 |
| Православие.Ru | Митрополит Лимассольский Афанасий (Николау) | 07.08.2012 |
О сем радуйтесь, поскорбев теперь немного, если нужно, от различных искушений (1 Пет. 1: 6).
Имея надежду на Царство Божие, радуйтесь, пусть и какое-то время, ведь вы знаете, что в этом мире и этой жизни не может быть непрерывного счастья, а, к сожалению, будет еще много скорбей, и потому апостол прямо говорит: «Хоть сейчас и поскорбите в различных искушениях».
Почему же нам нужно скорбеть во многих искушениях? Неужели Бог радуется тому, что мы проходим через трудности и искушения? Горе нам, если мы так думаем, — ведь Бог не садист, чтобы радоваться нашим трудностям: Он трудностей нам не посылает и Он не желает, чтобы они у нас были. Для Бога неприемлемо содействовать злу, существующему в мире сем. Бог никогда не содействует злу, существующему в мире.
Что же тогда происходит?
Зло существует по причине свободы человека, вследствие факта нашего падения. Зло существует потому, что наш путь зачастую оказывается противоположным мудрости века сего, и мы поневоле бываем вынуждены испытывать скорбь в сердце своем.
Во времена апостола Петра христиане были гонимы; его послания были написаны в I веке, при гонениях. В то время если кто-нибудь говорил, что он христианин, это означало конец его земной жизни. Апостол пишет: «Не бойтесь, имейте надежду на Божие наследство, которое хранится для нас на небесах и которым мы живы теперь; оно хранится для нас на небесах — радуйтесь в этой надежде, пусть мы недолго и поскорбим в различных искушениях», то есть не только когда нас преследуют идолопоклонники[1].
Слава Богу, сегодня у нас нет тех, кто исповедует поклонение идолам, по крайней мере в нашей стране, но идолопоклонство окружает нас, да и мы сами часто бываем идолопоклонниками, потому что поклоняемся собственным страстям. Мы поклоняемся материальному, вещам, и когда в какой-то момент лишаемся их, то чувствуем себя так плохо, что можем даже заплакать. Мы чувствуем себя плохо, когда позволяем себе сделать что-то, зная, что от этого не будет пользы. Мы плохо себя чувствуем даже тогда, когда слышим нелестные слова и насмешки в свой адрес из-за своей веры, из-за того, что веруем и хотим веровать в Бога. Хорошо, мы с вами — взрослые люди, и если кто-нибудь скажет слово против нас, то не беда. Однако все равно ты удивляешься (а мы все это пережили тоже, когда были студентами), увидев, как дети и подростки с присущим им юношеским буйством и незрелостью смеются и издеваются над детьми, остающимися верными Богу, — и причем не по злобе, а просто так: «У-у, ты будешь попом! Ты будешь монашкой! Монахом!» И много чего еще. И ребенок несет бремя этих слов.
Или же — стоит только произойти чему-нибудь в Церкви, как сразу, куда ни пойдешь, так, лишь завидят нас, и начинают: «А! Вот они! Ну, пожалуйте сюда, вы, которые.» И мы, прижатые к стенке, вынуждены защищаться, оправдываться из-за чего-то, случившегося в церковной среде. А что оно такое есть? Человеческое несовершенство. Кто говорил когда-нибудь, что Церковь обещала совершенство этому миру?
Все мы боремся со своим собственным несовершенством. Разве где-нибудь существует совершенство? Если существует, то пусть скажут где, чтобы и нам пойти туда и обрести его. И если даже среди учеников Христовых его не было, то неужто оно будет в этом мире?
Церковь — это не совокупность людей непогрешимых и безгрешных, а таких людей, которые подвизаются и каются, которые познают покаяние, могут бороться и не бросают борьбу, что бы ни случилось. Человек может иметь много страстей и недостатков, но, тем не менее, ты не знаешь, как судит Бог об этом человеке. Мы очень часто своими глазами видели, что оценка Бога полностью отлична от человеческой.
Итак, зачем нам нужно скорбеть в различных искушениях?
Дабы испытанная вера ваша оказалась драгоценнее гибнущего, хотя и огнем испытываемого золота, к похвале и чести и славе в явление Иисуса Христа (1 Пет. 1: 7).
