 |
| Эксперт | Александр Привалов | 10.10.2012 |
В четверг замглавы Роскомнадзора Ксензов заявил, что доступ к сетям WiFi в публичных местах должен быть ограничен по возрасту: никаких пользователей до 18 лет — этого-де требует только что окончательно вступивший в силу закон «О защите детей от информации, причиняющей вред их здоровью и (или) развитию». Публика возмутилась столь быстро и дружно, что начальник Роскомнадзора Жаров в тот же день заявил, что его зама неправильно поняли: «Не было сказано, что надо запретить и не пущать. Был поставлен вопрос о том, что в законе есть дефиниция, которая требует обдумывания, вот и всё». Не очень понятно, почему обдумывание дефиниций нельзя было произвести до принятия этого дурно написанного закона (см. «О чёрном списке и законотворчестве», № 28), зато понятно, в каком направлении ведут обдумывание добрые чиновники. В сторону очередного невнятного запрета.
За кого болеть в наметившейся коллизии, ясно. Если спрошено у тебя будет: что полезнее для общества, Роскомнадзор или кафешки с WiFi, которым чиновники собрались усложнять жизнь? — ответствуй: разумеется, кафешки. Ибо Роскомнадзор — это всего лишь контора, каких и без него пруд пруди, а кафешки — общественное пространство, которого в наших городах катастрофически не хватает. Но и отвлекшись от неравной симпатичности сторон, нельзя не видеть, как чиновники стремятся не работать, а контролировать. Вместо того чтобы выявлять и прихлопывать настоящих сетевых порнографов и террористов, они затеяли отслеживать использование публичных WiFi-сетей — дело, правда, не пыльное, но бесполезное и несбыточное. Выдумали каких-то «детей до 18 лет». В 16 лет у нас можно в брак вступить — а лазить по сети нельзя? Половине первокурсников нет восемнадцати — им нельзя на публике позаниматься? Что же касается детей в правильном смысле слова, то нормальных детей к порносайту или манифесту экстремистов надолго не привлечёшь и самым строгим запретом, а ненормальные, думается мне, всё же не настолько ненормальны, чтобы смотреть порнуху не дома и не у ненормального приятеля, а прямо-таки в «Макдональдсе». Да и соблюдение планируемого запрета нельзя проверить — во всяком случае, не нарушая закона. Подойдёт чиновник к юному посетителю кафе и спросит: а уж не вошёл ли ты, милый друг, противозаконным образом в сеть и не знакомишься ли с запрещённой информацией? Тот скажет: нет, дяденька, что вы! я ещё дома закачал себе в смартфон «Курочку Рябу» — сижу, читаю. Не верю я тебе, скажет чиновник — дай посмотреть! Это личный досмотр, дяденька? — спросит развитой мальчик. А на каком основании? а разве вы полиция? а где у вас понятые? — и так далее. Смартфон всё равно можно отобрать, но вдруг у мальца папа адвокат или даже начальник? Так что сшибить очень небольшую деньгу с заведения — максимум того, что без особого для себя риска сможет сделать чиновник, вооружась таким запретом.
Многие пишут, что это — шаг к введению в интернете цензуры. Не думаю. Перед нами не рассчитанный шаг, а чисто рефлекторное вздрагивание. На всякий вызов, настоящий или надуманный, исходящий от реальности или от начальства, чиновник, будь то исполнительный или законодательный, всегда реагирует одинаково: он кидается наращивать свои полномочия и что-нибудь нечиновной публике запрещать. Каждый такой всплеск активности сам по себе может быть даже забавен (как, например, сейчас) — все же вместе они грустны. Потому что бессистемны. Новые запреты не сопрягаются ни с прежними, ни друг с другом, а в результате система права исподволь меняется ворохом понятий. Ворох же может быть весьма удобен, пока всё гладко, но если, неровён час, придёт нужда на него опереться, вряд ли окажется надёжен.
На днях выяснилось, что и по отдельности эти запреты слабы. Напомню: в апреле некий адвокат Хасавов, рассуждая о необходимости легализации в России шариата, сказал в эфире «Рен-ТВ» дословно следующее: «Мы у себя дома, и мы будем устанавливать те правила, которые нас устраивают, хотите вы этого или нет. Любые попытки изменить это обойдутся кровью, тут будет второе Мёртвое озеро. Мы зальём город кровью». Я ещё тогда, грешный человек, подумал: гляди-ка, вот и 282-я статья впору пришлась — хоть раз в жизни пользу принесёт. Само наличие этой статьи, по которой можно посадить хоть памятник Лермонтову, есть позор страны, и творящиеся по ней посадки постыдны, но вот же оно взаправду — не невежливые слова про начальство, а настоящее возбуждение ненависти либо вражды по признаку отношения к религии, да ещё и совершённое публично. Хасавов, малость поостыв, подумал так же — и слинял за кордон. Правоохранители подумали так же — и возбудили уголовное дело. Муфтий Таджуддин, видимо, подумал так же — и аккуратно отмежевался от зарвавшегося адвоката («В нашей стране есть своя судебная система, и мусульмане как равноправные граждане России пользуются ею»). Но 1 октября вдруг выяснилось, что следствие передумало и состава преступления в действиях беглеца более не видит. Хасавов скоро вернётся, а пока гордо ораторствует по телефону: «Состава преступления в моих действиях нет; чтобы он был, для этой статьи должны сойтись четыре признака: субъект, субъективная сторона, объект, объективная сторона. Субъективная сторона характеризуется только прямым умыслом: я должен был хотеть, предвидеть наступление именно таких последствий». Так он, оказывается, не хотел таких последствий! Странно — ролик, доступный всем желающим в недозапрещённом пока интернете производит прямо противоположное впечатление. Отказ от претензий к этому человеку выглядит особенно скверно на фоне продолжающегося суда над публицистом Крыловым, которому усердно лепят 282-ю за фразу «пора кончать с этой странной экономической моделью», произнесённую на митинге «Хватит кормить Кавказ!».
Как хотите, это урок. Невнятные запреты, спешно изготавливаемые с таким расчётом, чтобы допускали как можно более широкое толкование, способны принести немало вреда сторонним лицам, но окажутся бессильными в тех случаях, для которых, казалось бы, и сочинялись. Как говорил перед смертью Левша, «храни Бог войны, они стрелять не годятся»
