О памяти, правде и их профанации

Просматривая недавно содержание ленты городских новостей на севастопольском новостном портале «ForPost», был, мягко говоря, удивлён. Причиной этому стало опубликованное 11 мая с.г. сообщение, в котором, со ссылкой на информационный портал «События Крыма» и РИА «Новый регион» сообщалось о выдвинутой Координационным Советом Русских Организаций Таврии и Севастополя и Русской общиной Севастополя инициативе установки на мысе Фиолент поклонного креста в память о жертвах большевицкого террора в Крыму 1920−1921 гг.

Утверждалось, что именно на этом месте в начале 1920-х гг. происходили массовые расстрелы сдавшихся в плен офицеров и солдат Белой армии, представителей гражданского населения.

«Около 100 000 человек было казнено после захвата большевиками Крыма, 200 000 были сосланы в лагеря и расстреляны, в период с 1920 по 1921. Ещё свыше 200 000 человек погибло в голодоморе на территории Советского Союза, который начался на территории Крыма в 1921 году. Мы все это должны помнить», — прокомментировала идею установки поклонного креста одна из её инициаторов, лидер «Русской общины», Татьяна Ермакова.

Нисколько не оспаривая необходимость увековечивания памяти людей, павших жертвами преступной богоборческой власти, и ранее неоднократно высказывая эту мысль в своих очерках, посвящённых данному трагическому периоду крымской истории, считаю необходимым выразить собственное мнение по поводу всего, что было выше изложено.

Следует сразу оговориться, что пишущий эти строки не имеет ничего против названных выше организаций, а также их деятельности. Все замечания, приведённые далее, относятся исключительно к фактической стороне.

Первое, что вызывает массу вопросов (причём, как явствует из публикаций, не только у меня одного) — причины, которыми руководствовались инициаторы, принимая решение о месте для установки памятного креста. Как правильно указала в интервью РИА «Новый регион» историк Ольга Ивицкая, «поклонный крест — дело хорошее. Тем более в таком хорошем месте, как Фиолент. Но привязывать это событие к массовым расстрелам периода Гражданской войны, на мой взгляд, неверно. Ни в одном из источников я не встречала упоминания о казнях на Фиоленте. Тогда для севастопольцев этот мыс казался таким же удалённым местом, как сейчас ЮБК. Абсолютно пустынное место — даже монахи к тому времени разбежались. Большевики же расстреливали на окраинах города».

С этими словами трудно не согласиться. Можно было бы и вовсе оставить без внимания известие о данной инициативе общественности, не выяви она со всей очевидностью горькую тенденцию. Приходится констатировать, что тема большевицкого террора в Крыму в 1920—1921 гг. в последнее время всё чаще служит предметом разного рода профанаций.

Известно, что главными местами массовых казней в окрестностях Севастополя являлись Максимова дача, а также территории современного Херсонесского заповедника, городского, Английского и Французского кладбищ. При этом безусловное «лидерство», сохранялось, без сомнения, за Максимовой дачей.

Факт этот был известен даже в советское время, нашёл отражение в мемуарной и краеведческой литературе. В частности, подробнейшим образом этот вопрос рассмотрел в своих книгах севастопольский исследователь Аркадий Чикин. Не остался в стороне и автор этих строк. Так, ещё в ноябре минувшего года на сайте информационно-аналитической газеты «Крымское эхо» редакцией данного уважаемого издания был опубликован мой материал «Затерянные могилы», являющийся развёрнутым очерком истории Максимовой дачи в XX столетии — от превращения усадьбы в начале 1920-х гг. в место расстрелов и массовых захоронений убитых, и заканчивая нынешним запустением.

Реконструированная сцена казней на Максимовой даче содержится и в одном из фильмов документально-художественного цикла «Севастопольские рассказы», который не так давно был показан по центральному телевидению. Однако и доныне на территории старой усадьбы не появилось ни единого памятника, поставленного жертвам российского лихолетья. (Едва ли можно считать таковыми установленные на обочине на подъезде к Максимовой даче в знак примирениякамень с бетонной табличкой с надписью «Они пали, любя Россию в братоубийственной Гражданской войне 1917−1920 гг.» и памятный крест. Притом, что и это место, в силу своего положения, время от времени превращается в свалку для мусора).

