 |
| Радонеж | Сергей Худиев | 06.07.2012 |
Рассматривая проблему отношений Церкви и общества, нельзя не заметить интересный парадокс — с одной стороны, многие авторы в СМИ и интернете уверяют, что РПЦ совершенно погибает в общем мненьи, пораженная правдивыми обличениями блоггеров. Об этом с печалью пишут некоторые православные авторы, и с грозным торжеством — антиправославные. Между тем, опросы общественного мнения показывают, что ничего подобного не происходит — уровень доверия Церкви и ее Предстоятелю остается стабильно высоким. Например, по данным ВЦИОМ, «у 46% опрошенных личность Патриарха Кирилла вызывает уважение, у 27% - надежду, у 19% - доверие, у 17% - симпатию…. Недоверие вызывает Патриарх у 4% россиян, разочарование — 2%, скепсис, осуждение и антипатию — по 1%. 13% опрошенных относятся к Патриарху Кириллу безразлично. Ненависти патриарх не вызывает ни в ком из опрошенных».
С одной стороны, любой пользователь интернета, интересующийся религиозной тематикой, видит шторм и бурю, громы и молнии, дым и пламя, раздражение и ярость, шум гнев и крик — кажется, что острый конфликт между Церковью и обществом налицо. Стоит, однако, оторвать взгляд от монитора и посмотреть на то, что происходит в реальной жизни — и оказывается, что конфликт этот никак не отражается на настроениях людей в целом. Как же интерпретировать эти данные?
Могут быть две причины, по которым антицерковная кампания (давайте, все же, обозначим это явление так) имеет такой низкий КПД. Во-первых, крайняя немногочисленность того «общества» у которого происходит конфликт с Церковью, из-за чего его вклад в общую статистику незаметен.
Во-вторых — то, что это «общество» было вполне антицерковным вчера, позавчера и третьего дня, и авторы антицерковных материалов «проповедуют своим собственным прихожанам», людям, взгляды которых сложились уже до всех этих усилий, и, соответственно, никаких перемен все эти проповеди не производят.
Одно объяснение не исключает другого — и, похоже, оба фактора играют свою роль. Субкультура, называющая себя «обществом», немногочисленна и не стремится к умножению своих рядов. Принципиальный снобизм, «гордый взор иноплеменный» на свою страну и своих сограждан — удовольствие, по определению, не для всех. Если все будут «креативным классом», кто же тогда будет «быдлоанчоусами»?
Это неизбежно ведет к политическому бессилию «креативного класса» во всем, что может хоть отдаленно напоминать демократический процесс и требовать привлечения симпатий людей. Зимой, под лозунгом протеста против злоупотреблений на выборах, на улицы вышли десятки тысяч людей; много ли готовы выйти сейчас? Каким образом протестное движение явно пошло на спад, а его лидеры, используя устоявшееся в интернете выражение, лишились всех полимеров?
Нет ничего проще, чем ответить на этот вопрос — перелом наступил после известной акции в ХХС, ее поддержки со стороны заметных представителей «креативного класса», и мощной антицерковной кампании, которая за этим последовала. Можно считать это гениальной провокацией властей; можно — просто крайне неудачным совпадением, но, так или иначе, никто не обязывал «креативный класс» на эту провокацию вестись. Никто не обязывал их участвовать в кампании, очевидным результатом которой будет отторжение всех кто мог бы поддержать политические лозунги протестного движения, но не был готов разделить ненависть к Церкви и Патриарху. То ли власти, то ли просто некстати сложившиеся обстоятельства предложили лидерам «демократического протеста» чрезвычайно соблазнительную веревку — но никто не заставлял их совершать политическое самоубийство.
Сегодня Александр Мельников пишет о том, что «Тема РПЦ и ее места в обществе и государстве быстро становится одной из основных точек противостояния в нынешнем политическом разделении российского общества. Церковь, как щепку, затягивает в водоворот политической борьбы»; это одно из многих высказываний о том, что Церковь-де поддержала «режим» и через это поссорилась с «обществом», из-за чего ей не поздоровится в «водовороте политической борьбы».
В чем ошибки такого взгляда на происходящее?
Во-первых, Церковь готова поддерживать диалог с любыми политическими силами, включая, разумеется, действующие власти. Патриарх в свое время призывал услышать голос протестующих. Появись у оппозиции лидер, с которым можно было бы вести диалог — с ним бы его вели; в свое время были попытки диалога с Навальным. Если у вас нет программы, нет лидера, нет внятных перспектив, то в чем вообще должна проявляться поддержка вашего правого дела? Священноначалие должно бегать по фейсбуку ставить «лайки» к вашим постам про кровавый режим?
Во-вторых, дело, скорее, не в том, что Церковь поддерживает «режим», а в том, что «демократическая оппозиция» заявила себя непримиримо и яростно антицерковной. «Пусть Церковь сначала станет на нашу сторону и тогда мы перестанем ее ненавидеть» — не слишком эффективный способ привлечения сторонников вообще, не говоря уже о Церкви. Пугать Церковь «быстрой растратой того аванса доверия, который Церковь получила после десятилетий жертвенности и гонений» в этой среде довольно бессмысленно. Там нечего растрачивать с самого начала.
В-третьих, нападки на Церковь по политическим мотивам — это чрезвычайно сильная переоценка своей весовой категории. Как в отношении количества, так и качества. Количественно политизированных граждан, которые при этом поддерживают борьбу с Церковью, мало; хуже того, они не обладают качествами, которые позволили бы им умножиться числом. Любое движение нуждается в позитивной идентичности — в тех символах, знаках и идеях, вокруг которых люди готовы собраться. Любая успешная политическая деятельность требует обращения к общим ценностям, к тому, что объединяет оратора и его аудиторию, политика и его избирателей. В России есть два безусловных маркера национальной идентичности — Православная Церковь и День Победы. Активно нападать на эти маркеры можно, такие люди есть в любом сколько-нибудь свободном обществе — но это значит строго ограничить свои возможные политические достижения очень небольшой песочницей. Существование песочниц, где не любят православных — совершенно нормальное явление; причем явление, по природе свой обреченное на политическую маргинальность.
Надо отметить, что положительное отношение к Церкви связано скорее с ее восприятием именно как символа национальной идентичности, чем со сколько-нибудь реальной воцерковленностью; число людей, реально живущих церковной жизнью, невелико. Перед Церковью лежит огромная миссия проповеди тем людям, которые, хотя и воспринимают ее как смутно «свою», имеют самые неясные представления о ее вере. Но вот уделять слишком большое внимание «обществу», которое, в силу своих субкультурных особенностей, обречено оставаться маргинальным, не стоит. Оно неизбежно будет лишаться всех полимеров, которые окажутся у него в руках. Отдельные люди могут покидать «общество» и присоединяться к Церкви — и к ним возможно, стоит обращаться. Именно как людям, а не как к членам «общества».
