 |
| Православие.Ru | Алексей Величко | 25.10.2012 |
— Значит, многие заключенные больше боятся не греха и его последствий, а наказания? Но это разные вещи.
— Именно. Боятся не того, что грешат, душу свою убивают, а просто не хотят претерпевать неудобства, ограничения, неприятные для себя последствия, страдания. В основе же гордыня лежит — «я не хочу». И на воле, отбыв определенный судом срок, они иначе жить не станут. Все равно будут жить своим «я», гордыней, своим личным желанием, будут жить индифферентно каким-то общественным событиям. И детей воспитывать они будут точно так же: сильными, ловкими, хитрыми.
Владыка Иларион как-то сказал, что наши тюремные учреждения не воспитывают, а калечат. Что, попав в колонию для несовершеннолетних, подростки быстро обучаются воровскому искусству, впитывают понятия воровского закона. Я не согласился, так как все это они еще на свободе получают. В колонии эти навыки лишь затвердевают, становятся неким скелетиком, на который нарастает бездуховная плоть. А тот же тюремный лексикон уже давно вошел в нашу обыденность, как это ни прискорбно. И вам любой осужденный докажет на пальцах: общество, в котором пребываем мы с вами, еще более несправедливо, чем сформированное в колонии. И далеко не всегда он будет неправ. О целом ряде ситуаций мы можем сказать, что там-то как раз честнее, открытее, там есть некие правила, которые соблюдаются. Там есть какая-то забота о заключенном — о нем пекутся администрация, батюшка, другие осужденные. А здесь кому он нужен? Его кто-то ждет? Кто-то готов помочь? В большинстве случаев, увы, нет.
Как-то мне задали вопрос: почему ФСИН так слабо работает по части социальной реабилитации? Я ответил на этот вопрос вопросом: вот выходит девушка из тюрьмы с распространенной статьей под номером 228 — наркотики — либо 159 — мошенничество, вы ее возьмете к себе на работу? Ответом было молчание. Вывод: если вы ее не берете на работу — вы не хотите участвовать в ее социализации. И помочь в других формах вы тоже не хотите. Она остается одна. С высокой долей вероятности эта девушка снова попадет в тюрьму. Почему 228-я статья стала доминировать? Потому что это самый легкий способ заработать. Распространение наркотиков вообще не считается чем-то предосудительным в криминальной среде — вот что страшно.
— Настоящее, глубокое покаяние среди осужденных случается?
— Да, такие случаи бывают, и их немало. Как-то в одном тюремном учреждении Владимирской епархии я зашел в храм. Была середина дня. В церкви никого не было, кроме одного мужчины. Мы разговорились, беседа растянулась на час. Священник в храм практически не ходил, и этот осужденный, имевший три судимости, выполнял не только функции старосты, но и миссионера, и катехизатора. В тюрьме он уверовал в Бога, да так искренне, что можно только позавидовать глубине и силе его веры. Он мне рассказал, как к этому отнеслись другие осужденные, — и это отношение скорее отрицательное. Например, заключенные пытаются в его присутствии Христа оскорбить, гадость сказать. Темноте не нравится свет, потому что он только подчеркивает, что мрак — это мрак.
Или другой случай. В Калужской епархии мне запомнился бывший офицер, совершивший умышленное убийство в 1990-е годы. Сейчас он уже отбыл наказание, причем полностью отсидел срок. Мы познакомились в колонии, где он был бригадиром строителей, возводивших церковь. К слову, это самый большой тюремный храм в России. Находится неподалеку от Оптиной пустыни — замечательный, красивый, освящен митрополитом Климентом. Так вот, этот мужчина уверовал во Христа всей душой. Признаюсь, глубина его веры впечатляет. Еще припоминаю случай: один батюшка познакомил меня со своим помощником, мужчиной лет сорока, три раза отбывавшим наказание за особо тяжкие преступления. Далеко не старый мужчина, кстати, а уже с таким багажом за плечами. Но он «завязал» со своим прошлым, женился, у него дети. Как-то мы с ним разговорились. Он признался, что чисто физически устал постоянно балансировать: тяжело быть принципиально антилидером, все время конфликтовать с обществом. Так что подобных случаев немало. Просто это не очень любят афишировать. Все-таки покаянию зачастую предшествует глубокое духовное падение. И вольно или невольно нужно открыть человека таким, каким он был в прошлом. А это не всегда может быть полезно.
