 |
| Фома | Павел Крючков | 28.09.2012 |
Как мы знаем, об одном и том же явлении или предмете можно рассказать по-разному. Вот, например. Одна из главных и глубоких станций метро в большом столичном городе называется «Площадь Захвата власти». Построена она еще до войны и украшена скульптурными изображениями представителей различных классов и сословий, девяносто пять лет тому назад образовавших новую человеческую общность под названием «советский народ». Двигаясь от одной фигуры к другой, пользователь метрополитена как бы двигается по шкале новейшей истории: от событий октября 1917-го (давших название станции) — до декабря 1937-го. Со временем у жителей столицы сложилась традиция: оказываясь на станции «Площадь Захвата власти» — непременно потереть или прикоснуться к некоторым частям скульптурных изображений. Студенты трут на удачу носы четырем пограничным собакам, а страдающие влюбленные поглаживают туфельку студентки. Знатоки примет уверяют, что прикладывание к красногвардейскому нагану дюжего матроса — сулит удачный день и безопасность в пути, к ножке ребенка на руках у советской мамы — здоровье детей, к бюсту комсомолки-дискоболки. ну и так далее.
Все в этом рассказе — правда. В том числе и приблизительное название станции — в переводе с позднелатинского. А про нос собаки и туфельку студентки написано даже в официальном буклете, выпущенном недавно по случаю открытия — после реставрации — восточного вестибюля «Площади Революции». До 1947 года там, кстати, была глухая стена с барельефом: Сталин с конституцией в руках.
Разное думалось мне сегодня — в этом знаменитом подземном дворце, где я простоял полчаса, наблюдая сцены из нынешней столичной жизни.
Вспомнился вдруг и эпизод из довлатовской «Зоны». Разговор режиссера-вохровца с заключенным Гуриным, которому предстояло играть в праздничном спектакле Самого Человечного человека, чьим именем и был назван в 1955 году столичный метрополитен. То есть — Ленина.
«К этому времени стемнело. Тропинку освещали желтые лампочки над забором. В простреливаемом коридоре, звякая цепями, бегали овчарки.
Неожиданно Гурин произнес:
— Сколько же они народу передавили?
— Кто? — не понял я.
— Да эти барбосы. Ленин с Дзержинским. Рыцари без страха и укропа. <…>
— Ну, — говорю, — вы уж слишком.
— А чего там слишком? Они-то и есть самая кровавая беспредельщина.
— Послушайте, закончим этот разговор.
— Годится, — сказал он".
Кстати, о том, что скульптурные изваяния расставлены на станции в хронологическом порядке от событий октября 1917 до декабря 1937 года — я не выдумал. Об этом рассказывается в официальных описаниях станции. Разумеется, 37-й год представлен тут не фигурой энкаведешника с щипцами для выдергивания ногтей, а какими-то мирными пионерами с авиамоделями и глобусом. Что же до определенной части передавленного народа, то согласно официальной статистике, только в 1937 году «было арестовано 136 900 православных священнослужителей, из них расстреляно — 85 300. Были также расстреляны тысячи католических, исламских, иудейских священнослужителей и священнослужителей прочих конфессий».
Не очень-то удобно эта статистика корреспондируется с муссируемой ныне в некоторых СМИ — «религиозностью Сталина». Не очень. Но это — в сторону.
Интересно, что все фигуры (кроме фигур пионеров) для того, чтобы уместиться в ограниченный сводчатый объём арочных проходов, изображены либо вставшими на колено, либо согнувшимися, либо сидящими. В связи с этим «в советском народе» злословили, что статуи отлично представляют образ этого самого советского народа — «он весь или сидит, или стоит на коленях»
Но вернемся к собачкам и туфелькам. Вот, вышла из вагона хорошо одетая, средних лет, женщина. Явно торопится на работу. У железной овчарки она задерживается, и, сделав, серьезное лицо, возлагает руку ей на морду. Несколько секунд она словно бы вглядывается во что-то, ей одной только ведомое и, вздохнув, двигается дальше. Вот — служащий, в хорошем костюме с папкой, из ушей во внутренний карман офисного пиджака уходят проводки. Та же сосредоточенная сцена. Хохочущих молодых людей пропустим: понятное озорство, несерьезное. А вот и семья: по очереди приложились и мать и отец. И ребеночка на руки подняли: погладь собачку на счастье.
Морда у собачки давным-давно сияет золотым ореолом.
Тяжело мне стало от всех этих сцен на душе, уважаемый читатель. Но сегодня это отнюдь не привычная досада новообращенного неофита, уж поверьте. Сегодня, как говорят, «пробило» меня вдруг на иное.
На обыкновенный стыд — за себя, так сказать, «просвещенного». В неизреченной благости своей Господь Бог дал мне дар веры, и как же я им распорядился? А вот как. Поглядываю себе, не без глубоко затаенного превосходства, на многих моих соотечественников, уткнувшихся в свои планшеты и мобильники, в своих бесконечных — условных — шиловых и донцовых.
То же и собачьи носы.
Чем же, спрашивается, я помог хоть кому-нибудь из желающих — хоть чем-то заполнить своё внутренеее, чем? Каким таким душевным теплом? Может тем, что вместо дешевого детектива я держу в руке книгу Сергея Фуделя «У стен Церкви»? Нет.
Какой такой свет веры от меня, грешного, нынче исходит?
Да никакой.
А написал я нынче это все только с одним желанием — поделиться своей тяжестью, навеянной натертыми до золотого блеска собачьими носами на метростанции «Площадь Революции». Вы уж простите.
P. S. …И раз упомянул писателя Сергея Фуделя (1900−1977), приведу, пожалуй, из его книги одну цитату. Она из той, особенно горькой части, где Фудель пишет о «душном предгрозовом воздухе дореволюционной церковности», стремительно теряющей свою любовь и святость. И тут же — о чтении мирянами светской литературы, которая может и приблизить к вере и оттолкнуть от нее.
Возможно, кому-нибудь это пригодится, хоть и не вполне «в тему».
«Надо и в этом быть мудрым, «как змеи» и простым «как голубь». Литература полна хаоса и развращенности. Не только не нужно, но прямо вредно все подряд читать. Но не надо прямо отрицать возможность увидеть свет и в этом темном лесу. Если люди от Бога, то и стихи их могут быть от Бога. «Все от него, Им и к Нему». Ибо, как говорит тот же апостол, цитируя в своей религиозной проповеди языческие стихи (Деян. 17, 28), — «мы Его и род». Я в нестерпимой толкучке метро иногда слезно молюсь своему Ангелу словами тютчевских стихов:
Крылом своим меня одень,
Волненье сердца утиши,
И благодатна будет тень
Для успокоенной души".
….Правда, у Тютчева — «для очарованной души». Но в данном случае неточность Сергея Фуделя, кажется, по-своему хороша и точна.
