Ничего лишнего: почему архивы становятся недоступными

Закрытые архивы — это отсутствие памяти, зияющее белое пятно вместо истории. А если нет истории, то нет и народа. В 1990-х годах архивы активно рассекречивались, белые пятна исчезали, мы узнавали о новых героях или даже святых. Сейчас все повернулось вспять, с каждым годом документы становятся все менее доступны. Кому и зачем нужны закрытые архивы?

Борьба за светлое прошлое

Исторический источник, который является базой для размышлений и сопоставлений, должен быть максимально доступным — это залог объективности выводов как отдельного ученого, так и исторической науки в целом. Однако ситуация, сложившаяся сейчас с доступностью источников, не может гарантировать положительного результата, если под положительным понимать объективность и беспристрастность, а не борьбу с «фальсификацией истории в ущерб интересам России». Четкая направленность в области идеологии — «к славному советскому прошлому» — порождает не только борцов c «мифами», которые с пеной у рта рассказывают о великолепии жизни в бывшем СССР, но и заставляет ограждать доступ к самим источникам верных сведений — к архивам.

Вообще-то даже опубликованных за двадцать пять лет сведений достаточно для того, чтобы канонизировать СССР как восточную деспотию, не всегда очевидные успехи которой стоили миллионов жизней своих граждан; и кроме горестного сочувствия, мы ничего не испытываем, говоря о той печальной эпохе. Но желание доказать недоказуемое — что жизнь в СССР была «хорошей» — движет нашими современниками, особенно теми, кто этой жизни по сути уже и не застал.

То обстоятельство, что не все жители страны были уничтожены войнами и своими же согражданами, не может быть доказательством хорошей жизни — ведь когда-то и народ Израиля выжил в египетском плену, но освобождение от этого плена было величайшим праздником и чудом. Так и избавление от 70-летнего ига под названием «шествие к коммунизму» стало в свое время великим событием; но историческая память стирается, пропаганда борется с «мифами», отмененное лишь в 1861 году рабство оказывается намного более важной генетической константой, нежели пятнадцать лет свободы после развала СССР.

Отсутствие светлого настоящего побуждает бороться уже не за светлое будущее (поборолись уже), а за светлое прошлое. Одним из методов такой борьбы следует признать ограничение доступа исследователей к архивным материалам.

Рассекреченные

Конечно, это невозможно сравнить с советской эпохой, на излете которой, в 1986 году, была принята «Инструкция государственных архивов о работе с секретными материалами», делавшая почти половину всех документов архивного фонда СССР секретными. «Перестройка» неминуемо отразилась и на режиме доступа к архивным документам — начались некоторые послабления, а в августе 1991 года и сам режим неожиданно рухнул. Правда, 14 января в 1992 года президент Б. Н. Ельцин подписывает указ «О защите государственных секретов РФ», а 2 апреля правительство РФ принимает постановление «Вопросы организации защиты государственных секретов РФ», — но причины у этого были совсем не архивными. Для архивной же отрасли освобождение наступило в том же году: 29 апреля 1992 года Коллегия по делам архивов при правительстве РФ принимает временное положение «О порядке доступа к архивным документами и правилах их использования».

Это была революция: государственные архивы становились общедоступными, причем не только для своих граждан, но и для иностранцев; для работы с документами не требовалось писем от организации — достаточно было личного заявления. Все документы, созданные по 1942 год включительно, объявлялись несекретными, для секретных документов объявлялся срок давности в 30 лет, 75 лет составлял срок давности на выдачу документов, составляющих личную тайну. Также была запущена процедура передачи ранее секретных документов из ведомственных архивов в государственные.

Даже приближение такой вольницы, особенно вкупе с распространенным в те годы мнением граждан о необходимости обнародования имен бывших сексотов, не на шутку встревожило КГБ СССР — в конце 1980-х и начале 1990-х в архивах этого ведомства было уничтожено подавляющее большинство дел агентов. Чутье не подвело чекистов — в Германии в 1991 году началась люстрация бывших сотрудников «министерства добра». Подобные попытки были и в России: в 1992 году Галина Старовойтова внесла в Верховный совет законопроект «О запрете на профессии для проводников политики тоталитарного режима», в котором предлагалось ввести профессиональные ограничения для бывших сотрудников аппарата КПСС, сотрудников и агентов КГБ, но принят закон тогда не был; в 1997 году Старовойтова заново подала этот закон, уже как депутат Государственной думы, — но время сильно изменилось, и на этот раз закон не принимается, а в 1998 году его инициатор будет убит у дверей своей квартиры.