Из всего этого злоключения выходит нечто очень важное — испытание веры. Под испытанием я подразумеваю не то, будто Бог испытывает нас. Если пойти и сказать тому, кто сгорает в огне скорбей и искушений:
— Знаешь, это Бог испытывает тебя! — он ответит тебе:
— Ну уж, извините! Это что же? Бог играет с нами? Чего Ему меня испытывать?! Что Ему в этом испытании меня?
— Но Бог испытывает тебя.
— Зачем? Бог что, не знает, верен ли я? Обязательно нужно раздавить меня, чтобы увидеть, верен ли я?
То есть выходит, будто Бог говорит: «А ну-ка посмотрим, вот этот вот верит в Меня? Прижму-ка Я его чуток!»
Вот именно это делаем мы, не зная сердца другого, тогда как Бог знает наше сердце! Он знает, верим мы в Него или не верим. Что же это за испытание тогда? Почему оно называется так?
Это испытание не означает испытания в том смысле, который мы обычно в это слово вкладываем, — то есть испробовать, чтобы сделать вывод о том, что происходит. ??? означает человека, который уже искушен и научен, то есть очень тверд. Испытание веры — это именно испытание твердости веры. Через искушения, через скорби, через трудности человек становится твердым, пускает глубокие корни, утверждается в вере и вынужден бывает окрепнуть, стать таким сильным, чтобы не согнуться, не упасть; сердце его становится как скала — чтобы он стал стойким.
Поэтому скорби и испытания помогают нам, они не помогают Богу понять что-то. Бог не испытывает нужды в том, чтобы обогатить Свое ведение о нас; испытания помогают нам, и если человек духовно использует испытания, тогда действительно становится очень сильным. Происходит то, о чем говорит апостол: человек становится подобен золоту, которое искушается в огне: его расплавляют и бросают в огонь, чтобы оно стало чистым, чтобы отделилась грязь и осталось одно только чистое золото. То же самое и с человеком, который проходит через испытания и очищается от ржавчины, от страстей, имеющихся у него, и становится подобным золоту пред Христом в похвалу, славу и честь, когда Он явится.
Именно в этом заключается тайна Церкви, и она для этого входит в нашу жизнь, а не для того, чтобы положить конец нашим скорбям. Церковь не прекращает скорбей и не избавляет от них и от испытаний, а показывает нам, как их обратить на пользу таким образом, чтобы то, что тяжко и мучительно, стало для нас благотворным и радостным.
Чтобы яд стал лекарством, горькое — сладким и человек вышел из этого испытания с большой духовной пользой, до такой степени, что отцы говорят: если человек не пройдет через скорби, искушения и испытания, то он в сущности неискушен, он, как говорят в народе, словно недоваренная пища[2]. Не так ли? Возьми сырую пищу, положи ее в кастрюлю, добавь туда всех хороших приправ, какие в ней должны быть, но если ты начнешь жалеть ее и скажешь: «Нет, дороговато будет запекать ее, жалко ее ставить на огонь», — то что тогда будет с ней?
Однажды на Святой Горе один старец — влах, румын — сказал:
— Знайте, что человек — и монах, и всякий христианин — похож на хлеб. Если бы у хлеба был рот, то он, когда мы бросаем его в раскаленную печь, бедняга, начал бы вопить: «На помощь! Вытащите меня отсюда! Я сгорю!» Но ты, зная, что ему, чтобы стать съедобным, надо хорошо пропечься, стать приятным на вкус, говоришь ему: «Нет!» И сидишь там час, сидишь и стережешь его, а он протестует, кричит: «На помощь, пожалейте меня! Я сгорел!» Ничего. Стоишь себе у печи час, чтобы он пропекся, чтобы стал очень вкусным! И чем лучше пропечется хлеб, тем он вкуснее! Ведь так мы поступаем с едой, говоря: «Она должна хорошо провариться»?
Святой Игнатий Богоносец, который жил в I веке и был учеником святого евангелиста Иоанна Богослова, — сохранились его письма, которые он послал в Рим, — говорил: «Я иду в Рим, чтобы мученически погибнуть!» Ему было уже за 100 лет. И поскольку ему дали знать, что христиане собираются подкупить палачей, чтобы те не бросали его львам, он сказал им: «И очень прошу вас: не платите денег, чтобы помешать львам съесть меня! Меня непременно должны съесть львы!»
