 |
| Православие.Ru | В. Максименко | 08.11.2002 |
ВООРУЖЕННЫЙ СЕПАРАТИСТСКИЙ МЯТЕЖ И ЕГО ОРГАНИЗАЦИЯ
«Всемирный чеченский конресс за мирное разрешение российско-чеченского конфликта» 28−29 октября в Копенгагене должен был сообщить оттенок политической респектабельности если не той грязной работе, которая была поручена Бараеву и его бригаде в Москве (обменять жизнь заложников на прекращение военных действий в Чечне), то по крайней мере целям «борьбы за мир» на условиях чеченских сепаратистов. Организаторами конгресса выступили: Датский центр по изучению холокоста и геноцида (!), Копенгагенский университет, Датский комитет в поддержку Чечни и ряд чеченских эмигрантских организаций. Главные призывы принятого конгрессом «Обращения» — «остановить войну» и обеспечить «прочный мир» — буквально совпали с требованиями, выдвинутыми террористами Бараева после захвата заложников.
Конгресс чеченцев в Дании (которая до конца 2002 года осуществляет функции председателя Европейского Союза) стал исключительно символическим событием: его открытие состоялось в тот день, когда Россия отмечала траур по жертвам чеченского террора в Москве. На этом фоне с особой силой зазвучали высказывания депутата Европейского парламента и участника конгресса Оливье Дюпии, заявившего, что задача копенгагенских «конгрессистов» — добиться «прекращения российской политики террора и оккупации Чечни».
После этого саммит Россия — ЕС, намеченный на 11 ноября, перенесли из Копегагена в Брюссель. Но «Всемирный чеченский конгресс» — не акция маргиналов, и замена «второразрядного» (по меркам европейского сверхгосударства) Копенгагена на «перворазрядный» Брюссель только обостряет проблему.
Похоже, что перед предстоящим России решающим испытанием по большому комплексу вопросов (Энергетическая Хартия, Калининград, переговоры с Парижским клубом, расширение ЕС) Брюссель идет на обострение по Чечне с бессознательным расчетом на то, что Москва опять предпочтет трезвой оценке состояния отношений некую видимость. Как заявляет поэтому, не опасаясь дипломатических осложнений, канцлер Германии, требование политического решения в Чечне — это «центральное требование совместной европейской внешней политики и политики безопасности» (то есть не надо думать, что чеченских сепаратистов привечает одна Дания). И заявление А. Закаева на конгрессе в Копенагене («Мы надеемся, что Европа поможет организовать переговоры с Россией и, в конечном счете, прекратить войну в Чечне») — не импровизация.
На сегодняшний день главная проблема отношений Россия — ЕС по Чечне состоит в том, что Европа (как и Запад в целом) за фразами о «нарушении прав человека» и «геноциде чеченского народа» упорно не хотят видеть ни факт вооруженного сепаратистского мятежа с целью отторжения от России части ее территории, ни судьбу сотен тысяч русских беженцев из Чечни, вынужденно покинувших свои дома еще в первой половине 90-х годов. Россия, со своей стороны, до сих пор не решалась назвать такое уголовное преступление, как вооруженный мятеж, его настоящим именем и предпочитала эвфемизмы вроде «контртеррористической операции».
После событий 23−26 октября цена подобной «непоследовательности» (при которой мир дестабилизируется тем, что Россию считают слабее, чем она есть) не просто высока, но неприемлема. Можно предполагать, что именно такой вывод лежит в основе указаний Главнокомандующего по внесению изменений в планы применения Вооруженных Сил России, данных в настоящее время Генеральному Штабу. «Все это может вызвать оторопь. Но по сути нам объявлена война. Без видимого противника, но это война», — заявил в интервью газете «Известия» 5 ноября министр обороны России Сергей Иванов.
МОВСАР БАРАЕВ, ЗБИГНЕВ БЖЕЗИНСКИЙ, РУСЛАН ХАСБУЛАТОВ И БОРИС БЕРЕЗОВСКИЙ КАК БОРЦЫ ЗА МИР В ЧЕЧНЕ
В течение лета — начала осени поискам мира в Чечне были посвящены инициативы многих известных политиков. Как и они, мира в Чечне добивался Мовсар Бараев. Мира требуют сегодня: из Лондона — Борис Березовский, из Копенгагена — авторы «Обращения ко всем чеченцам мира», из Москвы — оживившиеся после гибели людей в Тетральном центре ветераны-правозащитники Сергей Ковалев, Лев Пономарев и другие.
Совпадение требований редчайшее, в высшей степени примечательное.
