Господь Сам выбрал место для Своего дома. Пришел Антоний и построил его, с тех пор Господь там живет. Потом пришли другие люди, самые разные: бедные и богатые, разбойники и праведники, болезные, горемычные. Всех Господь кормил, согревал, утешал и таяло бедное человеческое сердечко. Одни, погостив, уходили, другие молили остаться, жить здесь до конца дней, не мысля, как можно из дома Божьего уйти, как с ним проститься. Места здесь северные, с тощими, невысокими деревцами, злющими комарами, голодными, истерично рыдающими чайками, совсем девственной недотрогой-природой. Нас и в лес не пускали, говорят: «Тайга! Медведи подходят к людям и пасутся на гороховых полях». В этом году засуха, а обычно — темно-синий ковер черничный, морошковый и видимо-невидимо грибов разных, рыбы. В общем, природа монашеская, заповедная. Вокруг 76 озер, вода спит, как в ладошках, берега сосново-еловые, крепко, как невод сплетены, верески, краснокнижные колокольчики небывалой синевы, разные-разные, у нас таких нет. Можжевеловый дух, дышать хорошо, щеки краснеют: Водица чисто-чиста, стоишь в полный рост и глядишь на пятки свои: Плывешь — кажется, весь мир перед тобой, ты человек, как первый и единственный, и Господь на тебя глядит, и мир новый, будто только созданный, для тебя. Небо бежит, такое же прозрачное, мозаика облаков ежесекундно меняется, и в озере облака: Все кружится, пьешь жадно: сладко: На солнышко взглянешь, оно не яркое уже, поздно, а как через занавеску, небесную тюль, с ободком в круг. В полярный день солнце будто не заходит: дорожка от солнышка справа, от луны — слева. Дыхнет ветерок, побегут барашки, краски все изменятся: вода, то ярко-синяя, то сурово-серая, то лазурная финифть, никак не наглядишься, никак не запомнишь. Озера нанизывает ленточка реки Сия — вот и монастырь Сийский. Основан он в 1520 г. драгоценнейшей жемчужиной Христовой Церкви — преподобным Антонием. Как-то скитаясь по северным дебрям в поисках богоугодного места, встретил Антоний с учениками рыбака Самуила. Тот и припомнил место чудное, Господом отмеченное, на острове Михайловом. «Есть, — говорит, — там остров избранный, издревле слышали там звон колокольный, пение ангельское, видели чернецов лес рубящих, но не жил там доселе ни один человек». Как воззрел Антоний на место сие, очень полюбил его, крест воздвиг святой, стал строить жизнь иноческую. Сам Господь выстроил стены монастырские — леса дремучие, в великом множестве водились там звери дикие, будто домашний скот, а озера глубокие кишили разной рыбою. Три года жили там шесть братьев: Александр, Иона, Исаия, Иаким, Александр, Елисей с игуменом своим, Господу работая постом и молитвою, землю пахали, лес рубили. Сколько скорбей претерпели — всех не описать, давно бы уж разошлись, да молитва игумена опять всех объединяла и собирала на подвиг. Однажды, позавидовал Антонию Василий Бебря — сборщик десятины. Замыслил ограбить монастырь, и разбойников подослал. Преподобный же тогда был на молитве. Вот засели разбойники в засаде, ожидают исполнения своего скверного замысла. Но видят, сторожат обитель многие воины с оружием и копьями. Смутились они такой охраной, что делать если схватят их и под суд отдадут? Побежали от страха куда глаза глядят, а ведь гнала их только молитва преподобного, читал Антоний ночное правило. Еще при его жизни начали строить каменный собор в честь Пресвятой Троицы, истинно северный, с толстенными, в человеческий рост стенами. Могучий и тепло-белый, словно сам преподобный. Написали для него икону, и Антоний к ней руку приложил, в детстве он искусству этому учился. Но не долго она пребывала в новом храме, случился вскоре пожар, загорелась церковь, горько плакал Антоний о грехах своих видя посрамление трудов, и вдруг, чудо какое, икона сама невредимою из храма вышла, тут и погас