— По данным статистики, у нас колоссальные потери мужского дееспособного населения, которое прозябает в тюрьмах. Что-то может измениться в ближайшее время в положительную сторону, или это утопия?
— «Дорогу осилит идущий» (улыбается). Действительно, подавляющее большинство лиц, отбывающих наказание в местах лишения свободы, — мужчины в самом расцвете сил, в возрасте до 55 лет. Это люди, прошедшие путь сроком от пяти до пятнадцати лет в пенитенциарных учреждениях. Вот где все наши женихи, мужья, отцы. Им бы семьи создавать и детей воспитывать, работать и страну поднимать. Посмотрите, что происходит: вот Европа становится все более антихристианской, начинает стесняться Церкви, не сегодня-завтра могут начаться новые гонения, но дело в том, что, в отличие от России, уровень преступности среди европейского населения не растет, а преступления совершают в основном эмигранты. В наших же тюрьмах сидят русские парни. В Европе убийство воспринимается как ЧП, тогда как для России это нормально. У нас 28 процентов женщин сидят за убийство. Дальше идут «интеллектуальные статьи»: мошенничество, грабеж, разбой.
— В одном интервью вы сказали, что в тюрьме Бог ближе к человеку. Осознают ли осужденные, что им дается время на покаяние, которое можно использовать во благо? Воспринимают ли лишение свободы как очистительное страдание за совершенный грех?
— В жизни мы так или иначе рассчитываем либо на свои силы, либо на князей человеческих. А в тюрьме у человека никого и ничего нет. Он начинает искать того, кто может ему помочь. И обращается ко Христу — единственному, кто помогает. Кто по Своему неизреченному милосердию настолько заполняет Собою вакуум, который пребывает вокруг человека, что тот начинает летать как на крыльях. В своей книге «Несвятые святые» архимандрит Тихон (Шевкунов) рассказывает о том, как старец Иоанн (Крестьянкин) называл время отбывания наказания в тюрьме самым счастливым в своей жизни. Нам этого не понять, мы не находимся в этих местах. Но представить себе, почему это происходит, мы можем.
Да, есть замечательные истории духовного прозрения, воцерковления — но. В массе-то своей осужденные остаются равнодушными. И я тут не противоречу сам себе. Как-то я приводил уже пример: у нас 76 процентов осужденных мужчин считают себя православными. Но, тем не менее, отбывают наказание за тяжкие и особо тяжкие преступления. И это уже наша обыденность. То есть они совершенно не отдают себе отчета в том, что, ограбив, они совершили что-то ужасное. Просто не понимают, что делают нечто греховное. «Подумаешь, забрал чужое — что тут такого?!» — так они рассуждают. Среди женщин в тюрьме порядка 73 процентов православных. И вот какая интересная картина складывается: женщина, родившая в тюрьме, отбывает наказание в доме матери и ребенка, на нее не распространяется общий порядок дня, режим и так далее. Ребенок до трех лет находится с ней. Если к этому времени осужденная не освободилась, ребенка или забирают родственники, или отдают в детский дом. До этого времени мать, как волчица, следит за своим чадом — попробуй подойди. Но вот парадокс: 99 процентов женщин после освобождения не забирают своего ребенка из детского дома. Вот и пойми, какая она православная. У людей каша в голове и в душе, если можно так выразиться. Какие же они православные, если, по результатам анкетирования, две трети осужденных прошли через аборт? Это вообще нормой считается. Молодая, красивая, перспективная — зачем тяготиться, за кого-то отвечать, сковывать себя ребенком по рукам и ногам?
— Да, в нашем обществе укоренилось странное понимание православности. Многие считают себя православными, но при этом грешат, не исповедуются и не причащаются.