В 1992-м, несмотря на сопротивление ведомств, начался процесс передачи дел из бывшего КГБ в государственные архивы, нарастал вал публикаций рассекреченных документов КПСС, активно вводились в научный оборот документы следственных дел репрессированных. 23 июня 1992 Б. Н. Ельцин подписывает указ «О снятии ограничительных грифов с законодательных и иных актов, служивших основанием для массовых репрессий и посягательств на права человека», где уже все документы указанного свойства объявляются открытыми — до 1991 года включительно. Это была серьезнейшая мера для открытия документов не только времени Большого террора, но и последних десятилетий. Причем этот шаг был крайне важен для Ельцина во внешнеполитическом аспекте — как символ подлинных и необратимых демократических преобразований.

Еще до подписания указа, в том же году, была учреждена специальная комиссия по рассекречиванию документов КПСС, которая в 1992 году рассекретила большой комплекс партийных документов, притом обстоятельства времени позволили раскрыть наиболее скандальные и ранее недоступные. Таким образом, 1990-е годы стали «лихими» и для историков-архивистов.

Было бы, однако, неверно думать, что все население бывшего СССР ринулось разыскивать документы для обличения бывших гэпэушников и их детей — нет. Во-первых, мстительность не в характере русского человека, во-вторых, профессиональные историки, которые по своему призванию должны в прямом смысле ворошить прошлое, намного больше заинтересованы не в сведении счетов с мерзавцами, а в реконструкции истории страны или биографий своих героев. Именно по этим причинам те публикации, которые последовали, не были уж очень многочисленны, что объясняется и малым числом архивистов, и спецификой работы. Показательно, что публикации именно следственных материалов были единовременными, а полное издание одного из самых знаменитых процессов — «Академического дела» (1921−1931) — закончилось на втором томе.

Оттепель закончилась

Как часто бывает в России, хорошие законы не обеспечены подзаконными актами — так и процесс рассекречивания документов, которые перешагнули за 30-летний рубеж, не происходил автоматически, а механизм создан не был. То есть документы 1920−1930-х годов были доступны почти все, но послевоенные материалы партии и архивы МИДа и бывшего КГБ не были доступны в такой мере, а комиссии по рассекречиванию заведомо не были в силах справиться с объемами материалов.

В 1993 году начинается обратное движение — под воздействием спецслужб 21 июля принимается закон «О государственной тайне», следствием которого стала и трудность в снятии грифов секретности. Но поскольку тогда либеральные силы еще имели влияние, через год, 22 сентября 1994-го, президент Ельцин подписывает распоряжение о комиссии по рассекречиванию, которое не дало затормозить процесс. Однако в 1996 году и эта комиссия прекращает работу.

Именно с середины 1990-х годов начинается обратный отсчет: ведомственные архивы МИДа и бывшего КГБ не только перестают передаваться Росархиву, но и перестают рассекречиваться. После такой стагнации было сенсацией, что в 2007 году архивом Министерства обороны были рассекречены материалы, относящиеся ко времени Великой Отечественной войны, да и те не полностью.

Одновременно с середины 1990-х появляется новая тенденция: государство начинает относиться с небывалым пиететом к «тайне личной жизни» своих в основном давно умерших граждан — именно под таким предлогом перестают выдаваться как следственные дела, так и просто архивные документы ведомственных архивов. К счастью, Росархив не имел в те годы ведомственных привычек, и поступившие туда документы были доступны в значительно большей степени. Но до сих пор указы первого президента России остаются неисполненными — привычки народов меняются медленнее, чем названия стран.

Рассекречивание документов с той поры проходит по сложной процедуре, которая не позволяет уже снимать гриф с большого числа дел. Однако личный опыт дает основания сказать, что до начала «нулевых» государственные архивы были вполне благосклонны к исследователям советской истории. Несмотря на специфические трудности архивной работы, дела выдавались, а в случае необходимости проводилась процедура их рассекречивания, часто формальная (мы говорим о документах довоенного времени).

Но и этому пришел конец: с середины 2000-х доступ ко многим документам, оказывается вновь закрытым. Каким-то неизвестным образом все грифы «секретно» и «совершенно секретно», которые казались бессильными свидетелями былых времен, стали заново действовать. Окончательно черта была подведена в 2006 году: принимается закон «О персональных данных» (152-ФЗ от 27.07.2006), который ужесточал правила закона «Об архивном деле в РФ» (125-ФЗ от 22.10.2004), и он вступил в действие в январе 2007 года.

Ныне же действующие правила Росархива предусматривают «ограничение на доступ к архивным документам, содержащим сведения о личной и семейной тайне гражданина, о его частной жизни» в 75 лет со дня создания документов. Это означает запрет выдачи практически всех архивных документов, поскольку все они содержат личные данные (например, год рождения или семейное положение).

Выданы не будут

Как же сейчас в действительности обстоит дело с доступностью архивных материалов бывшего СССР? Мы поведем речь о собственной работе историка-архивиста, не обладающего ничем, кроме научной квалификации; возможно, если бы мы имели в кармане книжечку синего или красного цвета, мир архивов был бы к нам приветливее.

