На днях в местной городской газете я прочитал одну печальную незамысловатую историю о пожаре на автобазе. Утром, перед общим выездом по установленным маршрутам, в автобусе, готовом отправиться в очередное скучное путешествие по тихим улочкам нашего города, загорелась водительская кабина. Пожар был, как игрушечный, и предвещал разве что разнос от начальства, выходной день в ремонтном гараже и с десяток крепких, как мужицкая совесть, словечек. Поэтому водитель, не суетясь, оторвал от пожарного стенда, устроенного по всем правилам, огнетушитель; разбил, как положено колпачок и направил струю химической воды на источник огня. Но труды его были напрасны! Огнетушитель только фыркнул и намертво замолчал. Водитель, уже не на шутку встревоженный, закричал, схватил второй огнетушитель, проделал с ним те же привычные манипуляции: разбил колпачок, открыл задвижку, перевернул, направил струю на пылающий мотор. Но и это устройство для тушения оказалось бесполезным. Дело приняло серьезный оборот. В одно мгновение огонь перекинулся на рядом стоящие автобусы, потом перемахнул через железные ограждения и потопил в своей стихии весь автобусный парк. Человеческих жертв, как обычно пишется в конце газетной хроники, не было. Во время бесславной борьбы с огнем работниками автобазы было испробовано множество огнетушителей, числом чуть менее двадцати, и все они, как сырые чурки, только шипели, или тоненько пищали, выпуская сдавленный воздух. Многие люди в это утро добирались на работу пешком. Материальный ущерб был основательный. Требовалась компетентная комиссия. Когда в самом быстром времени прибыли члены комиссии и начали на месте разбираться в причинах пожара, то первым делом они выяснили причину неработоспособности противопожарных устройств. Оказалось, что огнетушители были совершенно новой марки и тот самый колпачок, который обычно разбивали со времен его изобретения, на этих огнетушителях разбивать было не нужно, а напротив, следовало, самым тщательным образом сохранить оный предмет от повреждений; надо было «не портить государственное имущество», а сразу, немедленно открывать задвижку и тушить пожар. Это — действительно простая и незначительная история. Нет в ней никакого подвоха или подспудной интриги. Она плоть от плоти нашей горестной будничной жизни и могла случиться в любом отечественном городе. Потому так и хочется пройтись по этому пепелищу автобазы вприсядку, бросить шапку оземь и заорать: «А пропади все пропадом! За нами Москва! Впереди злое „утомление наступающего дня“! Выпьем и простим друг другу все. Не переживай, у нас, брат, этих автобаз, как елок в лесу, что-нибудь, да останется, даже после ядерного удара!». Такой вот душевный настрой. Такой оригинальный способ жить-горевать. Господи, помилуй нас грешных! Это заурядное событие просто необходимо духовно осмыслить. Мне представляется, что в нашем мире, особенно в нашем Отечестве именно подобное происходит сплошь и рядом, и не только в сфере нашей земной деятельности, но и в сфере духовной. Я вижу ясно этого «утомленного жизнью», шестью садовыми сотками, сериалами и застольями водителя, который с матом, как заводной, ломает колпачок, переворачивает огнетушитель и в ярости бросает его, как неразорвавшуюся гранату, в пекло пожара. Этот образ стоит увековечить в огнеупорной бронзе. В память обо всех, кто не читает инструкций, кто живет на авось; кто, если уж говорить предельно серьезно, относится к жизни, как к туалетной бумаге: использовал день и смыл в бездну собственного ничтожества. Разве так призван жить человек на земле? Что же, если я нынче не имею возможности по одной из первых заповедей Божиих «возделывать рай», так я теперь и картошку сажать не буду? Пропадай все, коли высший смысл человеческий жизни, ее необременительная услада, сгорели в пожаре первородного греха. «Земля и все дела на ней сгорят» (2 Петр 3,10), учит апостол Петр, значит ли это, что мы должны отказаться, как от заведомо суетной задачи: от пения колыбельных песен, от строительства светлых жилищ и храмов, от создания умных механизмов и озеленения чахлыми деревцами городских улиц? Зачем строить храм Христа-Спасителя на века, если грядет антихрист и все ухнет в огненной пучине? Построим лучше большую бетонную коробку, вместительную и высокую, чтобы тысяч сто прихожан свободно помещалось, проведем радиосеть, дабы всем был хорошо слышан голос первоиерарха, и начнем радоваться жизни. Мечты, мечты. Каменную коробку-то мы построим, да вот только не пройдет и дня, как какая-нибудь несознательная осуеченная старуха, которая «в сижах навыкла молиться» притащит в сию храмину букетик огородных цветочков и поставит перед праздничной иконой, и поминай, как звали «новый мировой порядок»! Все дела наши на земле сгорят, все формы земного хозяйствования и культуры прейдут, яко трава, но останется то, что было взращено, выпестовано, удержано этими временными тленными сокровищами века сего. И чем совершенней, прекрасней, они будут тем, легче, значимей, содержательней можно воспитать в детях приверженность к вечному и непреходящему. Поговорка «семь раз отмерь и один раз отрежь» родилась в верующем сердце, в таком сердце, которое бережет и свое время, и время чужое, свою работу и стороннюю. Но более всего — Божий труд по созданию этого мира, по взращиванию в нем всякой физики, из которой человек может творить и исполнять свою жизнь. Верующий человек, он в своей земной и