О чувствах без чувствительности

— Что такое «чувства верующих», можно ли эти чувства оскорбить, и каким образом?

Наша распространённая ошибка — причём далеко не только в религиозной и мировоззренческой сфере — состоит в том, что мы бросаемся отвечать на вопросы и реагировать на события, возражать и оспаривать, не продумав предмет обсуждения с должной ясностью мысли.

Хуже того: бывает, что недобросовестные и злонамеренные лица пытаются как раз с таким расчётом направить дискуссию, чтобы затянуть нас в ловушку «чувствительности», двусмысленности и недоразумений.

Именно так и происходит с вопросами о «чувствах верующих», о связанных с ними переменами в Уголовном Кодексе России.

+ + +

Не могу допустить, чтобы кто-либо в здравом уме и с чистой совестью усомнился бы в том, что за словом «чувство» стоят два совершенно различных жизненных пласта.

Первый:

o Эта скульптура претит моему эстетическому чувству.
o Он страдает от чувства несправедливости.
o В её характере бурное проявление национального чувства.

Второй:

o Музыка Баха отвечает эстетическому чувству эпохи барокко.
o Мятежу способствовало чувство социальной несправедливости.
o Война вызвала бурные проявления национального чувства.

С известной мерой точности первый пласт можно обозначить как личный, а второй — как общий. Это вовсе не ставит один пласт «выше» или «реальнее» другого, но лишь подчёркивает несходство их природы. Заметим, что такое различие неотделимо от христианского мировоззрения: следует напомнить требования Спасителя уступать своему личному противнику (Мф. 5:38−45) и в то же время идти на смерть за ближних, не уступая общему врагу (Ин.15:12−23).

+ + +

Первый, личный пласт бытия тесно соотносится с религиозной жизнью, но весьма плохо поддаётся обсуждению в газетах, журналах и телевизионных программах. Если же и поддаётся, усилиями талантливых репортёров, телеведущих и их собеседников, то массовая аудитория мало что ухватывает, помимо «жареных сюжетов» и сальных подробностей.

И недаром. Личный пласт бытия по самой своей природе должен оставаться в сфере межличностного контакта: будучи вынесен на общественную арену, он искажается до неузнаваемости и умирает. Потому и существует в Церкви тайная исповедь и пастырский совет (в наше время нередко по электронной почте, но ни в коем случае не на «форумах»!), потому и люди, ещё далёкие от Церкви, ищут возможности раскрыть душу в конфиденциальной беседе.

Да, зачастую на исповеди и в личных беседах возникает тема обид, оскорблений, травмированных чувств, болезненных переживаний чувствительной, нежной души и т. п. Как она трактуется священниками? Какие советы, рекомендации, наставления дают они в этой связи верующим, а подчас и полуверующим, и вовсе неверующим?… Заранее ясно: ответа здесь вы не получите. Хотите узнать — пишите личные письма о своих чувствах и переживаниях, а лучше приходите на исповедь: поговорим.

+ + +

Зато второй, общий пласт естественным образом попадает в фокус общественного внимания, гражданского действия, политической дискуссии, правосознания и законотворчества, зато мало связан с религией вообще и с Церковью в особенности. Мало того: в обсуждаемом нами вопросе об «оскорблении чувств верующих» налицо прямая связь с действующей юридической нормой, а именно с 213-й статьёй Уголовного Кодекса РФ о хулиганстве.

Приведённая здесь характеристика, «грубое нарушение общественного порядка, выражающее явное неуважение к обществу», — не что иное, как синоним оскорбления общего чувства (в отличие от индивидуального); таким образом, предлагаемая ныне законодателями мера по усиления уголовной ответственности есть просто-напросто квалификация хулиганства применительно к традиционным для России святыням и верованиям.

Что, разумеется, имеет прямой смысл — причём относится не к религиозной, а к правовой и гражданской сфере.

Надо сказать, что подобная правовая защита, хоть и заметно ослабленная за последние десятилетия, всё же присутствует в странах Запада в гораздо большей мере, чем у нас. Достаточно сказать, что некий субъект, попытавшийся «выступить в защиту» осуждённых московских хулиганок в одном из храмов гор. Хельсинки, сам тут же оказался под угрозой лишения свободы на те же два года.

+ + +

В XIX веке у нас циркулировал саркастический афоризм (приписываемый то князю Вяземскому, то Салтыкову-Щедрину, но скорее всего зарубежного происхождения): «Строгость российских законов компенсируется необязательностью их исполнения». В конце XX века его поневоле пришлось переиначить: «Слабость российских законов усугубляется либеральным визгом».

XXI век, слава Богу, научил нас — на длинном ряде болезненных ошибок — уделять последнему не больше внимания, чем комариному писку. Однако же первые требуют от нас серьёзных усилий — законодательных, исполнительных, судебных, — дабы российская нация преодолела болезни прошлого.