Центральные архивы — ГАРФ, РГАЭ, РГАСПИ и т. д. — доступны и даже либеральны, хотя в РГАСПИ некоторые материалы Политбюро остаются закрытыми для историков без «допуска» (которого у нас нет и, вероятно, никогда не будет). Но чем архив удаленнее от центра — тем сложнее в нем будет исследователю. Например, в бывшем партархиве Ленинграда совсем недавно нам не были выданы несколько дел 1920-х годов, мы «подали на рассекречивание», но даже после этого с нескольких дел гриф не был снят — и это с учетом того обстоятельства, что в 1990-х годах они выдавались без всяких ограничений. Оказалось, что после 2005 года любое «грифованное» дело должно быть направлено на рассекречивание — процедуру длительную (по нашему опыту — в среднем полгода) и малопроизводительную — то есть 5−10 дел вы можете направить, но не 100. А поскольку для поиска нужных документов историк часто прибегает к сквозному просмотру порой сотен дел со стандартным названием «протоколы заседаний райкома/горкома/обкома партии» такого-то месяца такого-то года, работа эта ныне затруднена.

Другая сторона — отделы рукописей федеральных книгохранилищ — РГБ и РНБ, которые хотя номинально и составляют часть Архивного фонда РФ, в реальности действуют по своему произволу. В этом году (2012) мы, помня либеральное архивное законодательство, пытались получить доступ к документам по личному заявлению, и в результате в обоих местах с нами были проведены крайне унизительные беседы, исключающие дальнейшую работу без писем организаций (как происходило и в советском прошлом).

Но подобные трудности в отделах рукописей — сущая безделица по сравнению с работой в ведомственных архивах. Не подчиняясь правилам Росархива, они действуют по своим собственным, и в визитерах они не заинтересованы совсем. Они не выдают описи фондов, неизвестен полный состав их документов, все густо окутано «гос. тайной». Несколько лет назад мы послали письмо в центральный архив ФСБ с просьбой дать справку из конкретного следственного дела репрессированного «троцкиста» (дата и причина ареста, дата и формулировка приговора, сведения о реабилитации). Через некоторое время специальной почтой по адресу академического учреждения, которое имело милость в то время заказывать мне статьи для ежегодника РАН, поступило письмо с требованием ответить в течение нескольких дней: действительно ли я работаю для этой организации, а также было разъяснено, что даже для выдачи краткой справки по делу необходимо представить в ЦА ФСБ не только официальное письмо, но и приложить выписку из протокола Ученого совета организации, в котором утверждена тема научной работы «спрашивателя», в которой, в свою очередь, должно быть поименовано лицо, справка о котором будет затребована в архиве. Конечно, академическая организация попросила меня в будущем делать подобные запросы любым другим способом, но самостоятельно.

Как показывает личный опыт, даже несмотря на оговоренные законом 75 лет, скорее всего, никакие следственные дела 1920−1930-х годов вам выданы не будут ни в одном из архивов ФСБ, а если их и выдадут (речь о делах, не подпадающих под действие закона о защите персональных данных, то есть довоенных лет), то вы не сможете увидеть ни показаний третьих лиц, ни доносов, на основании которых был арестован ваш герой, одним словом, «ничего лишнего» — только анкета арестованного, приговор и максимум протокол допроса. Если вы ищете дело не одного репрессированного, а группы таких лиц, то этим вы тем более не обрадуете сотрудников — ведь в действительности всегда (именно так — всегда!) состояние архивных дел таково, что они попадают в категорию «дел, имеющих плохое физическое состояние», то есть все следственные дела, возраст которых более 75 лет, хотя бы в силу сохранности и качества бумаги тех лет, не подлежат выдаче. Иными словами, перспектив у вас не так много.

Но и здесь бывают счастливые эпизоды: в текущем году неожиданным было наше обращение в Петербургский архив ФСБ, где нам, конечно, не выдали на руки никаких дел, но, ограничиваясь мотивированным официальным письмом, предоставили не только нужные справки из конкретных дел, но и приложили копии некоторых документов. И хотя речь ведется о документах начала 1930-х годов, жертв политических репрессий, все равно этот результат стоит признать в настоящих исторических условиях удивительным.

Единственным ведомственным архивом, который хранит документы ХХ века и пока заинтересован в помощи исследователям, стоит признать Архив РАН, причем как в Москве, так и в Петербурге вам скорее помогут, чем станут мешать.

Как можно видеть, ситуация с открытостью архивов прямо отражает ситуацию с открытостью общества и открытости власти. И поскольку никаких послаблений не предвидится как со стороны общества, так и со стороны власти, то и в ситуации с доступностью архивных документов историков неприятные сюрпризы еще только ждут.

Петр ДРУЖИНИН, историк-архивист, кандидат исторических наук

http://www.nsad.ru/articles/nichego-lishnego-pochemu-arhivy-stanovyatsya-nedostupnymi