 |
| Церковный вестник | Сергей Кравец | 28.06.2012 |
О том, как в игровом кино можно говорить о вере и 
поиске воли Божией, о том, что сопутствовало съемкам фильма «Орда», размышляет генеральный продюсер картины, руководитель Церковно-научного центра «Православная энциклопедия» Сергей Кравец.
Нам было очень важно, чтобы зритель с самого начала поверил в достоверность того, о чем ему рассказывают в фильме, что это не сказка. Поэтому мы пошли на такие немалые затраты при создании костюмов, декораций, различных эффектов.
Когда мы работали над картиной, перед нами был выбор, воспроизводить Орду так, как ее воспринимают современные историки, прежде всего тюркологи, которые сейчас очень многим вещам того времени находят оправдание, или же — как ее воспринимала Русь XIV века («поганые — они и есть поганые»). Как бы там ни было, здесь нет никакой демонизации образа Орды, как это уже доводилось читать в некоторых рецензиях. Где-то даже ордынцы — это вполне симпатичные люди. Но при этом они — хозяева жизни, которые запросто могут заехать в церковь на лошадях или приехать к князю и сказать: «За твоей головой приехали». «Орда» воспроизводит эти отношения.
Святейший Патриарх Кирилл на одном из праздников, посвященных святителю Алексию, как-то вспомнил об этом случае исцеления ханши Тайдулы, взятом за основу в картине, и, обращаясь к одному из присутствовавших епископов, сказал: «Вот представьте себе, что вам завтра надо поехать и совершить чудо. Не отдать жизнь, потому что в XIV веке о поездках в Орду, которые кончаются смертью, уже все хорошо знали, это было почти привычно. А тут надо поехать и совершить чудо…» О том, что происходит при этом, что чувствует человек, — фильм.
Митрополит Алексий едет в Орду не в сопровождении большой свиты, а с одним послушником. Потому что понимает, куда он едет и чем это может закончиться. Алексий — человек, безусловно, трезвый и очень смиренный, который, насколько мы знаем по летописям и по его житию, никогда не думал о себе высоко и не отличался верой в собственные чудотворения. Но именно ему и предстоит исцелить неизлечимо больную Тайдулу. Согласно историческим свидетельствам, цена вопроса была слишком высока. Из ставки хана было прислано письмо: или он исцеляет женщину, или — «потопчу и сожгу Москву». Можно себе представить, какое это было испытание для верующего человека — понимать, что от его грешных молитв зависит, совершит ли Бог это великое чудо…
Один из героев фильма, на мой взгляд, очень точно выражает позицию, присущую и многим нашим современникам, ищущим от Бога исключительно сиюминутной, практической пользы. «Что Ему, чуда, что ли, для нас жалко? Он же христианский Бог или как?» Да, для некоторых Бог — это как бы «Бог по вызову», Который обязан по первому требованию дать вашей душе всё, что она только ни пожелает.
Думаю, очень многие, присмотревшись и к хану Джанибеку — совсем не злому, а такому рациональному, даже благодушному человеку, — увидят в нем что-то до боли знакомое. Мы, порой сами не сознавая того, от всего ищем пользы, выгоды для себя.
В «Орде», таким образом, сталкиваются как бы две мировоззренческих позиции, одна из которых — это мировоззрение «абсолютной пользы», а именно: во всем должен быть толк. Вдобавок все это еще гипертрофировано XIV веком, когда даже воробья, если в нем «нет толка», могли убить. Однако весь вопрос в том, что Бог на самом деле — это не «толк», это не «польза». Он выше пользы, Он — иное по отношению к пользе, и об этом фильм говорит.
Святитель Алексий едет в Орду, где и разворачиваются драматические события. Можно сказать, хотя это и будет немного условно, что для нас путь Алексия представлял собой как бы путь от святителя к святому. От человека, облеченного властью, чувствующего огромную ответственность за свой народ и Церковь перед Богом, человека недюжинного ума, трезвомыслящего — к святости, когда он уже совсем один перед Богом, наедине с Ним. Есть только он, и есть Бог…
В какой-то момент он оказывается на грани срыва, но находит в себе силы сохранить веру и исполнить завет Христа о том, что нет больше той любви, как если кто жизнь свою положит «за други своя"… И чудо совершается тогда, когда он его уже и не ждет и никто не рассчитывает на него. И в фильме мы видим, как это чудо переворачивает внутри не только его самого, но и тех людей, которые рядом с ним, самих ордынцев.
«Критическая точка истории»
В фильме предпринята попытка показать ту критическую точку истории, после которой ее ход кардинально изменится. Эта критическая точка — следствие прямого вмешательства Бога в историю. Оно даже не в том, что когда-то расступилось Чермное море и пропустило бегущих евреев. Оно не в победе оружия или свержении диктатора. Оно вот в таких точках, которые изменяют существо человека. Одного, двух, трех, десяти… А на самом деле это и есть изменение судьбы целых народов. Нужно было найти и осмыслить этот момент, эту критическую точку.