пожар. Вскоре восстановили храм, теперь здесь и погребены под спудом честные останки его основателя. А с южной стороны в усыпальнице покоились преподобный Никанор и Исайя — Антониевы ученики, игумен Феодосий и благотворитель обители, патриарший казначей Паисий (во время советской власти их мощи были осквернены). Антоний был чудотворцем, потому стали стекаться в монастырь всякие недужные. Только по приходе своем мало кто в нем игумена прозревал. Убогий какой-то! Ряска старая совсем, потертая, лес рубит, землю копает, то на поварне, то в пекарне, все на послушаниях. Вот он в храме стоит, руки натруженные на груди сложил, очи опустил долу, внимает словесам божественным. Удивительного смирения был преподобный. Когда достиг он глубокой старости (79 лет), и постигли его болезни от многих трудов, то позвал он к себе братию и дав им наставление пообещал пребывать с ними вовеки. Братия же вопросила его: «Где, отче, положить честные твои мощи?» Он же заповедал, чтобы связавши за ноги, влекли его в дебри, затоптали в болото грешное его тело, оставили на растерзание зверям и гадам или отдали птицам на съедение, или еще, зацепив за шею бросили в озеро. Они же рыдая, просили не делать этого. Так и не сделали, 7 декабря в лето 1556 забрал Господь Антония к себе. На главах своих отнесли боголюбивые чада его честные останки в Троицкий храм. Лик преподобного был светел, он был счастлив, наконец он видел Господа. Братия сладко плакала. Собор Троицы — летний, холодный, еще не отреставрированный, оконца без стекол, в нем живут ласточки, всхлипывают о нужде чайки. По будням служат здесь братский молебен. В 5:30, когда дышать еще холодно, кутает дремота, но ни за что не уйдешь. Куда?! Здесь Он, и веришь, бремя Его легко, а Иго — благо. Склоняешься на древние камни: «Вот я, Господи, такой обремененный: пришел, не отвергни, пусти». Вырывается вздох, тяжелый такой: «Батюшка Антоний!» Поднимаешь глаза на икону и диво — светится вся, солнышко повернулось, играет, и лик будто радуется. Подходим ко кресту, древнее, ледяное серебро, такой неземной вкус — вкус Креста. Поют «Ублажаем», идем к мощам, парами, по-монашески и «Христос посреди нас!», лбом о святые камушки — бух, выходим, истово крестясь. В зимнем, Благовещенском храме, читают утренние молитвы, потом утреня, литургия, но мы уже будем на послушаниях. Правда, в первый и последний день пребывания нам подарили литургию. Храм пустой: иеромонах, чтец и мы. А душа полна чем-то, как ладаном, ловишь каждое слово, знаешь — уедешь — все пропадет, и так жалко себя, что уже не увидишь всего этого, и беспомощно хочется плакать, как в детстве. Врата открыты, близко-близко, тихонечко, тонкими колокольчиками звенит кадило, осторожно вдыхаешь небесное благоухание. «Мир всем!» и веришь, что правда у всех мир, всем также хорошо. Улыбаемся. Наверно, слишком широко. Совсем наедине поем «Верую», потом голос и сильно и вкрадчиво: «Приидите, ядите:» Благодарим по-настоящему радостно, дают просфорку, тепленькую, тельце агнца, совсем сладкую, и проповедь только для нас: «Возлюби Господа!» Да, Господи, когда Ты рядышком, легко любить Тебя, а там… В 12 часов в обители обед. Из нашего корпуса мы бегаем с огромными кастрюлями в братскую трапезную за едой. Все, где суп и каша, едим досыта. Под нами живет молочник. За молочком и сметаной крадемся пока все отдыхают. Сийскую сметану знают и в Архангельске и в Москве, в ней ложка стоит, перевернешь крынку — не течет, мажем на хлеб как масло. После обеда — опять послушания. Мы работаем в теплицах, на огурцах. Хоть и севером зовется Антониева местность, но при нас там было +30?