Тот факт, что празднование Торжества Православия Церковь связала со своей победой над иконоборчеством, вряд ли можно объяснять тем, что иконоборчество было якобы последней ересью, осужденной на Вселенском Соборе, а именно на втором Никейском, собиравшемся в 787 году. Во-первых, этот Собор хотя и осудил иконоборчество, но не победил его. Во-вторых, праздновать Торжество Православия было установлено в честь не этого Собора, а в честь окончательной победы над иконоборчеством лишь через 56 лет, в 843 году. В-третьих, и после иконоборчества Церковь терзали различные ереси, как, например, ересь Варлаама и Акиндина, против которой боролись св. Григорий Палама и множество его единомышленников. В-четвертых, мы не можем категорически утверждать, что второй Никейский Собор был последним Вселенским Собором. Многие православные богословы, среди которых можно назвать, например, св. Никодима Святогорца, утверждают, что Константинопольский Собор 879−880 года, бывший при св. патриархе Фотии и, кстати, осудивший латинское нововведение Filioque, тоже можно считать Вселенским (Среди других современных богословов, считающих так, можно назвать, например, о. Иоанна Романидиса и о. Георгия Металлиноса.). Итак, почему Церковь начала праздновать Торжество Православия в связи со своей победой именно над иконоборчеством, а не какой-либо другой ересью. Ответ, на наш взгляд, состоит в том, что иконопочитание и Православие не могут мыслиться друг без друга, но являются одним целым. Иконопочитание — лишь одно из имен Православия. Иконопочитание является универсальным критерием Православия, оно выражает его суть. Осмелимся сказать, что иконопочитание наиболее полно выражает его суть. Всякая попытка оспорить иконопочитание является попыткой оспорить само Православие. И наоборот, любое отклонение от Православия немедленно отражается на отношении к иконам. Для того, чтобы определить «православность» той или иной конфессии — достаточно зайти в храм и взглянуть на его стены. Суть Православия состоит в том, что Бог стал человеком, чтобы, через восприятие падшего человеческого естества, спасти его от власти греха и привести к обожению. Ради этого произошло подлинное, не мнимое, соединение полноты Божественного естества с полнотой человеческого естества в ипостаси Сына Божия. Все без исключения ереси пытались оспорить этот догмат. Смысл всех ересей в том, что, либо соединение Божественного и человеческого естества не было подлинным, но мнимым, либо с божественным естеством соединилось не все человеческое естество, а лишь какая-то его часть, и потому другая его часть осталась вне спасения, потому что, по известному богословскому принципу, что из человеческого естества осталось не воспринятым божественным естеством, то осталось неуврачеванным от греха. Действительно, если мы рассмотрим первую из больших ересей, которые вышли из недр Церкви и носили богословский характер — арианство, то увидим, что оно полностью соответствует данной нами выше характеристике ереси. Арианство, проповедуя, что Христос не был единосущен Отцу и имел сотворенную и, следовательно, низшую, чем у Отца, природу, тем самым угрожало возможности исцеления человеческого естества, которое оказывалось соединенным с естеством не несотворенного Бога, но сотворенного, согласно арианству, Сына Божия. Современный арианству аполлинаризм учил, что Христом не был воспринят человеческий «ум», который был заменен «умом» Бога Слова. Таким образом человеческий ум (который в ту эпоху означал нечто большее, чем в современном словоупотреблении, а именно высшую степень в иерархии человеческой природы — то, что в иудейской традиции называлось «сердцем»), пребывая в падшем состоянии, оставался вне спасения. Далее, несторианство, против которого собирался Третий Вселенский Собор, учило, что во Христе Бог Слово сосуществовал вместе с «высоким человеком» Иисусом. Несторианство отвергало соединение двух природ Христа — божественной и человеческой — в одном лице Бога Слова, но проповедовало соединение двух лиц — Сына Божия и человека Иисуса. Это означало, что соединение природ во Христе не было подлинным, но, как выражались Отцы, «поверхностным», «мнимым». Это было даже не соединение, а лишь «соприкосновение» двух природ, в результате которого падшая человеческая природа опять не могла получить спасения. Далее, монофизитство учило, что человеческое естество после соединения с Божественным изменилось, утратило свои свойства, как бы «растворившись» в божественном естестве Христа. Из-за этого плоды соединения двух природ во Христе, а именно спасение и обожение, остались для нас недостижимыми. То же самое стремление разорвать соединение божественного и человеческого естества во Христе двигало иконоборцами. Согласно православному вероучению, мы изображаем Христа в силу того, что Он стал подлинным человеком. Подлинность Его человечества и реальность соединения в Нем божественного и человеческого естества как раз и позволяют нам изображать Его на иконах. Он, истинный неизобразимый Бог, стал «изобразим», по выражению Святых Отцов, в силу того, что стал подлинным человеком. Ненависть иконоборцев к иконам питалась желанием расторгнуть соединенные во Христе два естества — божественное и человеческое. Еще одна серьезнейшая ересь, которая