Этот переломный момент, после которого изменилось соотношение Русь — Орда, проявляется как раз в чуде, которое по своей немощи совершает уже совершенно раздавленный святитель Алексий, который уже себя и не считает святителем. На вопрос, как его зовут, он отвечает: «У меня уже нет имени». Но мы видим, что сам он при этом совершает поступки, которые никакой иной логикой, кроме как евангельской, объяснить невозможно.
Так, когда поначалу митрополит не может дать хану того, что от него требуют, тот его не убивает. Он его унижает и выгоняет, говоря своим слугам: «Не дайте ему умереть, пока он не увидит, как я сожгу Москву, потому что я держу свое слово». Хан слишком много от него ожидал и слишком глубоко разочарован. По логике хана, Алексий, оказавшись на свободе, должен как можно быстрее отправиться в Москву. А за то время, пока он доберется до города, хан успеет собрать войско и тоже дойдет до Москвы. И некая «справедливость», с его точки зрения, будет восстановлена.
Но Алексий не уходит, не может уйти. Он выходит из города, скитается вокруг него и затем возвращается с пленниками в Сарай. Эпизод с уходом и возвращением святителя, несомненно, перекликается с историей апостола Петра, рассказанной в фильме польского режиссера Ежи Кавалеровича «Кво вадис» (2001).
Хан Джанибек недоумевает, почему он не уходит? «Значит, он мало мучается, ему здесь хорошо? Тогда давайте убивать на его глазах каждого третьего раба, может, тогда его это проймет». У хана своя логика, которая не имеет ничего общего с логикой Алексия. Но, пожалуй, наивысшим выражением ордынского мироощущения является Тайдула, которую просто замечательно сыграла Роза Хайруллина.
«Библейские напасти» и религиозный кинематограф
Порой во время съемок мы сталкивались с прямо-таки библейскими напастями, чудесами. Например, наша группа была атакована змеями. В принципе, этому можно найти совершенно естественное объяснение. Летом мы снимали на реке Ахтубе под Астраханью, в нескольких километрах от того места, где ведутся раскопки Сарая. Как раз в это время у местных гадюк появляется выводок, и эти мелкие змеи заползали в наш лагерь… Одного из главных актеров во время съемки укусила самка степного паука — каракурты. Он доиграл сцену, скорая помощь уже ждала его. Его увезли в реанимацию, а через три дня он снова вышел на площадку.
Бывало, что мы буквально обзванивали разные московские храмы: «Уходит погода, нам надо срочно снимать, а поднялся ветер, астраханский суховей, и снимать невозможно. Песок забивается в камеры, помолитесь о нас!» И в нескольких храмах Москвы одновременно молились об этом, а потом в храмы опять звонил наш директор площадки и кричал в трубку: «Творится что-то невероятное — суховей есть, но именно в том месте, где мы снимаем, его нет! Мы отснялись!» Таких случаев было много, и они в какой-то степени нас укрепляли.
Как уже было сказано, «Орда» — фильм сложный. О многом в этой истории невозможно сказать однозначно «да» или «нет», ибо это сразу вызовет негативные чувства у человека и сказанное слово зритель воспримет как ложь, как навязанное ему мнение. В этом, кстати, на мой взгляд, большая опасность работы с христианским, религиозным кино. Ведь обычный кинематограф — это искусство лжи.
Вот и мы не пытали, не жгли огнем актера Суханова, который играл митрополита Алексия, хотя шесть часов гримироваться на астраханском солнце, а именно столько делался грим главного актера, — это тоже настоящее испытание. Но это технический обман, и он не так страшен, как обман содержательный.
Дело в том, что религиозный кинематограф едва ли не единственный в этой сфере, о котором зритель не может сказать: «Эх, обмануть меня не трудно — я сам обманываться рад». Герой боевика — он честный, хороший и лишь «в крайнем случае» убивает. Он добрый, спасает кошку, ребенка, но при этом каждые три минуты рядом с ним должен быть новый труп. И ты на все это смотришь и уже начинаешь думать: «И я тоже герой боевика, и я, конечно же, так смогу! И у меня тоже могла бы быть такая страстная, всеразрушающая любовь, как в той мелодраме!» На этом строится воздействие таких фильмов на зрителя, зачастую с его согласия
Но когда ты говоришь на религиозные темы, зритель не рад обманываться, он хочет подлинности. Ему не нужен герой последнего боевика или мелодрамы — ему нужно то, во что он действительно сможет поверить. В драме о святом любая гипертрофированность порождает ощущение лжи. И здесь задача многократно усложняется. Ее мы и пытались решить.
