 |
| Эксперт | Елена Чудинова | 22.06.2012 |
У каждого народа — своя неповторимая национальная кухня. Русскую национальную кухню отличает прежде всего то, что на ней разговаривают о философии, религии, искусстве и политике.
Сколько замыслов произведений возникло за пять десятков лет именно на ее пяти же квадратных метрах (реже — девяти), сколько принято судьбоносных решений, разошедшихся кругами по всему пространству нашего бытия? Кто же теперь разберет? Кто сочтет озера выпитых за разговором чаев и кофеев? (Ну и не только их, если честно.)
Пять десятков лет, не больше, насчитывает русская национальная кухня. Еще в пятидесятые годы, сообразно древней примете проклятых времен, гласящей «у одного очага будет несколько хозяек», гостей принимали в комнатах. Кухни коммунальных квартир для посиделок не годились никак. «На Неглинной у Адели, где игрушки на полу, пили, ели, песни пели, дочь спала в своем углу». Кухня сделалась центром жизни семьи в шестидесятых годах, когда Никита Хрущев, восхитившись во Франции кварталами социального жилья для безработных арабов, решил облагодетельствовать точно такими же квартирами ученых, педагогов, инженеров и врачей. Что самое смешное — это действительно было благодеянием. Помимо обретения собственного (не проклятого) очага, наличие самой дрянной квартиры выводило семьи из системы тотального стукачества, установленной в предвоенный период. Невозможность даже «уплотнить» квартиру по собственному желанию была не случайна. Разреши этим «бывшим» и прочей «колеблющейся прослойке» выбирать, с кем «уплотняться», — так ведь споются с себе подобными, шалишь! И в дворянские-профессорские квартиры въезжал «по ордеру» непременно пролетариат. Донос сделался естественным следствие такой жилищной политики.
Не думаю, что пафос простенького фильма «Черемушки» (поставленного, впрочем, по оперетте Д. Шостаковича) фальшив. С облегчением вздохнули многие. Но мог ли Хрущев не издеваться над людьми, выстроить нормальные дома? Не уверена, что стоит бросать в него камень. Уже вылезали последствия дурной урбанизации, а главное, рушилась экономика, выстроенная на рабском труде заключенных и ухудшенном варианте крепостного права. Колхозники получили паспорта — ну и хлынули в города потоком. Лучше всего было просто отменить вместе с «культом личности» и социализм. Не уверена, что никто наверху об этом не думал, когда страна затрещала по швам. Но не срослось, увы. Обеспечить людей нормальным жильем не представлялось возможным, это вам не в космос летать. Но и пяти кухонным метрам были рады, еще как рады.
Сдается мне, именно благодаря возвращению семей к одному «очагу» и возникла вся «оттепель». Стучать стало некому, все просто. А вместе с тем хоть какую-то возможность, чтобы питье и пенье не мешало дочери спать, давало лишь наличие кухни.
Мы жили в кирпичном доме и порой обедали в комнате. Но кухни были — не для еды, кухни были — для души.
Кстати, среди моих знакомых есть и такие, что построили в Подмосковье трехэтажные особняки. Казалось бы. А все равно кухня — постоянное место семейного и дружеского сбора.
Помнится, на одной из благотворительных ярмарок в Париже мое внимание привлекла одна экстравагантная дама, нарочито громко разглагольствовавшая, что «никогда себе не позволяет есть на кухне». Я пригляделась: «третья волна», можно пари держать. И, коли копнуть поглубже, хорошего не сыщешь. Эх, милочка, в наше время, когда мало кто может позволить себе обедать в столовой, а гостей принимать в гостиной, решительно неважно, где ты ешь, важно — как.
Во французских квартирах, впрочем, частенько вместо кухни эдакий «пищеблок» метрах на двух и без собственного окна. Ну да французы и не знавали никогда чудовищных коммуналок, а коли и жили в блочных пятиэтажках — так единственно в молодости, и то если слишком рано вступали в брак. Французы ХХI века кухонного уюта не знают. Впрочем, во всех знакомых мне русско-французских семьях кухня победила.
Но вот верно ли полагать, что кухня приобрела особое значение только в XX веке и только в нашей стране? Эмилия Бронте описывает в «Грозовом перевале» дворянское гнездо, в котором «домом» (по обычаю тех мест) называют большую кухню, служащую также и столовой. Служанка ворочает вертел в камине, мужчины чистят свои ружья, дети играют на полу, хозяйка сидит за рукодельем. Это ли не место для разговоров? В Нидерландах показывают дом-музей быта горожанина, кажется, XVII столетия: кухня в нем не только оборудована весьма совершенными плитой и мойками, но и богато украшена, просторна, а по стенам в ней висят превосходные живописные полотна. Неужто хозяин дома развешивал их единственно ради удовольствия прислуги?
Прапамять, древнее чувство очага. Но не того очага, что праздно топится в гостиной ради тепла, он появился много позднее, а того, что предназначен прежде всего для приготовления пищи. И мы, горожане, повинуясь зову этой прапамяти, собираемся вокруг бездушной железяки, оживляемой газом либо вообще электричеством. Но пироги она печет не хуже, чем та, добрая, дровяная.
Впрочем, не в пирогах дело. Только мы, русские, напрочь отделили смысл посиделок на кухне от гурманства. Мы не замечаем, что едим, едим ли или попросту хлещем подкрашенный цейлонской травой кипяток. Мы разговариваем.