Тогда часто происходило нечто странное: львов выпускали в амфитеатр, но дикие звери не трогали христиан. Много раз на виду у всех они становились кроткими и не прикасались к христианам. А святой Игнатий сказал: «Даже если звери не съедят меня, я заставлю раздразнить их, пусть меня съедят. Потому что я как пшеница, которая должна быть смолота, чтобы стать хлебом — сладким хлебом, который сначала должен быть смолот в зубах зверей"[3].
Вы видите, что первые христиане знали, как относиться к трудностям, неуспехам, проблемам в жизни? Для нас сегодня, чада, это очень важно, потому что, к сожалению, все то воспитание, которое мы получаем дома, в школе и Церкви, — это сплошное, так сказать, эвдемоническое[4] воспитание. То есть нас учат тому, как жить благополучно, чтобы с нами все было хорошо, чтобы здоровье было в порядке, учеба продвигалась, так что, когда случается сбой в чем-нибудь, человек внутренне начинает изнывать и даже негодовать на Бога и спрашивает себя: «Ну почему? Почему Бог попускает мне страдать от всех этих зол?»
Потому что мы не научились тому, что в этом мире Бог не обещал нам никакого благоденствия, а наоборот, показал нам путь и сказал: «Посмотри, в жизни у тебя будут разнообразные искушения, но в них имеется определенный смысл, определенная цель, и она служит тебе на пользу, чтобы ты пропекся, чтобы был возделан в этих искушениях, как земля, которую обрабатывают». И земле, фигурально выражаясь, тоже больно, когда ее пашут. Да, но если не будет вспахана, как она даст обильный плод?
Итак, духовно обрати на пользу искушения и скорби. Если ты извлечешь пользу из какой бы то ни было трудности, тебе невозможно будет остаться без плода.
Даже в браке, женившись, мы сталкиваемся с проблемами, трудностями, но если ты живешь, мечтая о безбурной жизни, словно в медовый месяц, то и не поймешь, что медовый месяц — это всего лишь месяц, и нет второго такого, нет полугодия, квартала или года. Длится ли медовый месяц хотя бы год? Или все же один месяц?
Если вступишь в брак с этой мечтой, тогда столкнешься с исключительно многими трудностями. Потому что да, брак включает счастье, но он включает и труд — нелегко жить с другим человеком, поддерживать другого: надо пересиливать себя, тебе надо умереть, чтобы жил другой. А после этого нужно умереть вам обоим, чтобы жили ваши дети. Вот так-то. То есть вам надо обоим уморить себя, и после этого то, что у тебя есть и что ты произведешь, отдать своим детям.
Это преодоление себя — великая вещь. Бедняга, он изнурил себя, работая многие годы подряд, по многу часов, на нескольких работах, а с легкостью отдает все своему ребенку. Это труд. Поэтому и брак тоже способ и путь спасения, как и монастырь.
Однажды пришел ко мне один американец греческого происхождения, ученый, начитавшийся книг и возжелавший стать монахом. Нашел меня. Говорит, что прочел кое-какие книги и, поездив по некоторым местам и изучив несколько религий, решил остаться православным и стать монахом. А почему?
— Потому что, — говорит, — я прочитал, что монахи — это ангелы и их жизнь называется ангельским житием.
Я сказал ему:
— Господин, это очень хорошая идея — стать ангелом! Ну, хорошо, монахи — это ангелы, так сказать, и применительно к ним действительно говорят об ангельском житии и ангельском чине, но мы же все-таки люди! Это хорошо — стать ангелами, сын мой, но не сразу! А пока стань сначала человеком!
Сначала стань человеком, и тогда станешь ангелом. Ты не можешь уйти в монастырь и сказать: «Я ухожу в монастырь, чтобы стать ангелом!» Потому что очень скоро обнаружишь первым делом, что ты — диавол! Это самое болезненное. Самое болезненное в монастыре — не устранение от мира, от родителей и не принятие решения, что у тебя не будет семьи и прочего. Самое болезненное — это когда с тебя снимается покрывало, и ты видишь свое собственное зловоние.