Более того — за два десятилетия, прошедших с момента номинального краха коммунистического режима, в Севастополе и Крыму не сделано практически ничего для увековечивания памяти тысяч погибших. Всё, что на сегодняшний день сделано в Крыму и за его пределами в этом вопросе — заслуга немногих энтузиастов из числа историков, журналистов, религиозных и общественных деятелей. Поиск останков жертв красного террора в Крыму и их торжественное перезахоронение до настоящего времени ни в Севастополе, ни в других городах, также не производились.

В связи с изложенным, идея установки поклонного креста в память о погибших в результате репрессий и голода начала 1920-х гг. на месте, чья связь с произошедшей трагедией крайне сомнительна, выглядит в высшей степени странно. Нет никаких документальных и вещественных подтверждений тому, что в 1920-е гг. обрывы мыса Фиолент использовались большевиками как место для казней. Все, что имеют в своём распоряжении инициаторы — это туманные ссылки на «живые» свидетельства старожилов, носящие во многом легендарный характер.

Недоумение вызывают и цифры, обозначающие количество жертв, озвученные в интервью РИА «Новый регион» госпожой Ермаковой.

Если утверждение о том, что после захвата Крыма большевиками было казнено «около 100 000 человек», в целом не противоречит оценкам современников и авторов научных исследований (общая цифра убитых исчисляется десятками тысяч; по самым скромным подсчётам, после ликвидации Южного фронта в Крыму в течение нескольких месяцев было уничтожено от 12 до 20 тыс. человек), то цифра в 200 000 человек, которые были «сосланы в лагеря и расстреляны» вызывает массу вопросов. Не отвечает действительности и утверждение о гибели «200 000 человек» во время рукотворного голода «на территории Советского Союза, который начался на территории Крыма в 1921 году». Прежде всего, некорректной является сама постановка проблемы. Если говорить об общем количестве жертв, погибших во время голода начала 1920-х гг., то оно значительно выше, нежели «200 000», и насчитывает около 5 млн. человек. При этом полуостров не был первым регионом, пострадавшим от голода. Общеизвестным является факт, что гуманитарная катастрофа началась в Поволжье, затем распространилась на всю Левобережную Украину, Центрально-Чернозёмный район, часть Урала. На территории Крыма голод начался в августе 1921 г. (при этом первые его признаки были отмечены ещё весной), первые случаи смерти от истощения были официально зарегистрированы в ноябре 1921 г. К лету 1923 г. количество жителей полуострова, погибших голодной смертью, превысило 100 тыс. человек, что составляло примерно 15% населения Крыма на 1921 г.

Весьма неоднозначно и содержание таблички на поклонном кресте. Вот её текст:

«Поклонный крест в месте ритуальной казни, проведённой сатанинской властью во главе с чудовищем Аароном Коганом (террористическая кличка „Бэла Кун“), и патологической убийцей Розалией Самуиловной Залкинд (террористическая кличка „Землячка“). Русский православный люд казнили, как римляне казнили святого Климента, здесь на этой земле (так появился один из символов христианства — якорь), связанных колючей проволокой с грузом, было ритуально казнено от 50 000 до 100 000 человек. Враги Создателя и враги веры православной посчитали, что взрослый мужчина, что дряхлый старец, что русский ребёнок достойны смерти как святой Климент.
Мы чтим память наших пращуров, принявших лютую смерть за Создателя и веру православную.
С надеждой на скорейшую канонизацию 100 000 русских новомучеников.
Русские Православные Тавриды».

На отсутствие подтверждений, связывающих территорию мыса Фиолент с красным террором в Крыму в начале 1920-х гг., указано выше. Уничтожение «вражеских элементов» производилось в совсем других местностях. Наиболее часто практикуемым способом лишения жизни при этом оставался расстрел. Далее следовало утопление, применяемое и как метод убийства, и как способ избавления от трупов. Однако для погребения в водной пучине намеченных к уничтожению либо уже убитых ими людей участники советских расстрельных команд ни в коей мере не утруждали себя поездками на столь далёкие расстояния. Утопления происходили непосредственно в акватории севастопольских бухт. Об этом сохранилось масса свидетельств, в том числе старожилов. Так, в одном из своих выпусков за 1992 г. газета «Слава Севастополя» опубликовала выдержку из письма, поступившего в редакцию от жительницы города И.А.Квятковской:

«Мне 90 лет,— писала Квятковская, — я потомственная уроженка Севастополя (от прадеда, участника обороны Севастополя 1854−1855 гг.): сама очевидец всех этих событий. <…> Помню: как долго мертвецы всплывали к берегам бухты, как ещё долго севастопольцы не ловили и не ели рыбу». («Слава Севастополя», N241 (18 952), четверг, 24 декабря 1992 г.)