— У нас, как и во времена святого равноапостольного Константина, всего три-пять процентов воцерковленных. Поэтому оснований для победных реляций у нас совсем немного. Общество у нас все-таки апостасийное, разлагающееся. Мы много говорим, как будто слово заменяет дело. Но это у Господа было Слово, Которое сотворило мир и имело такую силу. А у нас что? Не могу не привести пример. Как-то в Германии я ездил по маленьким деревушкам. Все очень красиво, как на открытках, — чисто, аккуратно. Стоит добротная старая кирха — церковь. Перед ней традиционный памятник павшим на фронтах Первой и Второй мировых войн. А в самой кирхе висят огромные щиты, где помещены их фотографии. Вот это воспитание патриотизма! У нас тоже есть великолепные мемориалы на Поклонной горе в Москве, Волгограде, других городах. Но в деревнях разве у нас есть такие аналоги памятников героям войны с их фотокарточками? А с этого все начинается.
— Скажите, а кто чаще воцерковляется в заточении: мужчины или женщины?
— Как ни странно, мужчины. Женщины гораздо более инертны. Почти 28 процентов сидят за убийства. Приезжая в женскую колонию, я общаюсь с заключенными один на один, стараюсь создать неформальную обстановку. И они не раз признавались, что сами не знают, как поступят в следующую минуту. Женщины, действительно, очень непредсказуемые существа (смеется). Что-то в душе у них колобродит, конечно, но они какие-то равнодушные. Мужчины легче организуются в церковную общину. Возможно, потому, что они более самостоятельны по натуре, менее зависят от мнения коллектива. Сложнее всего идет воцерковление в детских учреждениях, воспитательных колониях. Во-первых, сказывается кризис подросткового возраста — с 14 до 19 лет, когда человек наиболее ригоричен, пытается самоутвердиться. Во-вторых, в массе это ребята с телесной и духовной патологией. Почти 25 процентов — это те, кого воспитывали бабушка с дедушкой; 48 процентов жили в неполных семьях.
— И как следствие представления о семейных ценностях у них искажены или же практически стерты из их сознания?
— Да, большой процент молодых людей не имеет представления о том, какой должна быть нормальная семья.
Так вот, как правило, в воспитательную колонию попадают не сразу. Сначала малолетние преступники отправляются в специальный интернат или училище, им могут дать срок условно или с отсрочкой исполнения приговора. И только если в третий или четвертый раз что-то натворил, едешь в колонию. А ведь есть еще преступления, которые совершаются в возрасте до 14 лет, за которые подросток не несет ответственности. Священнику работать с такими правонарушителями крайне тяжело, так как, во-первых, период нахождения подростка в интернате короткий; мальчишеская среда крайне агрессивна, злобна. К тому же ребята эти во многом отсталые, в том числе и интеллектуально; объяснить им что-то очень сложно. Об этом мне говорила опытный психолог, с которой я беседовал в следственном изоляторе в Самаре. По ее наблюдениям, уровень интеллекта с каждым годом падает, а преступления становятся все более жестокими. Психолог привела в пример 15-летнего преступника, который хладнокровно изнасиловал, задушил и закопал в лесу двух или трех несовершеннолетних девочек. Сейчас он содержится в СИЗО, она с ним работает. У маленького «чикатило» ни капли раскаяния — вообще! Конечно, он понимает, за что он здесь и почему, но даже мысли не возникает, что сотворил страшное преступление. Вот это бес во плоти. Однако самое страшное — это то, что сокамерники никак не реагируют на его злодеяние. По старым понятиям, он бы сутки не протянул. Сейчас это никому не интересно — совершил и совершил.
Статистика показывает, что преступность становится все более молодой, жесткой, циничной. Я крайне не рад, что приходится давать такие пессимистические оценки. Но хотим мы того или нет, нужно признать: сформировалось новое преступное сообщество, которое живет по своим законам, и оно совершенно антиобщественно. И с ним мы будем вынуждены сталкиваться все чаще. Абсолютно верное выражение, что тюрьма — некий слепок с нашего общества. Просто там все в большей степени открыто, все нагляднее, доступнее и очевиднее. Здесь мы прилично одеты, ездим на красивых машинах, работаем.
— Вы хотите сказать, что на воле мы можем «надевать маски», которые позволяют нам скрывать свое отнюдь не всегда чистое внутреннее «я», и никто ничего не заметит, а в тюрьме, где человек весь как на ладони, это сделать невозможно?