Когда видишь все свои страсти, когда ты, хороший человек, высоконравственный, святой, бывший примерным и добродетельным студентом, видишь, что в тебе имеется много страстей, много трудностей, — и не можешь вынести другого человека. Ты не можешь стерпеть того, что он дышит! Не терпишь его.
Ты можешь возражать ему: «Как ты со мной разговариваешь? Да ты знаешь, кто я? Или кем был?» Но эти вещи в монастыре не проходят — ни кто ты такой, ни каким был, ничего. Здесь нет ничего этого. Надо научиться тому, что там ты будешь бороться. Ты вступаешь в борьбу, ты выходишь на поле брани, и не жди, что будешь проводить время в благоденствии, — ты дашь кровь, чтобы получить Дух, как говорят отцы[5].
То же самое и в браке. В браке ты отдашь свою кровь, то есть не отдашь ее — это в монашестве ты ее отдаешь, а в браке из тебя ее высасывают, ее выпьют из тебя через соломинку, другой возможности нет. И ты, естественно, с удовольствием отдашь свою кровь. Это не так-то легко. Так что держите в уме, что этот путь имеет определенный смысл, что надо научиться духовным образом обращать на пользу свои трудности там, где ты находишься. Как в браке, так и в монашестве, в Церкви.
Ты вступаешь в Церковь, сталкиваешься с проблемами, затруднениями, ты должен нести крест Церкви на себе, должен нести крест другого человека, кто бы он ни был. Кто сказал тебе, что ты будешь заниматься ангельскими сферами? Ты будешь заниматься только человеческим миром, будешь бороться с этими вещами. Вот что ценно в Церкви.
Чада, это ложь, это великая ложь — воображать себе, будто мы безупречны, как это представляют протестантские деноминации: «Ах, как замечательно!» Идешь туда, и тебя встречают улыбками во весь рот и все поют: «Ля-ля-ля». Вот такие вот вещи. Но разве человека изменят широкие улыбки, слова и песенки? Тут нужно бороться врукопашную с грехом, с самим собой прежде всего.
И многие православные, несчастные, идут туда и впадают в заблуждение: «Я был там, там было так хорошо, вокруг были улыбающиеся люди, они такие учтивые, мы пели». А потом видишь каких-нибудь пожилых дам с длинным маникюром. которые, несчастные, не находят смысла в Церкви и говорят: «Но у нас певчие плохо поют, попы ходят бородатые, с длинными волосами, в черных рясах. Почему бы им не приукраситься немного?..»
Слышишь просто какие-то безумные вещи. Этот человек не понял как следует и говорит: «Мы ходили в эту „церковь“, и там было хорошо. Пастор был учтив, он встретил нас в дверях, поздоровался со всеми, улыбнулся». Ну хорошо, это естественно, что он тебе улыбается, но суть вещей не в этом, ты людей не изменишь таким образом.
Вы знаете, дети, как это страшно, когда имеет место лицемерие, иногда даже в семье? Идешь в какой-нибудь дом, выходит жена и обращается к мужу: «Господин Николау». Но, чадо мое, скажи ты ему: «Йорго», «Коста» или кто он там еще. Чтобы ты обращалась к мужу своему по фамилии? Или ребенок к отцу?
Это напоминает мне некоторых моих студентов, когда я преподавал богословие, которые, бедняжки, состояли в каких-то религиозных движениях, и если были помолвлены, то, представляя нам свою невесту, говорили: «Это девица Николаиди!» Ну что это такое? В этом есть что-то нездоровое. Что это за слова, сын мой? Да назови ты ее имя! Что это с тобой? Лицемерие, мертвые формы. В любом случае.
Которого, не видев, любите, и Которого доселе не видя, но веруя в Него, радуетесь радостью неизреченною и преславною (1 Пет. 1: 8).
В ту эпоху были христиане, которые видели Христа, и были такие, которые никогда Его не видели. Апостол пишет вторым. Он сам видел Его и был с Ним.
