 |
| РИА Новости | Елена Косова | 13.11.2012 |
Дикий — уже от самого названия поселка веет каким-то холодом и отрешенностью.
В начале 30-х, в годы насильственной коллективизации, эту деревню основали крестьяне, не желавшие вступать в колхоз. Позднее потомки кулаков поставили им памятник — огромный мореный дуб, вывернутый корнями к небу, с табличкой: «Репрессированным родителям. Благодарные потомки».
Баба Нюра и сундук из липы
Дикий — уже от самого названия поселка веет каким-то холодом и отрешенностью. Его нет ни на одной географической карте мира, потому что в официальных документах он значится как Круглый. Но за восемьдесят лет это имя за поселком, который всю жизнь стремился жить своим особым лесным укладом, так и не прижилось.
В начале 30-х, в годы насильственной коллективизации, Дикий основали те, кто не хотел вступать в колхоз. Собрав детей и прихватив нехитрый скарб, они уходили в лес. В том лесу стояла охотничья избушка, срубленная когда-то егерем Иваном Зверевым, с нее-то и начинался Дикий.
Анну Ивановну Баландину, которой сейчас восемьдесят, а тогда было два годика, отец привез сюда под покровом ночи, тайком, в большом сундуке из липы. Их семья убегала из соседнего Журавкина.
Сидя на том самом сундуке — в нем до сих пор хранится белье — баба Нюра вспоминает: «Мама рассказывала, в Журавкине тогда у людей все отбирали: и скотину, и зерно, и чугунки, и плошки столовые. Коров у людей силой уводили, загнали за общую колхозную изгородь, даже навеса не сделали и сена не запасли. А тут мороз под 40 градусов, коровы ногами в лед вмерзали».
К весне весь деревенский скот, объявленный общим, погиб. А люди, дожившие до теплых дней, ели лебеду, пекли лепешки из растолченных липовых почек.
«Вот идут в лес, травку собирают, желудок голодный ей набьют, домой вернутся и заворот кишок у них случится, — рассказывает Баба Нюра, — семьсот человек тогда в Журавкине умерло, а маленьких сколько, считай все в деревне».
Баба Валя: последние рубашки и самовар с золотом
Но тем, кто собирал добро в колхозы, все было мало. Чтобы не лишиться последнего, жители Журавкина надевали на себя по несколько рубашек, в семье Валентины Ивановны Фокиной такие до сих пор хранятся.
«По четыре, пять штук мордовских рубашек, ну, кто сколько сможет, надевали. Платки женщины на голову тоже один на другой повязывали. Но когда догадывались, что люди так вещи спрятать хотят, снимать заставляли», — рассказывает жительница Дикого Валентина Ивановна.
Баба Валя, как и баба Нюра, о том, что происходило тогда в Журавкине, тоже знает по воспоминаниям своей матери.
«В нашей семье хозяйство большое было, мы зажиточные считались. Отец с матерью, когда все в колхоз забирать стали, в первую очередь самовар наполнили украшениями золотыми, серебряными, — говорит баба Валя. — Зарыли они этот самовар в землю в сарае, но кто-то из деревенских сказал, что золото в нашем доме обязательно должно быть. Пришли из сельсовета, стали искать, все перевернули. И когда штыками землю в сарае прощупывали, нашли этот самовар».
Кто-то самовара с фамильными украшениями лишился, у кого-то лошадь единственную увели, у кого-то чугунок последний забрали.
Крестьяне, которые, как жители Дикого, не смогли спрятаться в лесу, терпели. Но недолго. В мордовских селах начались бунты.
Крестьянские бунты, семь тысяч репрессированных и дуб корнями вверх
«Если в 1929 году, в самом начале коллективизации, в Мордовии было 44 вот таких маленьких крестьянских восстания, то в 1930—1931 годах, люди бунтовали практически в каждом селе, — дает историческую справку научный сотрудник отдела современной истории Мордовского республиканского краеведческого музея им. И. Д. Воронина Валентина Шурыгина. — А уж если крестьяне бунтуют, то, вы знаете, они совершают жестокие убийства. Забивают камнями, режут косами, закалывают вилами».
Случай, который вошел в историю коллективизации в Мордовии: в 1931 году в селе Вечкусы Ичалковского района крестьяне убили девять агитаторов и пропагандистов. Они призывали «идейно-неподкованных» крестьян добровольно сдавать в колхоз то, что годами наживалось в собственном хозяйстве.
Вскоре те, кто расправился с пропагандистами от Советской власти, сами были расстреляны. Все бунты и волнения подавлялись на корню. Кому — сразу пулю в лоб, кого — в Сибирь, кого — в лагеря.
В Мордовии репрессировали более семи тысяч крестьян. Вот им-то в 80-е «доперестроечные» годы живущие в Диком современники по собственной инициативе и установили памятник.
Сын Валентины Фокиной Владимир вспоминает, как это было: «Нас тут молодежи, может, человек двадцать собралось, накинули на дуб трос и вытащили трактором из речки. Сразу решили: дуб корнями вверх поставим. Мысль такая была, что корневую систему Советская власть из земли выкорчевала, перевернула с ног на голову и наблюдала: будет расти или нет?»
Владимир говорит, что памятник, установленный еще в андроповские времена, конечно же, не мог остаться незамеченным властями Зубово-Полянского района, на территории которого и находится Дикий.
«Мы тут хоть и в лесной глуши обитаем, но слухом ведь земля полнится, — рассказывает Владимир Фокин. — Может, охотник какой наш „дикий“ мед покупал и рассказал, что видел этот памятник. Сейчас уже неважно, как это было. Но пожаловало как-то к нам районное и партийное начальство. Спрашивали, что это вы тут кулакам памятники ставите, мол, кто разрешал, кто велел? Обещали трактор подогнать и выдернуть, да только так и не подогнали, так и не выдернули».
Сегодня в Диком осталось всего пять человек — коренных жителей. Они уверены: их дуб, рвущийся корнями в небо, простоит еще сто лет.