Наличие ритуального элемента в крымском терроре бесспорно, но прежде всего, в метафорическом и в метафизическом смыслах. Можно ли отнести расстрел и (или) утопление к числу «ритуальных способов казни»? Думается, ответ очевиден.

Не совсем верным с фактической стороны является стремление инициаторов установки поклонного креста приписать все «заслуги» в организации и проведении массового террора в Крыму председателю Крымревкома Бела Куну и секретарю Крымского обкома РКП (б) Розалии Землячке (Залкинд). Действительно, до настоящего времени имена этих руководящих партийных работников были и остаются символами крымской трагедии. Нисколько не преуменьшая их роль в организации на территории полуострова кровавой вакханалии массовых казней, однако, нельзя обойти вниманием то обстоятельство, что Бела Кун и Землячка были жестокими и фанатичными, но всё же лишь исполнителями ленинских директив.

Подтверждением служит следующее заявление «вождя мирового пролетариата», сделанное им 6 декабря 1920 г. во время выступления на собрании актива Московской партийной организации:

«Сейчас в Крыму 300 тыс. буржуазии. Это источник будущей спекуляции, шпионства, всякой помощи капиталистам. Но мы их не боимся. Мы говорим, что возьмём их, распределим, подчиним, переварим» (Ленин В.И. Полн. собр. соч., т.42 — с.74).

Тем не менее, образ «вождя мирового пролетариата» в Севастополе (как, впрочем, и в других городах полуострова) увековечен в названии района, одной из главных городских улиц, а также монументальном искусстве. И это положение сохраняется до настоящего времени.

Непосредственная же задача «зачистить» полуостров от «контрреволюционного элемента» была возложена на «карательные органы диктатуры пролетариата» — особые отделы, военные трибуналы, уездные политотделы, ЧК. Деятельность особых отделов направлялась Крымской ударной группой, начальником которой был назначен заместитель начальника Особого отдела Южного и Юго-западного фронтов Ефим Евдокимов. Уроженец Пермской губернии, выходец из крестьянской семьи, этот чекист внёс значительный вклад в проведение массового террора, за что был награждён орденом Красного Знамени.

Для многих деятелей советского репрессивного аппарата участие в крымских расстрелах послужило важным трамплином в дальнейшей партийной и чекистской карьере. И далеко не все чекисты периода Гражданской войны в дальнейшем пали жертвами сталинского «Большого террора». Немало было среди них и таких, кто, благополучно избежав ареста и гибели, окончил свои дни в почёте и славе.

Самый известный пример — полярник Иван Папанин, вокруг которого в Севастополе в советское время сложился и по-прежнему существует своего рода «культ». «Прославленному покорителю Арктики» в городе установлен памятник; именем Папанина названа одна из городских улиц. А на Историческом бульваре, в одном из павильонов, принадлежащих Музею героической обороны и освобождения Севастополя, в честь данного «выдающегося советского деятеля» устроена целая экспозиция под громким названием «Иван Папанин — севастопольский Колумб». В ней широко представлена деятельность Папанина как полярника и создателя советского научного флота, однако ничего не сказано о его «работе» комендантом Крымской ЧК, куда «участника Гражданской войны» определили по протекции Р.Землячки.