«Которого любите, не видев Его». Здесь я хочу немного остановиться и сказать вам, что в Церкви мы делаем именно это. И вы, если хотите обрести смысл в вашем искании Христа, должны понять одну важную вещь: в Церкви мы не формируем верных людей, вера — это одна из ступеней, но не совершенная. В Церкви мы формируем людей, которые не просто веруют во Христа (и когда я говорю «веруют», я подразумеваю, что они верят, что Бог существует), а формируем людей, которые любят Христа. Мы призваны возлюбить Христа, а не просто поверить в то, что Он существует.
Это большая проблема христиан наших дней. Спросишь кого-нибудь, и он отвечает:
— Я верю в Христа, конечно!
Он не неверующий — «я верю в Христа». Он не любит Христа, потому что не хочет делать ничего ради Христа, он хочет просто верить в Него и чтобы другие не считали его неверующим; или же использует Его, когда Он ему нужен. Он говорит:
— Ну конечно, вот посмотри: я, сколько раз Бог ни был нужен мне, молился Ему, и Он меня услышал!
Бог — нечто такое, что мы используем. «Есть у меня какая-то нужда — я молюсь, и Он меня слышит! И, естественно, когда Он нуждается во мне, я Его тоже слышу! То есть хочет Он, например, чтобы я отметил какой-нибудь Его праздник, — я делаю это! Хочет, чтобы я раз в месяц ходил в храм, — иду! Хочет, чтобы я исполнял несколько элементарных заповедей, — я делаю это! У нас торговые отношения с Богом: я работаю на Него, Он работает на меня, и мы оба в порядке. Ни у Него нет больших нареканий, ни у меня больших претензий, и каждый из нас доволен. Но, однако, без того, чтобы я давал Ему много свободы: пусть знает Свою меру, пусть знает Свои границы! Бог должен знать, что Он не может многого просить у нас: без грубости, пусть просит нескольких вещей, которые мы можем сделать, а сверх того — ничего больше, потому что от этого что-нибудь может разладиться».
И если кто-нибудь обманется и сделает что-нибудь сверх того, тогда начинаются проблемы. Большие проблемы. И признаюсь вам, что самые большие проблемы, которые у нас имеются в церковной среде, исходят от этих людей, от этого типа так называемых религиозных людей, для которых Бог — это религия, то есть определенный религиозный факт.
Христос для них — не Откровение. Они не любят Христа. Почему? Потому что для них Христос — это идеология, религия, совокупность идей исключительно хороших и великолепных, золотых — но никто никогда не может любить голую идею. И никто не так слабоумен, чтобы жертвовать своей жизнью ради одной идеи. И любят не только идею. Есть ли среди вас такой, кто может жениться только ради идеи? Не можешь ты жениться ради одной идеи. Ты женишься на другом человеке, другой личности, потому что у тебя есть конкретные отношения с этой личностью.
В Церкви никогда нет какой-то идеи, Церковь против всякой идеологии, против всякой философии, всякого умозрения — это то, что мы должны усвоить себе очень хорошо, потому что, к сожалению, это сильно проявлялось в религиозных учениях даже в нашей стране. Для нас Бог был долгом, морализмом, обязанностью. Мы не научились тому, что для нас Бог — это возлюбленная Личность, и человек влюблен в Бога, он любит Христа, и любит сильно, он любит Его так сильно, что никакая другая любовь не может устоять перед любовью ко Христу, даже любовь к нашему «я».
Это любовь, через которую Христос призывает нас превозмочь всякую другую любовь. Вы видите, что Он говорит? «Внимайте хорошенько, — говорит Христос, — кто любит отца или мать более, нежели Меня, не достоин Меня» (Мф. 10: 37). Христос приходит и говорит тебе: «Если ты любишь отца или мать больше, чем Меня, ты недостоин Меня. Если ты любишь жизнь свою больше Меня, ты недостоин». Почему?
Чтобы показать, что никто не ненавидит своих родителей, мы бескрайне любим их, но в этой любви есть определенная иерархия, и любовь к Богу — это пламя, это огонь, она, когда вспыхнет в сердце человека, распространяется на всех. Ты не можешь ненавидеть никого, если любишь Христа, но не можешь и ради любви к другому погасить любовь к Богу.
Иногда мы действительно находимся в большом затруднении. Мученики, чада, часто оказывались в таких трудностях.
