 |
| Православие.Ru | Сергей Мазаев | 20.07.2004 |
Кажется, теперь уже все обратили внимание на то, как много женщин на дорогих и очень дорогих автомобилях появилось в последнее время на улицах Москвы. Среди них иногда попадаются деловые дамы средних лет, управляющие компаниями, но все же основу этой категории автомобилистов составляют юные девушки, по летам еще не могущие занимать серьезные посты в нефтяном бизнесе и явно не вовлеченные в борьбу сибирских металлургических монополий.
В провинции, которая живет скромнее столицы, общая ценность мужских подарков поменьше, однако и здесь наблюдается какая-то странная щедрость, превосходящая разумные пределы. Властный руководитель, держащий в страхе и трепете несколько сотен человек сотрудников, ледяным тоном разговаривающий с налоговыми инспекторами и людьми из Администрации, совершенно меняется под взглядом своих женщин. Куда девается его рассудительность и бережливость? Он уже не считает затраты и не слушает голос разума, приобретая очередную квартиру для любовницы и в пятый раз за год отправляя измученную тропическим солнцем дочь на Канарские острова.
В этой щедрости, очевидно, есть что-то болезненное. Что же это за болезнь, обострившаяся в последнее время?
Психологи, наверное, придумают какое-то объяснение этому, однако только тот, кому известен миф о Зеркале для Героя, способен увидеть здесь свершающееся наказание — наказание, неизбежно постигающее мужчину за алчность, пристрастие к вещам и отказ выполнять свою бытийную повинность[1], наказание, которое осуществляется через женщину.
Действующее лицо мифа — Сталкер. Это человек, который был в опасном и удивительном месте, где не действуют физические законы — Зоне — и вернулся из нее живым. Этим он заслужил право (или приобрел повинность) быть проводником и водить в Зону тех, кому очень нужно что-то там найти.
Однажды Сталкер встретился с Женщиной, которая сильно заинтересовала его. Он обнаружил, что ландшафты женской души настолько сложны и запутанны, что, по сути, представляют собой Зону. Сталкер не был бы самим собой, если бы не отравился к самому центру. Кроме того, у него был личный интерес: как и множество других, он пытался понять, чего хочет женщина.
…Благополучно миновав плотное кольцо окружающих Зону болот женской раздражительности, порожденной житейскими неурядицами, преодолев опасные скалы женских амбиций, где, между прочим, обнаружилось несколько скелетов начинающих альпинистов, Сталкер оказался в живописной горной долине и по разлитому в воздухе легкому туману нежной грусти понял, что это и есть полюс Зоны, то есть место, где найти разгадку было бы наиболее вероятно.
Что же он искал? Можно уверенно сказать: он рассчитывал увидеть сотканный из женских грез мужской портрет, который можно было бы внимательно рассмотреть, запомнить до мельчайших деталей, с тем, чтобы по возвращении изваять свой собственный образ мужества, пустив на переплавку самого себя со всеми дурными привычками и недостатками.
Углубившись в долину, Сталкер вскоре набрел на отвесную скалу, сплошь увитую плющом. В одном месте скала образовывала небольшую пещеру, служившую когда-то жилищем отшельника. Здесь, по-видимому, уже побывали мародеры и унесли самые ценные вещицы — остались только кое-какие мелочи, беспорядочно разбросанные там и сям. Может, и в них был какой-то прок, но Сталкера интересовало не это. Посреди прочего хлама на земляном полу пещеры лежал портрет в грубой деревянной раме. Он был покрыт вековым слоем пыли, скрывающим изображение. Дрожа от волнения, Сталкер сел на землю, приподнял тяжелую раму и попытался стереть пыль рукавом. Вот что он увидел: выпученные в изумлении глаза, бледное лицо и небритый подбородок. «Зеркало — разочарованно идентифицировал Сталкер свою находку. — Не то место».
Приступ разочарования через некоторое время сменился апатией. Поиски оказались безуспешны. Что теперь? Задавая себе этот вопрос, Сталкер рассеянно изучал свое отражение: усталое лицо, круги под глазами, небритый подбородок. Особое отвращение вызвал почему-то небритый подбородок. Стоп! Здесь что-то не так. Никогда раньше его не волновало, как он выглядит. Чувство отвращения к самому себе было не его. «Зеркало! Это оно так воспринимает меня», — догадался Сталкер. Он, конечно, давно знал, что в Зоне нет обычных вещей — здесь каждая мелочь обладала какими-то неземными свойствами — однако всякая экспедиция в Зону была полна вот таких неожиданных открытий. Теперь он нашел зеркало, которое с пристрастием отражает стоящего перед ним человека.
