Вкусите и видите, яко благ Господь!

Очистим чувствия, и узрим неприступным светом воскресения Христа блистающася и радуйтеся рекуща ясно да услышим, победную поюще.

Пасхальный канон, песнь 1

«Кризис» — слово, вызывающее сегодня трепет в сердцах сотен миллионов людей. Кризис, уже выбросивший на улицу миллионы членов глобализированного общества; кризис, повергнувший в отчаяние многих и уже спровоцировавший массу самоубийств. Да и всех нас этот так называемый кризис по меньшей мере озадачивает, и мы следим за происходящим, думая, чем же все это закончится.

Глядя на лица манифестантов, в преддверии Пасхи (2009 года — прим. ред) заполнивших по причине кризиса улицы крупных городов Европы и Америки, я в недоумении спрашивал себя: зачем? Зачем эти люди выходят на улицу, почему с красными и желто-голубыми флагами, для чего они красуются с так называемым символом мира — перевернутым вниз крестом — и прочими символами новой эры? Чего они ждут от крупных банкиров и ведущих политиков, разыгрывающих сегодня карту финансового порабощения мира? Верят, что поборники атеизма Французской революции, морального вырождения единой Европы и Америки, те, кто уже несколько веков подряд борются против Бога, бильдербергийцы и прочие временщики мира сего впечатлятся уличным спектаклем или какой бы то ни было вообще демонстрацией человеческой боли и страдания?

Почему они выходят на улицу, а не обращаются к Богу? Почему они больше верят в доброту и милосердие политиков и сильных мира сего, чем в человеколюбие Бога? Почему они не прибегают к Кресту Христову как знамению и покрову, как сделал это святой царь Константин Великий, чем и победил полчища языческого царя?

Если бы эти миллионы людей, переполнивших улицы Запада, обратились всем сердцем своим к Богу, разве не нашли бы они для себя ответ, утешение и гораздо более надежное разрешение разверзшихся бед?

Глядя на то рвение, которое они проявляли из-за кризиса, и сплоченность, я вспомнил огромные демонстрации, которые проводили сербы ровно за десять лет до этого, — во время Великого поста и в светлые дни Святой Пасхи 1999 года.

Тогда обыватели европейских стран и Америки, в большинстве своем христиане по названию, следили по телевизору за тем, как армии, оплаченные на их деньги и сошедшиеся в войска НАТО, бомбили города, села и храмы Сербии в рамках того, что в «евроатлантических» масс-медиа было объявлено самой крупной гуманитарной миссией за всю историю мира. Ровно за десять лет до этого в святую пасхальную ночь американцы забрасывали Сербию бомбами, на которых было написано: «Со Святой Пасхой!» или «Христос воскресе!» Но разве израненные дети, умирая под развалинами домов, знали, что было написано на бомбе, чтобы ответить им: «Воистину воскресе»?

Могли ли европейцы и американцы, сидя перед экранами телевизоров, представить себе, что пройдет всего десять лет, и они дойдут до того, что сами выйдут на улицы с той же самой надеждой, что и сербы, выходившие тогда на демонстрации?

Но почему же, действительно, в наше время люди, когда напасти обрушиваются на их головы, и им хочется, чтобы им помогли, выходят протестовать на улицу? Может, потому, что они возлагают надежды на демократию, на механизмы открытого общества, справедливость, которую установят для них те, кого они, дескать, выбрали и кто ими правит? Или они верят в способность телевидения пропагандировать и обеспечивать национальную и международную солидарность? Но если бы такая солидарность, в случае с сербами действительно продемонстрировавшая впечатляющие масштабы, и была достигнута, то какие последствия она могла бы иметь в контексте глобализированного общества, суперсистем манипулирования информацией, ведения психологических и электронных войн?

Миллионы сербов ходили по улицам с мишенями на груди, чтобы показать тем самым, что им не страшно, и что они победят, — храбрость, восхитившая все народы, солидарные с ними. И, тем не менее, евроатлантическая военная машина победила. И если взглянуть на вещи, как они есть, то сербы и не могли победить. Разве только если бы Сам Бог воевал вместе с ними или вместо них. Но неужели же Тот, Кто воскрес из мертвых и получил всякую власть на небе и на земле, не мог спасти сербский народ от нашествия язычников?

