 |
| Фома | Дмитрий Сладков | 22.06.2012 |
Со страхом
и болью берусь за эти записки.
Церковь — наша мать, и предавать ее беды обнажению неправильно и недостойно. Да, Ной действительно напился, был мерзок и непотребен. С этим все ясно, вопрос не в этом. Вопрос в том, как не стать Хамом.
Церковь чиста и непорочна. Церковь свята. Но Церковь состоит из людей. А люди грешат, в том числе вполне себе независимо от места, занимаемого в Церкви. «.Яко несть человек, жив будет и не согрешит…»
Как интересно. Еще два-три года назад мы собирались и глубокомысленно обсуждали: а что же такое означает для Церкви жизнь в условиях этого самого открытого информационного общества. А вот то и означает, смотрите, любуйтесь… Новая реальность была предъявлена нам весомо, грубо и зримо. Весомее некуда. Остается лишь молиться о том, чтобы дальнейшие вразумления (а в том, что они воспоследуют, никто из трезвых людей, вроде бы, не сомневается) были ниспосланы нам Господом по возможности «безболезненно, непостыдно и мирно».
Человек грешен. Грешен и в Церкви. Церковь, собственно, для грешников и создана.
И вполне закономерно, что человеческие грехи, преступления отдельной живой человеческой личности против правды Христовой оказываются тесно связаны с повреждениями и дефектами общественных институтов, отстраиваемых людьми на грешной земле. Это относится и к институтам церковным.
Такая связь не допускает лобовой прямолинейности, плоской однозначности в рассуждениях о Хамовом грехе. Где любящее и жертвенное прикрывание греха и порока своего отца, а где безразличное попущение и боязливое потакание пороку всякого старшего и сильного? И долог ли путь до деятельного сосложения с этим пороком?
В последнее время заговорили о призраке Реформации. Еще год назад поверхностному взгляду виделось, что с современным протестантизмом «все ясно», его проблемы очевидны — измельчение деноминаций в мелкий песок сект и секточек, уродства типа женского священства или венчания педерастов. Но мы не имеем права забывать о том, что исторически Реформация возникла из повелительного нравственного импульса, из праведного негодования, обращенного к реальным порокам князей Церкви. Сегодня ситуация совсем иная, но ряд ключевых обстоятельств воспроизводится.
Сумеем ли мы вынести уроки из чужого опыта, отстоящего от нас на несколько веков? Сумеем ли мы вынести уроки из нашего собственного опыта столетней давности?
Наличие у Церкви врагов — тривиальная очевидность, прямо вытекающая из существования врага рода человеческого. Но мы не свободны в своем отношении к ним, нам запрещены симметричные ответы.
Право, сегодня надо не ополчаться на наших ненавистников и хулителей, а беспрестанно благодарить Бога за все, что Он сделал для нас за последние десятилетия, и все, что позволил сделать нам для Него. Этот список пространен и удивителен. Последние десятилетия — время зримых великих чудес.
Да, они сопровождались и скорбями. Теперь скорби становятся заметнее.
Глубоко убежден, что на круг, по совокупности, Происходящее сейчас может быть очень полезно для нашей Церкви и для каждого из нас. Но эту возможность еще надо превратить в реальность. Дорога изживания двоемыслия и двоесловия, дорога преодоления страстной нетерпимости, в первую очередь даже не к внешним, а друг к другу, будет по необходимости длинной и трудной.
А вообще-то мы просто забываем простые слова блаженного Августина: «Люби Бога и делай что хочешь».
У нас только одно общее дело — причастие Тела и Крови Христовых.
Литургия, что и означает «общее дело». Во всем остальном мы свободные люди, очень разные, и эту разность надо, во-первых, увидеть, а во-вторых, признать и принять.
Мы начинаем разговаривать.
Интонация разговора — самое главное.
Без фанатизма.
С почитанием образа Божия в каждом собеседнике.
С любовью и бережностью ко Христу и к Матери нашей Церкви.
С внимательным, даже педантичным соблюдением этикета.
Вежливость, как говорит русский философ Олег Генисаретский, это не что иное, как прикладное благочестие, умение увидеть образ Божий в каждом встречном и почтить его.
И не спешить.
Нам понадобится терпение.
Будучи сама по своему существу не от мира сего, здесь на земле Церковь осваивает и использует социальные и экономические машины каждой эпохи. Сегодня Церковь впервые в истории оказалась в ситуации открытого информационного общества. Так нынче живет человечество, и вне соизмерения с этим у Церкви не получится жить и действовать в этом мире. Это не означает ни оппортунизма, ни пораженчества перед духом века сего. Напротив, это означает твердую веру в то, что Церковь освоит и переработает и эти вызовы, как раньше она справлялась с вызовами иных исторических эпох. Но для этого надо будет потрудиться. Готового решения перед нами нет.
Честертон весело говорил в двадцатые годы: Много раз казалось, что Церковь катится ко всем чертям, но всякий раз погибали черти. Это было сказано о преодолении великих разломов, подобным границам средневековья и Нового времени. Перед нами же нынче всего-навсего никак не наступающее завершение совдепии. Право же, откуда в нас иногда столько малодушия.
Кажется, Корней Чуковский сказал как-то: «В России надо жить долго».
Вокруг ложь и насилие.
Люди труда загнаны в нищету. И общие словеса от имени церкви о том, что экономика должна быть нравственной, не ведут никуда. Нам надо напряженно думать о том, как, не ввязываясь в общественно-политические противостояния, не занимая ничью сторону, но лишь сторону Христа Спасителя, быть значительно конкретнее и честнее в своих суждениях о происходящем. Лишь тогда нам поверят.
Неожиданно обозначилось, что граница церковной и светской публицистики во многом является мнимой. Душа каждого человека по природе христианка, и за минувшие горячие месяцы не раз приходилось встречать глубокие и взвешенные суждения о происходящем от людей совсем нецерковных.
Нам бы в Церкви надо не кичиться своей особостью. Быть благодарными за поучение и внешним.
Естественно, не переставая упражняться в искусстве внимательного различения духов, которые за разными обращенными к нам словами стоят.
Да, перестроечные аллюзии сильны. Полученные тогда травмы до сих пор болят. И мы помним, как «гласность» не только приносила свободу и очищение, но целенаправленно использовалась как фомка для разрушения жизненного уклада страны. Как происходил насильственный сброс в архаику вместо эволюции и живого роста.
Сегодня мы боимся того же самого.
Но, по моему глубокому убеждению, эти законные опасения не должны вести нас к добровольному согласию на закупорку души, на отказ от мысли и слова.
Мы не только верующие христиане. Мы еще и граждане. А место жизни гражданина — площадь, агора.
Гражданственность по самой своей природе публична. И если мы уповаем на воцерковление общества и государственности, на то, что христианская гражданственность возможна, нам и в обсуждении нынешних церковных болезней не избежать открытого разговора со всеми его рисками.
На этом пути нам понадобятся две вещи.
Доверие Богу.
Надежда на Него.
Остальное приложится.