— В том-то и дело. В тюрьме все видно, там человек постоянно на виду. Причем такой, какой он есть на самом деле. 24 часа в сутки человек находится у всех перед глазами, все его достоинства и недостатки очевидны — ничего про себя не скроешь. Поэтому и нам они со всей ясностью видны в заключенных. Поэтому на вопрос «Какое общество представляется вам более справедливым — на свободе или в тюрьме?» — осужденные отвечают, что на зоне. Понимаете, эти люди не верят почти никому. И даже находясь в среде себе подобных, они не утрачивают подозрительности, потому что опасность может исходить отовсюду.
В тюрьме человек максимально автономен в худшем смысле этого слова. Он легко сбивается в стаю, как волк, но в то же время совершенно индивидуален, не считает себя связанным с чем или кем бы то ни было. Налицо полная духовная разобщенность, в то время как внешне форма коллективизма присутствует. Я понимаю, Святейший Патриарх и священноначалие стоят перед десятками самых разных приоритетных проблем, решая, какая их них является наиболее важной. Школа — это хорошо, в школы нужно идти и преподавать основы религиоведения или закон Божий. Но все-таки у школьника есть родители, бабушки и дедушки. А вот у тех, кто в колонии, мамы с папой зачастую нет. Додать им то, что недодали родители, кроме священника, возможно, больше и некому. Поэтому, мне кажется, пенитенциарные учреждения более приоритетны, чем школа, армия, вузы. Когда человек учится, имеет некую интеллектуальную нагрузку, он не будет совершать преступления. Даже если он абсолютный атеист. У него в таком случае есть цель, которая может держать его в рамках законопослушания. А там-то цели никакой нет. Какая цель? Выйти на свободу. Для чего? Чтобы увидеть, что он везде отвержен? В советское время, когда осужденный выходил из тюрьмы, его обязаны были брать на работу на завод. С учетом того, что у нас очень много людей прошло через места не столь отдаленные, человек, который сидел, не вызывал аллергической реакции. А сейчас — кому он нужен? Так в обществе образуется некая концентрация зла. У нас совокупно отбывает наказание почти 800 тысяч заключенных. Плюс те, кому наказание дали условно, плюс те, кто на принудительных или общественных работах. 1 миллион мы точно имеем, если не больше. Если в динамичном остатке посчитать, то 300 тысяч человек ежегодно освобождаются, 300 тысяч садятся — получается бесконечный круговорот. А ведь это самый дееспособный, половозрелый пласт нашего населения.
— Как вы оцениваете роль Церкви в преодолении этих проблем?
— На мой взгляд, именно тюремное служение священников, матушек, мирян способно вывести этих мужчин и женщин из сомнамбульного состояния. Чтобы они стали к чему-то стремиться, чтобы у них появилась цель и желание жить. Невозможно дать гарантию, что, выйдя на свободу, они больше ничего не совершат. Но, по крайне мере, уже будут знать, что такое грех, будут каяться. Где-то чуточку приглушат свое природное зло, не дадут проявиться ему в полной мере. Хотя бы так для начала.
Это золотой фонд священства и монашествующих — те, кто несет послушание в тюрьмах. Только голос их тих и скромен, подчас незаметен. Это своего рода великое тайное миссионерство. Другой вопрос, что у нас нет специальных программ по миссионерству, рассчитанных на целевую аудиторию. Что такое — прийти к закоренелым преступникам и начинать их учить жизни? Один сотрудник как-то сказал, что нужно читать заключенным Евангелие, и они все поймут, изменятся. Но я что-то сомневаюсь, будет ли этого достаточно. Вряд ли они сразу все поймут. Не поймут и не прослезятся.
Я родом из Ростовской области, там есть замечательные священники: протоиерей Тимофей, иереи Андрей и Алексий — они занимаются тюремным служением в Ростовской епархии. Как оценить их деятельность? Там нет красивых картинок, моментальной положительной статистики, потому что в этой сфере они не так давно. Но то, что практически ежедневно они приходят в следственный изолятор или колонию и работают с осужденным, — подвиг. Отец Андрей предложил недавно создать общий отряд верующих — чтобы заключенные разных вероисповеданий могли общаться. Думаю, это прекрасная идея.
У нас много замечательных примеров тюремного служения, помощи осужденным, о которых хотелось бы рассказать отдельно. Крайне интересна и поучительна в этом отношении удивительная история инокини Ф., которая меня просто потрясла. Но об этом мы поговорим в следующий раз.
С Алексеем Михайловичем Величко
беседовала Кристина Полякова
