 |
| Фома | Сергей Худиев | 29.06.2012 |
На днях мы вспоминали начало вторжения Наполеона в Россию. 
Прошло уже двести лет, и эти события — их трагичность и героизм, ужас и слава — не вызывают такой эмоциональной реакции, как события Великой Отечественной войны. Наполеон не является таким символом зла, как Гитлер; тем не менее он остался фигурой нарицательной: мы до сих говорим о «наполеоновских планах», а множество товарных марок — от коньяка до кондитерских изделий — носят имя императора французов.
Во Франции он до сих пор окружен почитанием как фактический основатель современного французского государства. В Польше — как человек, который пытался (неудачно) восстановить независимое польское государство. Поэты (включая, например, написавшего знаменитое «Бородино» Лермонтова) видели в нем образец великой и трагической, поистине романтической фигуры.
Но были люди, которые видели величие Наполеона вблизи, более того, знали это величие на запах и на ощупь. Вот что писал участник войны 1812 года Александр Чичерин:
«И ты, гордый завоеватель, обездоливший всю Европу, ты, Наполеон, войди сюда со мной! Приди, полюбуйся на плоды дел твоих — и пусть ужасное зрелище, которое предстанет твоим глазам, будет частью возмездия за твои преступления. Войди со мной во двор этого величественного храма: слышишь глухие стоны, повторяемые эхом его сводов, обоняешь чумное зловоние, которым заражен воздух? Ступай осторожнее, смотри, как бы твои дрожащие ноги не споткнулись о трупы, наваленные на твоем пути. Видишь этот коридор, эти проходы, где блуждают тени, бесплотные призраки, уста которых едва могут прошептать слабую мольбу о хлебе? Скорее пройдем эти длинные сени, где множество несчастных задерживает наши шаги; отвернись от них — их вид взывает о мщении; выйдем во двор, взглянем, что там… Остановись, взгляни на эти окна, у которых толпятся пленные, с покорностью ожидающие смерти; видишь, как оттуда сбрасывают тела тех, чьи страдания пресечены смертью? Видишь тех, кто валяется на снегу, не в силах шевельнуться, не в силах произнести последнюю мольбу, но еще дышит? Видишь телеги, наполненные трупами, которые будут ввержены в пламя? И это еще счастливейшие среди сих отверженных судьбой. Оглянись вокруг, насыться этим страшным зрелищем смерти, оно должно быть приятно тебе, ведь это дело рук твоих, ведь ты принес сих несчастных в жертву твоему честолюбию».
Беспокоили ли Наполеона те бедствия и страдания, которые он принес людям — и своим подданным, французам, трупы которых устлали русские дороги, и русским, и всем остальным?
До нас дошли изречения, которые оставил император, уже низвергнутый и пленный, заключенный на острове св. Елены, больной и ожидающий смерти (как предполагают современные врачи, от рака). Вот некоторые из них: «Я все еще внушаю союзникам панический страх! Пусть же они не посягают на мое величие, ибо сие может им еще дорого стоить». «Не солдаты меня покинули, но я покинул моих солдат».
Он — Великий Император, мучения и смерть сотен тысяч людей, все это море боли и горя не достигает высокого утеса, на котором стоит, скрестив руки на груди, романтический герой…
Почему человек настолько немилосердный, настолько глухой к человеческому страданию вызывал (и вызывает до сих пор) почитание?
Почему другой француз — благодетель человечества, ученый Луи Пастер, хотя и пользуется славой, но несравненно меньшей?
Что не так с человеческим родом? Об этом хорошо сказал Пушкин:
Мы почитаем всех нулями,
А единицами — себя.
Мы все глядим в Наполеоны;
Двуногих тварей миллионы
Для нас орудие одно;
Нам чувство дико и смешно.
По милости Божией, у нас нет ни сил, ни воли, ни талантов Наполеона — поэтому мы не заливаем континенты кровью.
Но то, что так бросается в глаза в Наполеоне, — гордыня — есть в каждом из нас.
Наши попытки ставить себя в центр мироздания и требовать, чтобы все вращались вокруг нас, обычно проваливаются.
НО мы склонны вести себя именно как наполеоны — мелкие, неудачливые, озлобленные наполеоны, и нужны сознательные усилия, а более всего — благодать Божия, чтобы свернуть с пути гордыни на путь любви.
Увидеть в ближних не нашу собственную периферию, а тех, кто сами по себе драгоценны в очах Божиих. Тех, благу которых мы призваны служить, подражая Тому, кто является прямой противоположностью Императору Французов. Тому Царю, который не заставлял подданных умирать за него, но сам умер за Своих подданных. Господу нашему Иисусу Христу.
Это будет трудно — и мы вновь и вновь будем обнаруживать у себя на голове всю ту же засаленную треуголку. Но нам надо избавиться от нее — чтобы получить венец от Господа.