духовной деятельности никогда не спешит, и все, что встречается в его жизни, он исполняет именно так: с благословением Божием — «семь раз отмеряя и один раз отрезая». Эта поговорка о духовной трезвости, которую мы во многом утратили. Посмотрите на наши русские монастыри: зайдите на двор Дивеевский обители, прозрейте в соразмерность Троице-Сергиевой Лавры, вдохните святорастворение воздухов Оптины, как там, по земному, по домашнему все благоустроено, прибрано, уютно для очей и сердца. До народного бунта 17 года на Валааме, в Валаамском монастыре появилась одна из первых электростанций в России, у монахов был добротный современный пароход, химическая лаборатория, не говоря уже об оранжереях, где выращивались и апельсины, и виноград. Скажут, зачем это все монахам, зачем им, власатым черноризцам, электричество, зачем им пароход, зачем им химическая лаборатория, книгопечатание, огнетушители и многое другое? Им, прости Господи, молиться надоть, а не метровые пальмы выращивать! Так рассуждать можно, зная о монастырской жизни лишь поверхностно, судя со стороны. Любая, пусть самая маленькая общежительная монашеская обитель — это сложное хозяйство и для того, чтобы самоорганизовать в ней жизнь прочно и свято необходимо многое такое, что на первый взгляд кажется излишним. Монастыри, как люди. Каждый из них несет в мире свое предназначение, совершает свое служение. Кто-то подставляет миру свою «правую щеку», а кто-то затворяется «во внутренней клети». Мудрость монастырского устроения не в том, чтобы отладить всю хозяйственно-экономическую часть, это дело при добром присмотре возможно и в наши хлопотливые времена, а в том, чтобы полновесно вдуматься, понять и воплощать те спасительные литургические пути, которые мыслили первоначинатели этой обители. Но сегодня мы с Вами рассуждает о другом: как вся иерархия монастырской жизни, начиная от конюшен и заканчивая престольной сенью, была чудно, с Божьим благословением соделана, или, говоря языком современным, соорганизована. Откуда этот веселый благородный строй обыденной жизни в бывшей России, которому мы до сих пор удивляемся и не можем поверить, что так душевно, премудро и радостно все было устроено в нашем Отечестве? И каждый из нас, наверное, не раз и не два, себе повторял, что этот добрый гармоничный ход внешней жизни, словно сам собой от того утверждался, что строй внутренней жизни людей был именно таким: соразмерным и прямосердечным, что дом души их стоял на камне веры в Господа нашего Иисуса Христа, на вере в Него, на любви к Нему. Современные же люди, мы с вами, были воспитанные в безрелигиозной традиции, не имеющей этой укорененности в вечной Божьей лестнице сил. И поэтому, хотя мы во многом в глубинах души и преодолели свои греховные привычки, свои пристрастия, но вот снаружи, в каких-то почти близлежащих душевных движениях по отношению к миру вещественному, многие наши привычки, привязанности остались и остаются непросвещенными Божьей благодатью. Говорим: да, ладно, разбросал инструменты; да, ладно, кран течет; да ерунда, что грядки лебедой зарастают; да, чепуха какая, подумаешь, утреннее правило по пути на работу читаю, а вечернее проборматываю во время рекламной паузы, между новостями и боевиком. И это не шутка, а исповедь! Придет час (дай Бог, чтобы не смертный) — разберусь, исправлю, понудю себя, сделаю, навыкну и буду в «покаянии благоискусствующе». Разве так должен относится к ежедневным заботам православный человек? Разве должен он всякий раз разбивать «колпачок» и оставаться посреди круга земного пепелища, чтобы наконец-то понять: заучивать инструкции жизни — бесполезно, со страхом вглядываться в день грядущий — трусливо, относиться к реальности по киношному, по геймерски, якобы всегда имея возможность включить опцию «сохраниться» и «перезагрузиться» — бедовать и мучиться от невозможности быть самим собой до конца земных дней, а там еще и вечность грядет! Какая в сердце грусть от нашей жизненной нерасторопности, хозяйственной неумелости, домашней неприбранности и неуютности! Какую тоску нагоняют ржавеющие на полях ржавые остовы тракторов! Они, как памятники, как повсеместные вавилонские башенки русского пейзажа гордо проповедуют неумирающую тягу, если и не добраться до небес, то хотя бы так заплевать, захламить и измызгать Божию Землю, чтобы окончательно и бесповоротно остаться здесь навсегда, в себялюбивом одиночестве, «в отдельно взятой стране», чтобы Сын Божий посмотрел, посмотрел на русскую землю, «возмутился духом», как перед гробом Лазаря, да и навсегда отвернулся от нас! Господи, это не восклицание, это молитва моя, как жаждет, не хочет, не волит, а именно жаждет душа, чтобы для каждого, поименно русского человека примером для его земной деятельности был не образ бесславного тушения этой рядовой постсоветской автобазы, а прекрасные веселые сады вокруг монастырей и, та маленькая ухоженная грядка преподобного Серафима Саровского под окошком его лесной избушкой. Была ли нужда святому ласковому старцу взращивать эту грядку? Так ли необходимы были для него, питавшегося небесной пищей, лук и морковка? Никакой внешней нужды у него не существовало. Но любовь к творению Божьему, но любовь к Божественной Иерархии, которая снисходит с Небес и соприкасается с земными трудами человека, она призывает творить святых высокие и добрые дела. Дай, же Господи, и нам последовать за ними во всем и навсегда, ибо впереди них — Ты.