Один мой друг, серб, спустя несколько лет объяснил мне ту ситуацию, в которой сербы проиграли войну. Хотя на улицы и выходили миллионы людей во время бомбардировок весной 1999 года, но храмы у них стояли полупустые. В сербской армии даже после 1990 года солдатам запрещено было носить нательные кресты, а Милошевич до самой смерти оставался воинствующим атеистом. Сербская армия была одной из самых подготовленных во всем мире, героизм этого народа известен издавна, но слишком немногие из них помнили слова Спасителя Без Меня не можете делать ничего[1].

В случае с сербами упование на героизм и военную мощь, на мир с его ценностями, на избавление от беды собственными усилиями, оправдалось с излишней очевидностью. Результат его не заставил себя ждать: поскольку не от Бога, а от сынов человеческих они ждали правды, то несколько десятков тысяч сербов погибли в бомбардировках и атаках албанцев, сотни храмов разрушены, сотни тысяч мужчин, женщин, стариков и детей остались без крова над головой, край Косово почти полностью был очищен от христиан, а инфраструктура и промышленность Сербии разрушены.

В последнее время, когда стало ясно, что кризис будет иметь более серьезные последствия, чем это казалось изначально, до нас стало доходить, что многие румыны дошли до грани отчаяния и даже перешагнули через нее, решив свести счеты с жизнью. Среди них есть и семейные люди, которые, на грех, подписали кредитные договоры на 100−150 тысяч евро по причинам, зачастую неосновательным. У многих из них пока еще есть работа, но, впав из-за телевизора в «апокалиптическую» панику, которую средства массовой информации раздувают и подпитывают, обеспечивая таким образом психологическую составляющую кризиса, они утопают в отчаянии.

А ведь тем не менее они здоровы, у них есть семьи, любящие их, и масса причин надеяться, что все изменится, и в будущем они смогут расплатиться с долгами.

В то же время в наши дни есть много таких людей, которые, возложив надежду на Бога, находят выход, хотя все, казалось бы, говорит в пользу того, что у них нет никаких шансов. Столько людей страдает такими неумолимыми болезнями, как рак. Вот врач говорит им, что у них больше нет никаких шансов, их выписывают домой — умирать, а они все равно надеются. Исповедуются, причащаются, молятся Богу, и если смерть все-таки приходит, то они встречают ее в великом спокойствии, с мирной душой.

Так у кого же больше прав отчаиваться, — у тех ли, кто пользуется здоровьем, жизнью, но будет должен, может быть, всю оставшуюся жизнь больше работать, или у тех, кто знает, что возможно, скоро умрет, а как бы еще хотелось поработать и порадоваться, но этого не будет?

Эмилия из Тыргу-Жиу — одна из тех, для кого медицина не могла уже ничего сделать. У нее была огромная рана на ноге, не поддававшаяся лечению, и врачи в один голос предлагали ей отрезать ногу. И хотя ее мучили страшные боли, она не отчаивалась, с горячей верой молясь Богу. Пока в конце концов один батюшка со Святой Горы не рассказал ей о той освящающей благодати, какой обладают мощи святых узников коммунистических тюрем, и о помощи, какую получают сегодня многие люди по ходатайству этих новомучеников Христовых.

Узнав, что часть их святых останков хранится в храме тюрьмы Аюд, Эмилия не стала долго раздумывать. Она села в такси и пересекла более половины территории Румынии, чтобы поклониться тем, кто своими страданиями, сравнимыми со страданиями мучеников первых веков христианства, обрел великое дерзновение пред Христом. Добравшись до Аюда, она, облобызав святые мощи, взяла освященного елея из лампад, возжигаемых у святых мощей, и вернулась домой. Эти елеем она мазала больную ногу, и уже через три дня боли прекратились, и нога стала заживать.

Кто же должен больше отчаиваться, — тот ли, кто по милости Божией здоров, но у него большой кредит в банке, или женщина, которая видит, что у нее гниет нога, и ее жизнь в опасности? И, тем не менее, первый отчаивается, подобно Иуде, а больная женщина прибегает к тем, кто угодил Богу, чтобы они ходатайствовали о ней перед Царем всех.

Но кто же эти люди, кости которых начали источать миро, люди, достигшие такой меры, что могут ходатайствовать пред Богом о нашем исцелении? Это христиане нашего с вами рода и племени, — может, это даже деды кого-нибудь из наших коллег и друзей. Они всего пятьдесят лет тому назад хоть и пострадали в тысячу раз сильнее, чем мы сегодня, но не утратили надежду на Воскресение Христово и поэтому перешли из смерти в жизнь. Почему же, вместо того, чтобы взять этих святых в образец для подражания, мы отчаиваемся подобно язычникам, которые, не зная Христа, не имеют никакой надежды?