В обязанности комендантов (их также называли «комиссарами смерти») входило приведение в исполнение приговоров и руководство расстрелами. Сложно сказать, скольких людей отправил в небытие верный папанинский маузер, но, так как период «работы» будущего покорителя Арктики пришёлся на самый пик крымской «зачистки», личный его вклад в красный террор был, вероятно, немалым. Малоизвестным является факт, что в бытность свою комендантом, будущий советский полярник не только приводил в исполнение смертные приговоры, но ещё и обучал этому ремеслу юных чекистов. Один из них, Александр Журбенко, впоследствии сделал неплохую карьеру в системе карательных органов, и стал начальником УНКВД по Москве и Московской области. Когда его арестовали в 1938 г., Журбенко из камеры направил письмо в адрес Сталина, в котором, пытаясь разжалобить вождя, рассказывал о своей многолетней работе чекиста, начавшейся в комендатуре Крымской ЧК, где он под руководством знаменитого теперь на весь мир Папанина своей «ещё юношеской рукой непосредственно уничтожал врагов». (Петров Н., Янсен М. «Сталинский питомец» — Николай Ежов — М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН); Фонд Первого Президента России Б.Н.Ельцина, 2008. — с.183)

Итогом чекистской карьеры Папанина стало награждение орденом Красного Знамени. Правда, участие в казнях привело и к другим, неприятным последствиям — психическому расстройству и пребыванию в клинике для душевнобольных.

Но даже после своего ухода из «органов», работая в Наркомате почт и телеграфов (и, очевидно, в более поздний период), будущий полярный исследователь, по его собственному признанию, «фактически связи с ЧК не порывал». Можно добавить — не только с ЧК, но и с карательной системой СССР в целом. Так, начиная с 1939 и заканчивая 1946 г. Папанин был начальником Главсевморпути, игравшего важнейшую роль в снабжении лагерей ГУЛАГа.

Тем не менее, в истории Крыма и Севастополя Папанин и доныне продолжает позиционироваться как положительный персонаж, а о его активном участии в крымском терроре 1920−1921 гг. авторы выпущенных в последние десятилетия книг и путеводителей стараются не упоминать. Молчит и общественность.

Далее. По меньшей мере, спорным является утверждение инициаторов установки на Фиоленте поклонного креста о том, что погибшими в результате террора были исключительно «православные русские люди». Накануне революционных потрясений 1917 г. и последовавшей за ними Гражданской войны территория полуострова являлась регионом, уникальным по своему национальному и конфессиональному составу. В общей численности его населения (по переписи 1917 г.) — 808 903 человека — русские и украинцы составляли 49,4% (399 785 тыс.), крымские татары и турки — 26,8% (216 968), евреи, включая крымчаков, — 8,4% (68 159), немцы — 5,1% (41 374), далее — греки, армяне, болгары, караимы и прочие, всего — 34 национальности. (Зарубин А.Г., Зарубин В.Г. Без победителей. Из истории Гражданской войны в Крыму. — 2-е изд., испр. и доп. — Симферополь: АнтиквА, 2008. — с.15)

Как следствие, жертвами большевицких преследований в Крыму в годы российского лихолетья стали представители всех национальностей, населяющих полуостров. Так было и в 1918-м, и в 1920—1921 гг.

Неоспоримо, что в ходе массового террора в Крыму в 1920—1921 гг. погибли многие тысячи, прежде всего, русских людей: военных, инженеров, преподавателей, священников, студентов, юристов, журналистов, дворян, врачей, сестёр милосердия. Неоспоримо также и то, что жертвами репрессий нередко становились не только взрослые мужчины и женщины, но также старики, подростки и дети. Своим сатанинским размахом организованная коммунистами бойня сопоставима с нацистскими военными преступлениями, а также с ужасами правления «красных кхмеров» в Камбодже.

И всё же не одни лишь русские и украинцы гибли во время террора. Подтверждением этому служат архивно-следственные дела репрессированных, а также сохранившиеся расстрельные списки. В них можно встретить имена и фамилии, неопровержимо свидетельствующие о принадлежности их обладателей к разным народам: полякам, немцам, евреям, татарам. Этот аспект никак нельзя игнорировать.

Однако инициаторов установки поклонного креста (представляющего собой обычный кладбищенский крест, вкопанный в землю и для прочности залитый бетоном) подобные детали, по-видимому, нисколько не интересуют.

Post Scriptum
По сообщению севастопольского новостного портала «ForPost», сразу же после установки, в ночь с 10 на 11 мая, поклонный крест был спилен неизвестными, и сброшен с обрыва. В настоящий момент восстановлен. Надолго?..

Впервые опубликовано: информационно-аналитическая газета «Крымское эхо»: http://kr-eho.info/index.php?name=News&op=article&sid=8204