Вот мы праздновали память святого Каллиопия[6]. Это был 15-летний мученик. Язычники схватили его и спросили, христианин ли он, и он ответил утвердительно. Решили убить его. Его мать была там. Решили распять его на кресте. В Страстную пятницу распяли его на кресте, не зная, что была Страстная пятница. Его мать стояла под крестом, и пошла она туда, чтобы ребенок ее не поколебался и не отрекся от Христа. Подумайте только, какую иерархию любви имела она в душе.
То же и со святыми 40 мучениками и матерью самого младшего из них, Мелитона. Когда их вытащили из замерзшего озера в Севастии и все оказались мертвы, сын ее был жив. 39 тел мучеников погружены были на телегу, и их повезли в некое место поблизости, чтобы сжечь там. Мать пошла, как написано, и, увидев, что дитя ее еще живо и идолопоклонники не взяли его вместе со всеми, взвалила его себе на плечи и поспешила за телегой, чтобы успеть положить его со всеми и чтобы он не лишился мученического венца.
Святая Перпетуя была 20-летней молодой женщиной, она только что родила. Она была дочерью синклитика, то есть министра, и когда ее бросили в темницу и не могли заставить изменить своей вере, муж ее пришел, взял ребенка и сказал:
— Пожалей своего ребенка. Что будет с ним, кто будет кормить его, кто вырастит?
И не отдавали ей ребенка, чтобы сломить ее дух.
То есть вы только подумайте, что это за борьба была, но вопреки всему мученики оставались непреклонными.
У святого Иоанна Златоуста есть хорошее слово о Соломонии, у которой было семеро детей (святые братья Маккавеи)[7], всех их убили у нее на глазах. Одного бросили в кипящий котел, другого повесили, третьего обезглавили. Она была еврейка, говорила на еврейском и сказала им:
— Смотрите не отрекитесь от своей веры! Останьтесь верны Богу и не бойтесь временного мучения, а имейте перед глазами Божию любовь!
И мы ждем встречи со Христом, вы пройдете через мучение, и тогда мы встретимся со Христом, не бойтесь.
И святой Иоанн Златоуст говорит ей похвалу: «Посмотри на мученицу. После этого она сама погибла мученически, умерев прежде семь раз мученически как мать, когда убивали ее детей. О, блаженна мать та, что превозмогла природу!»
Самое сильное чувство на свете — это материнство. Кто может отрицать это? Даже у самой малой пташки есть материнское чувство. Ты идешь по своим делам, а мать малого птенца нападает на тебя. Вопреки всему, это самое сильное чувство отступает перед Божией любовью и придает смысл всему остальному.
В конечном счете в Церкви то, что скрепляет мир и нас, — это не вера в какую-нибудь идею (мы не идеологи ни в коей мере, не философы, не мыслители, не люди абстрактного искусства), а конкретное отношение. В Церкви ты развиваешь конкретные отношения любви с личностью Иисуса Христа, то есть то, о чем святой апостол Петр говорит: «Вы, хотя и не видели Христа лично, любите Его!»
[1] См.: 1 Пет. 1: 4−6.
[2] См., напр.: Макарий Египетский, преподобный. Духовные беседы. Слово 7. Гл. 14. М., 2007. С. 637−638).
[3] См.: Игнатий Богоносец, священномученик. Послание к римлянам. Гл. 4−5 // Писания мужей апостольских. СПб., 1895. С. 292−293.
[4] Эвдемонизм — жизненная философия, считающая достижение счастья целью человеческой жизни.
[5] См., напр.: Достопамятные сказания о подвижничестве святых и блаженных отцов. Об авве Лонгине. § 4. М., 1999. С. 270; Петр Дамаскин, преподобный. Творения. Кн. 2. Слово 24. М., 2001. С. 315.
[6] Имеется в виду мученик Каллиопий Помпеопольский († 304; память 7/20 апреля). Память упоминаемых далее 40 святых мучеников Севастийских († ок. 320) — 9/22 марта, мученицы Перпетуи Карфагенской († 202−203) — 1/14 февраля, мучеников Маккавеев († 166 г. до Р. Х.) — 1/14 августа.
[7] Три беседы о святых Маккавеях и о матери их см. во 2-й книге 2-го тома «Творений» святителя Иоанна Златоуста.
Перевела с болгарского Станка Косова
|
|