возникла в XIV веке и нашедшая себе выражение главным образом в учении калабрийского монаха Варлаама и Константинопольского ученого Акиндина, тоже была направлена на то, чтобы воздвигнуть перегородку между Божеством и человечеством и не допустить их спасительного, для человеческого естества, соединения. Учение варлаамитов о сотворенности благодати Святого Духа именно это и предполагает. Дело в том, что спасительные плоды Боговоплощения члены Церкви получают через Духа Святого, который изливается на них в Таинствах. Если благодать Духа Святого, или, что-то же самое, действие (энергия) Святой Троицы, тварны, как учил Варлаам и его единомышленники, тогда ни человеческая природа Христа не смогла обожиться после своего соединения с божественной природой, ни мы в результате этого не можем в подлинной и спасительной для нас мере приобщиться божественной природы. Эта ересь, вместе с другими ересями, до сих пор проповедуется латинством, что ставит его на один уровень с древними нечестивыми учениями: арианством, аполлинарийством, несторианством, монофизитством, иконоборчеством и т. д. Таким образом, как мы видим, все ереси на самом деле являются одной ересью, которая лишь меняет свои формы. Будучи опровергнутой под одной личиной, она меняет свою маску и вновь вступает в схватку с Православием. Таким образом, можно сказать, что на протяжении всей истории Церкви, вплоть до наших дней, Православию противостоит одна и та же Ересь, которая лишь меняет свои личины. Смысл этой ереси в том, что не произошло подлинного соединения полноты божественного и полноты человеческого естества в ипостаси Бога Слова, а цель — в том, чтобы лишить падшее человеческое естество спасения, которое оно получает через приобщение к божественному естеству. Как нами было сказано в начале, наиболее полным критерием Православия является иконопочитание. Кто почитает иконы, тот тем самым исповедует подлинность Боговоплощения, а именно, что полнота человеческого естества соединилась с полнотой божественного естества в ипостаси Бога Слова. И кто отвергает иконы, тот отвергает подлинность такого соединения. Можно сказать также наоборот, что всякое уклонение в учении о Боговоплощении тут же, как на лакмусовой бумажке, отражается на отношении к иконам. Рассмотрим подробнее, на исторических фактах, один лишь пример — Армянской церкви, которая, как известно, является монофизитской. В силу того, что она отделилась от Вселенской Церкви задолго до возникновения споров об иконопочитании, на ее отношение к иконам не оказали особенного влияния ни решения Седьмого Вселенского Собора, которые она не принимает до сих пор, ни проповедь византийских иконоборцев. Она, если можно так выразиться, естественным образом «дрейфовала» к иконоборчеству — не в силу активного действия иконоборцев, а в силу влияния монофизитства, которое она приняла. Итак, вскоре после Халкидонского Собора, на котором было осуждено монофизитство, в Армянской церкви начали обнаруживаться первые признаки уклонения в иконоборчество. Согласно послания Хована Майрагомеци, известного деятеля Армянской церкви VII века, к епископу Мечкогманцкому Давиду, в конце VI века армянский католикос Мовсес II (574−604) собрал Собор, который постановил: «Никто да не имеет общения с ромеями (византийцами)*, подчиняющимися Халкидонскому Собору., и да не принимает от них ни книг, ни икон, ни мощей». И позже иконоборчество время от времени проявляло себя, то усиливаясь, то ослабевая. В качестве еще одного, позднейшего, свидетельства можем привести осуждение в 969 году армянского католикоса Вахана за то, что он «принес иконы для обновления Халкидонской ереси (то есть Православия)», как сообщает историк Самуэль Анеци, живший в XII веке. Из той же эпохи до нас дошли полемические произведения армянских богословов, которые осуждали иконопочитание, как оно имело место в Византии. Здесь можно привести переписку католикоса Хачика I (973−992) с православным митрополитом Севастии. В одном из своих писем армянский католикос, в частности, пишет: «Господское и богосмешанное тело, а также обоженную и сотворенную природу вы отделяете от Логоса, и почитаете вырезанные и написанные на определенных материалах иконы.» Здесь иконоборчество армян напрямую связывается с их монофизитскими убеждениями. Первая часть фразы содержит формулировки, характерные для монофизитства: «богосмешанное тело», обвинение православных в том, что они отделяют человеческую природу Христа от Логоса. И как вывод из этого — отвержение икон. Таких примеров можно привести множество. Нечто подобное наблюдается и в католических храмах. Хотя латинская церковь официально не отвергала иконы, иконы сами по себе практически ушли из храмов, в которых зачастую остались лишь изображения креста. В этом факте обнаруживается уклонение латинства в ту самую универсальную Ересь, о которой мы говорили выше, а именно воздвижения средостения между Божеством и человечеством, в силу чего человечество теряет надежду на спасение. Таким образом, отношение к иконам является лакмусовой бумажкой православности или неправославности того или иного христианина. Иконопочитание есть наиболее характерный критерий Православия. Именно поэтому Церковь связала Торжество Православия с победой иконопочитания над иконоборчеством.