Разве сегодня мы больше страдаем, чем румыны пятьдесят лет тому назад при коммунистах? Разве больше у нас причин для отчаянья, когда завтрашнее благосостояние и безопасность жизни и впрямь подвергаются опасности, чем у тех, кого в 50-е отрывали от семей и бросали в темные и сырые карцеры, где они, в голоде и холоде, через 10−15 лет пыток и издевательств умирали, никем не ведомые, и исчезали в общих могилах?

У кого же больше прав ослабеть в вере, — у того ли, кто находит храмы открытыми и совершающуюся в них Святую Литургию, и может праздновать Воскресение Христово вместе с дорогими сердцу людьми? Или у тех, кто исповедовался перестукиванием через стены (используя азбуку Морзе) и не мог вкусить радость участия в Святой Литургии, а Причастие принимал лишь в исключительных случаях, если перед смертью рядом оказывался священник, пронесший с собой в тюрьму Тело и Кровь Христовы где-нибудь в подкладке одежды?

У кого же должно быть больше поводов к отчаянию, — у того ли, кто хотя и с большим долгом в банке и тревогой за будущее, но живет в кругу своей семьи, радуется улыбкам своих детей и сиянию солнца, или у тех, кто годами страдал во мраке застенков, в чумных зловониях, кто так никогда больше и не увидел свою семью и детей, а видел только, как друзья умирают от ран, которыми покрывались их тела после побоев, и от болезней, до которых никому дела не было, истекая гноем и не переставая кашляя кровью?

И тем не менее мученики, подобные Валерию Гафенку, которому не посчастливилось ни семью завести, ни провести молодость на свободе, и который провел в мучениях чуть ли половину лет, отпущенных ему на земле, говорили перед смертью: «Я счастлив, что умираю за Христа!"[2].

В чем же коренное отличие между впавшими в отчаяние наших дней и святыми новомучениками, которым сродни и все, кто, взвалив на плечи собственные немощи, следует Христу?

Те, кто хочет сам выбраться из кризиса и в конце концов впадает в отчаяние, хоть и называют себя христианами, но не верят в воскресение из мертвых, в жизнь вечную и адские муки, не имеющие конца. Мученики же Христовы, напротив, мучения принимают с радостью, а смерть — осознанно и, более того, в той уверенности, что они воскреснут во Христе. Первые, пленники эволюционного и материалистического мышления, пренебрегают силой благодати, действующей в Святых Таинствах и могущей сойти к нам по ходатайству святых, которые не умерли, а преселились от смерти к жизни, в то время как вторые, подобно этой женщине с гниющей ногой, твердо верят, что мы не одни, что помощники нам — все святые, от века угодившие Богу. Те, кто впадает в отчаяние, терзаются мыслью, что все кончается здесь вместе с благосостоянием и плотскими удовольствиями, а истинный христианин верит, что только когда минуют эти немногие и многострадальные годы, которые мы пребываем в жизни сей, наступит настоящее счастье, жизнь вечная.

Для христиан, действительно осознающих смысл жертвы Спасителя и Его воскресения из мертвых, кризис не может быть чем-то иным, кроме повода к теснейшему сближению с Богом. Вместе с ухудшением материального благосостояния, комфорта и выбора удовольствий мира сего у нас возрастает шанс обрести в духовности чудесную пищу для души, единственно способную принести нам счастье.

Следовательно, отчаяние лишено всякого смысла и всякого основания, будучи не столько продуктом страдания, сколько, чаще всего, последствием жизни, утопающей в неверии и грехе, или, еще банальней, — пагубным влиянием сообщений масс-медиа, раздувающих зло и психологический террор до бескрайности.

Человек, верящий в себя самого и мир, уповает на удовольствия и комфорт и когда видит, что это здание, построенное им на песке, рушится, чувствует себя погибающим. Но не может отчаиваться тот, кто верит в воскресение. Он в тяжелую годину напастей и скорбей скорее прибегнет к Богу, не жалея никаких расходов и усилий; он возьмет такси веры, чтобы поскорее припасть к святым, ходатайствующим о нас, к Матери Божией и Самому Христу.

Перевела с румынского Зинаида Пейкова

Familia Ortodoxa (

[1] Ин. 15:5.

[2] Валерий Гафенку (1921−1952), румынский новомученик. В 1941 г., будучи студентом 2 курса факультета философии и права Ясского университета, за участие в Легионерском движении был осужден на 25 лет тюремного заключения, где и скончался.

http://www.pravoslavie.ru/jurnal/55 152.htm