Сталкер бережно очистил зеркало от остатков пыли, и его идеально гладкая поверхность полностью открылась лучам света, попадающим в пещеру. Теперь в зеркальном мире не было ничего сокрытого. Вначале Сталкеру показалось, что зеркало живое. То есть с ним можно заговорить, как в сказке: «Свет мой, зеркальце, скажи…» Однако вскоре он понял, что это не так. Оно не было ни живым, ни неживым. В нем не было сложных аналитических форм, иначе говоря, оно ничего не думало, а потому и не могло прямо ответить на вопрос, который больше всего хотел задать ему Сталкер: «кто на свете всех милее?» Это была стихия чувства, чистое восприятие, океаном обступившее отражение Сталкера — то ласкающееся к нему волнами нежности, то яростными валами хотящее уничтожить этот островок-отражение и восстановить гладь своих вод, нарушенную его появлением.
Некоторое время Сталкер был заворожен этой восхитительной игрой чувств. Хотя зеркалу по-прежнему не нравился его небритый подбородок, оно испытывало к его отражению неподдельный интерес. Сталкеру показалось, что его бытие в мире качественно изменилось. Это было изменение наподобие того, какое происходит с писателем, чьи произведения в первый раз прочитали. Он никогда ничего не писал, если не считать ранние стихотворные опыты. Кое-что друзья признавали даже удачным, например, осенние зарисовки о лете, которое прошло, словно его и не бывало, что-то еще по мелочи, он уже не помнил что. Но все это было не серьезно. Но вот сейчас Сталкер чувствовал, что его читают всерьез. Читают увлеченно и самозабвенно. Парадокс же состоял в том, что он не знал за собой никаких произведений, достойных такого серьезного чтения. Однако факт был налицо — его читали. Зеркало нашло какие-то сюжеты в самой его жизни и внимательно их изучало.
Через некоторое время настроение зеркала изменилось. Сталкер же отчего-то мучительно пожалел, что не служил в армии. Ему становилось не по себе. Он ощутил неуверенность и страх перед стихией, которой до этого любовался. Промелькнула мысль, что эта стихия может оказаться опасной.
Вдруг зеркало спросило:
— Чего хочет женщина?
Точнее, оно даже не спросило, потому что, как уже было сказано, оно не могло думать и спрашивать. Просто где-то в зазеркалье в ветерках и вихрях настроений зародился устойчивый хрустальный тон, в котором отчетливо угадывался означенный вопрос. Этот тон был настолько нежным и доверчивым, что тронул суровое сердце Сталкера. Он начал говорить (обращаясь к своему отражению, потому что другого лица у зеркала не было). Он признался, что пришел в Зону как раз за тем, чтобы найти ответ на этот вопрос, но что он пока его не нашел, хотя рад быть здесь и говорить с таким необыкновенным зеркалом и т. д. и т. п. Закончить он собирался совсем плохо — извинениями. Однако зеркало его не дослушало.
— Чего хочет женщина? — вновь раздался вопрос. На этот раз он прозвучал настойчивее. Нежность сменилась тоскою и отчаянием. Зеркало почти кричало.
Сталкер запнулся. Повисла тяжелая пауза.
— Чего хочет женщина? — ожесточенно спросило зеркало. Ни от нежности, ни от тоски уже не осталось и следа. В третий раз вопрос прозвучал с презрением и ненавистью. Больше зеркало уже ничего не спрашивало и, если так можно выразиться, погрузилось в молчание. И это молчание оказалось ужаснее всяких вопросов. Оно состояло в том, что тон, с каким был задан третий вопрос, уже не менялся. Он начал нарастать, и зазеркалье стремительно насыщалось презрением и ненавистью.
Очень скоро Сталкеру стало невыносимо находиться перед зеркалом и смотреть на свое отражение. Внешне, вроде бы, ничего не изменилось. Но круги под глазами и недельная небритость, которые сначала лишь немного смущали, стали казаться ужасно отвратительными. Еще через минуту Сталкер почувствовал отвращение к своим рукам, держащим зеркало, с их широкими ладонями и перебитым почерневшим ногтем большого пальца. Да и вообще собственная физиономия напротив все сильнее его раздражала.