С, в теплице!!! Даже волосы у нас были совсем мокрые, но все было радостно, чувствовали мы святые молитвы за нас, а глядя на других, в какую краску мы впадали, вспоминая «тяжесть своего труда»! Монастырь вовсе не богат и не восстановлен, но в этом обречении на трудолюбие такая сила и крепость! Чудесным образом история создания и восстановления монастыря необыкновенно схожи, одинаковы испытания, одинаковы чудеса. Был и пожар и голод, как тогда, но преподобный и огонь потушил и покушать принес. Все обустроилось. Говорят, преподобного Антония несколько раз видели в монастыре — «Какой-то старец кадил и крестил монашеские постройки». Да чего дивиться? Обещал ведь непрестанно пребывать… Кого же навещал преподобный? Расскажу немного о его учениках — монастырской братии. Несет послушание настоятеля игумен Трифон. Как только вернули монастырь Церкви, так сразу же перевели о. Трифона (тогда еще приходского священника) из Сыктывкара в Антониев. Знали — хороший хозяин, талантливый организатор — ведь чудо как быстро восстановил храм, собрал общину, наладил приходскую жизнь: Теперь ездят в монастырь его прихожане паломниками. Хозяйство Антониевское серьезное: две фермы, скот домашний, луга-сенокосы. Выделывают кожу, есть и скорняжная мастерская. Древними способами, без дубления и химикатов. Научились делать сыромятину — для шорной упряжи… Рассказывали нам про элитных коров и лошадей — иностранцы завидуют, продать просят. Скотинку в монастыре любят, оттого и ласковая она — руки лижет. Породы «Холмогорская», «Кехетская», взяли и местных. В деревне Ваймуга в 10 км от монастыря — ферма, там работают трудники и послушники под руководством о.Варсонофия. Работа на ферме почетная, главный критерий — любить животных, помните, «блажен иже и скоты милует», и, конечно, трудолюбие. С Ваймугой у монастыря ежедневное сообщение, летом лошади привозят воду, а в монастырь везут молоко и сливки, а зимой вывозят сено. Взрослых лошадей 17, «Медянской» и местной породы. Мелкого рогатого скота 30−40. Есть и свой ветеринар. «Мы стараемся, — говорит о. Трифон, — чтобы люди, менялись реже — скотина ведь привыкает, да от этого и удои зависят. Ну и люди ответственность чувствуют, молодцы. Бывали случаи, берем корову из совхоза, а она там дикая совершенно, к ней не подойдешь — хвост трубой и куда-нибудь удирать. А у нас пожив, добреют, подпускают к себе спокойно. Помню, бычка брали. Везти далеко, и спрашиваем в совхозе: нужно брать ему корм в дорогу? Нет, говорят, он вообще у вас в первое время есть ничего не будет. Привозим в монастырь, смотрим, а он в дороге всю подстилку свою соломенную съел… Такого отношения мы к животным, конечно, не допускаем. Скотина придает живость монастырскому укладу, теплоту. Столько историй, с ней связанных… Но скотина должна работать, чтоб не ленилась и не вырождалась. Но, вот приходиться ее и резать — возим на бойню. Хотя братия мяса не ест, едят его только трудники и послушники, занятые на тяжелых работах — на валке леса, в поле. У православных так — былинку надломить зазря — грех. Но для пропитания, по необходимости… Может быть, и сама скотина не так страдает, если знает, что идет на дело возрождения монастыря"… Там же на Ваймуге ведется и сельское хозяйство: есть теплица с помидорами, сажают капусту, свеклу, картофель, морковь, укроп — чем обеспечивают себя на зиму. Пашут там сами, без тракторов, говорят, лучше для земли. Молоком и творогом монастырь обеспечен сполна, а в пост, его жертвуют в детский дом, дом престарелых и благотворителям, иногда и продают. Говорят, что сийскую сметану знают и в Кремле, в том смысле, что монастырь дружит с Кремлевским музеем, вот и подкармливает его своей сметаной. А картофеля и капусты даже много, вот и отдают их Холмогорскому детскому дому и в Архангельск на подворье. Есть теплицы под огурцы, перец, помидоры. Рассказывали, был у них один трудник, так у него были фантастические урожаи, до заморозок помидорами кормил. Есть и немного кустарников (малина, калина, смородина), со временем