Инстинкт самосохранения подсказывал ему, что еще немного, и он никогда не сможет избавиться от этого впечатления, и Сталкер, повиновавшись ему, отбросил прочь зеркало, выскочил из пещеры и побежал прочь из долины и вообще из Зоны, так что даже не заметил, как миновал Горы Амбиций и Болото Капризов.
В себя он пришел только в знакомом баре за кружкой пива. Вглядываясь в глупое ухмыляющееся и совершенно уже хмельное лицо приятеля, Сталкер вновь почувствовал себя спокойно и уверенно. Недавнее впечатление почти изгладилось из памяти. Улыбаясь, к ним подошла знакомая танцовщица. На ее приветствие Сталкер поперхнулся пивом и настороженно посмотрел ей в глаза.
— Нет, — облегченно вздохнул он про себя, — в ней нет Зеркала. Или она его разбила, зная по опыту, как сильно это мешает клиенту расслабиться. В этой веселой жизнерадостной девушке не было даже той живописной долины, овеянной туманом нежной грусти, которая пробуждала бы в нем неприятные воспоминания. Совершив обычный маршрут в ходе пятиминутного разговора, Сталкер убедился, что за Болотом Капризов и Горами Амбиций в ней снова начиналось Болото Капризов, так что бояться этой женщины не было ни малейших оснований. Она была гордостью заведения, и с ней чувствовал себя уютно самый последний из рода мужского.
Из бара они ушли вместе…
— Сколько вы за это хотите? — прогуливается по антикварной лавке очередная дама в норковом манто. — Договоримся.
Она очень богата. Хотя едва ли сама догадывается о причинах столь болезненной щедрости своего опекуна. Она не видит здесь мужской муки и отчаянной попытки откупиться от того невыносимого презрения, которое пережил Сталкер перед Зеркалом для Героя, которое неизбежно переживает всякий мужчина, не исполнивший свою бытийную повинность. Это попытка откупиться от жестокой женской мести за неимение ответа на вопрос, томящий женское начало: чего хочет женщина? Это попытка заведомо тщетная, ибо если и возможно «откупиться» от женской ненависти, то только одним — мужеством.
Ценность подарка женщине всякий раз говорит не столько о богатстве мужчины, сколько о тяжести поражения. И действительно, можно пережить великодушие победившего тебя врага или злорадство более удачливого соперника, так как здесь речь идет о частностях мужского бытия, о потере периферийных земель мужского царства. Такие поражения еще могут быть экзистенциально оправданы: что такого, если кто-то оказался сильнее тебя? Умнее? Удачливее? Что страшного в том, что некто нанес тебе поражение количеством силы? Но совершенно невозможно пережить поражение от женщины, выражающееся в пресловутом презрении, потому что для мужчины оно означает отказ в самом бытии, разрушение цитадели, поражение в качестве, экзистенциальную катастрофу.
Блажен тот, кто безболезненно предстал перед Зеркалом для Героя. Если верно то, что нет ничего болезненнее женского презрения, то так же справедливо и то, что мало найдется чего отраднее ненароком перехваченного восхищенного женского взгляда. Никакие труды Нестора не сравнятся с летописью Героя, написанной женщиной. Никакая песнь не прозвучит так, как Плач Ярославны. Этот плач не имеет ничего общего с женской бедой. Это восхищение, трагедия, потеря и тоска. Женщины поют разные песни. Но иногда они поют гимны.
Несчастлив тот, кто не выдержал пристрастного зеркального отражения. Такому остается один выход — бежать от своих зеркал с девушкой из бара.
Комсомольский лидер времен заката СССР, успешно приватизировавший какое-нибудь предприятие, поначалу чувствовал себя особенным. Он окружал себя исключительно «настоящими» вещами: пил настоящий коньяк, ездил на настоящей машине. Если бы он мог ограничиться этим, то, возможно, стал бы счастливым человеком. Но он захотел еще одно — настоящую женщину. Теперь он тратит свой состояние на подарки и жалуется на женскую неблагодарность. В конце концов, доведенный до крайности женским презрением, он будет уповать на жалость. Несчастный! Зеркало для Героя не знает жалости. По одной простой причине: жалостью оно тоже выражает презрение.
[1] Иначе говоря, за отсутствие истории, ее трагических сюжетов; за серьезность и неспособность порождать желания.