хотят посадить побольше. Совхоз предоставляет монастырю землю, а в монастырских теплицах выращивают рассаду. В бесплатной аренде у монастыря 17га, (ее дали за капусту на 5 лет), сенокосы, пастбища. Заготавливают сено и корнеплоды. Монастырь ежедневно кормит до 70 трудников и паломников, говорят: «Надо занять социально незащищенных людей и приобщить их к монастырской жизни». Как ведут хозяйство? Удивительно, но монахи в своей мирской жизни никогда не занимались с/х, а имели высшее, в основном техническое образование, а вот трудники уже немного сталкивались с этим в детстве. Теперь все учатся. Литературу по с/х, животноводству покупают в министерстве в Москве, чему-то учатся и у совхоза. Но все отмечают, что в совхозе лишь «отбывают» рабочий день, а монастырь это дом. На хозяйстве запланировано построить церковь во имя свмч. Власия — покровителя животных. Все лето читают акафист «Спорительнице хлебов». Смеются, вспоминая соловецкие диковинки, посадили в кадке ананас, отслужили водосвятный молебен, покропили его, смотрят, огурец вылезает. Отапливается монастырь дровами, потому что электричество дорого. Есть здесь и свои делянки, их выделяет совхоз, а так же сухару (неделовую древесину), а еще очищают лес. Лесхоз охотно сотрудничает с монастырем, ведь вокруг заповедник, а его надо чистить от сухостоя. Лес дарит монахам грибы, ягоды, бересту для поделок, делают и деготь (им лечат животных, смазывают упряжь), и, конечно, лекарственные травы, сами занимаются травной медициной. «Независимость — можно назвать основной идеей Антониева хозяйства, — говорят в монастыре, — надо самим обеспечивать себя, не надеясь на благотворителей и помогать другим». Когда о. Трифон в разъездах, его замещает о. Варлаам. Ему 26 лет, родина его — Коми. Он учился в Горном, в Москве, в Питере, — «мечтал в шахту забраться». Потом увидел у матушки Добротолюбие, прочитал залпом, собрал чемодан и приехал. Вместо шахты совсем в другую сторону — в небо. Видели мы отца Варлаама и на огородах, и с документами всякими, видели, как машину разгружал, даже с пылесосом, даже на велосипеде — как локоны, длинные, черные по ветру летят и как глаза — омуты с утонувшими звездочками улыбаются чему-то внутри тебя. Но о. Варлаам — совсем другой в храме. Царственно недоступный, и властность и кротость в его служении, благодатность. Но не вздрагиваешь от каждого возгласа, а как силою чудною наполняешься, крепнешь даже. О. Прохору 23 года. Совсем недавно он жил в Москве, был известным ди-джеем. Яркая, залихватская жизнь. А вот приехал — и остался. Теперь на ферме, с лошадьми. По ночам печет просфорки, поет знаменным распевом, так, что жмуришься от удовольствия. Других батюшек мы не застали. О. Варсонофий был на сенокосе, работает по ночам, благо ночи белые. О. Иеремия и о. Леонтий на приходах. И все хозяйство монастыря, служба, трапезная, послушания, иконописная мастерская, восстановление обители, подворье, армия паломников, трудников — все только на них. А наши работы заканчивались в 19 часов. В 20 — ужин. В 21 — вечерняя служба до начала полуночи. Темный храм, лишь трепещут лампадки, хочется закрыть глаза и убаюкаться под чтение дивных словес. Борешься изо всех сил. После вечерних молитв — прекрасный чин прощения: «Простите меня, чем согреших, делом словом и помышлением». «Бог простит ти, отче, помолися и о нас, грешных!» «Господь и Бог наш Иисус Христос да помилует всех нас! Аминь». И мы жмем друг другу руки: «Прости!» — «Бог простит!», и целуем друг дружку радостно. Бог простит! Идем домой — тихо-тихонечко, вбираем в себя все пейзажи, все запахи, все чувства складываем в свое сердечко. Молитва в самом воздухе разлита, только лови. Доходим до кельи, засыпаем уже при виде кровати, раздеваемся во сне. А утром, как обычно, в 5:15 Ангел-Хранитель теребит одеяло.