Первой «знаковой» инициативой на этом пути стали проведенные 16−18 августа на территории Лихтейнштейна консультации А. Аслаханова, Р. Хасбулатова, И. Рыбкина и Ю. Щекочихина с А. Закаевым, выступавшим в качестве официального представителя А.Масхадова. (До этого на заседании «маджлис уль-шура» 27 июня — 4 июля в Веденском районе Чечни было достигнуто соглашение между А. Масхадовым и Ш. Басаевым по совместному руководству «вооруженными силами Чеченской Республики Ичкерия»). Встречи в Лихтейнштейне проходили по инициативе и поддержке Американского комитета за мир в Чечне, известного также как комитет Бжезинского — Хейга — Кампельмана (ранее в «Вашингтон пост» был опубликован план этих трех американцев, предусматривавший наряду с возвращением к власти в Чечне А. Масхадова обеспечение «непосредственного международного присутствия» в Чеченской Республике). К переговорам в Лихтейнштейне прибыл туда в качестве представителя Б. Березовского А.Гольдфарб. Затем последовала встреча И. Рыбкина и А. Закаева в Цюрихе.
Участники встреч в Лихтейнштейне и Швейцарии заявили, что российскому руководству надо немедленно начать переговоры с А. Масхадовым или его представителями для выработки модели «широкой автономии» Чечни. На пресс-конференции в Доме журналистов в Москве 30 августа Р. Хасбулатов пошел еще дальше: «Там (в Лихтейнштейне. — В.М.), — сказал он…, — мы четко сказали, что Чечня не может быть дальше в составе России… Переговоры надо вести с Масхадовым». Появился «план Хасбулатова» (с которым, как писала московская пресса, «полностью согласился Ахмед Закаев»); этот план предполагал «демилитаризацию» Чечни и ее «международную автономию», другими словами перенос на Чечню разработанной американцами «дейтонской модели» международного протектората для Боснии.
Своего рода квинтэссенцией этого процесса стали, во-первых, посещение «одной из стран Кавказского региона» Б. Березовским, который «в ходе секретных переговоров пообещал вывод войск (из Чечни. — В.М.) еще до конца этого года» (flb.ru), во-вторых, встреча Р. Хасбулатова и А. Закаева в Тбилиси, во время которой — за 5 дней до теракта 23 октября — первый сказал второму: «Мы приведем в действие все средства, чтобы Путин начал диалог». 2 ноября ключевые идеи Р. Хасбулатова по чеченской проблеме были изложены парижской Le Monde: прогноз на «интенсификацию партизанской войны» в Чечне, призыв как можно скорее добиться урегулирования конфликта «под патронажем Запада и прежде всего европейцев» и рекомендация «мировому сообществу» предложить Кремлю «совместную акцию, как это было в Афганистане».
ТЕРРОР — ЧАСТЬ РЕГУЛИРУЕМОГО КРИМИНАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКОГО ПРОЦЕССА
В сентябре 2002 года выходящий в Ростове-на-Дону «Военный вестник Юга России» писал: «На территории Чеченской республики развернулась жестокая бескомпромиссная война, последствия которой определят будущее не только Северного Кавказа, но и всей России». Это война «не только с отдельными бандформированиями, а с хорошо укомплектованными и обученными вооруженными силами, созданными мафиозными группировками Чечни и зарубежья, с хорошо обученными профессионалами-наемниками из стран дальнего и ближнего зарубежья». Как отмечал в интервью «Известиям» 5 ноября Сергей Иванов, «в Чечне за последние три года… среди уничтоженных и захваченных в плен террористов были представители 30−40 различных государств».
Корни этой войны следует искать в тридцатилетнем и более давнем прошлом. Откровеннее других говорит сегодня об этом автор «доктрины Картера» Збигнев Бжезинский: 3 июля 1979 года, то есть за полгода до вступления советских войск в Афганистан, президент США Дж. Картер подписал секретную директиву о выделении полумиллиарда долларов на «создание международной террористической сети, которая должна распространять исламский фундаментализм в Средней Азии и дестабилизировать таким образом Советский Союз» (задача решалась в тесном сотрудничестве трех спецслужб — ЦРУ США, Межведомственной разведки Пакистана и Службы общей разведки Саудовской Аравии; впоследствии только в рамках разработанной ЦРУ операции «Циклон» на создание в Пакистане сети медресе ваххабитского направления было истрачено 4 миллиарда долларов).
С распадом СССР созданная в 80-е годы на Ближнем и Среднем Востоке террористическая сеть — с ее инфраструктурой, кадрами, финансовыми потоками — никуда не исчезла. Ее задачи были определены заново. Характерны в этом отношении результаты опроса, проведенного сайтом theglobalist.com (одного из ведущих информационных центров современного глобализма). По данным на 23 октября, ответы посетителей сайта на вопрос «От какой страны будет исходить наибольшая угроза международного терроризма в будущем?» (список из 6-ти стран предложили организаторы сайта), распределились следующим образом: 4,2% принявших участие в опросе сочли такой страной Иран, 9,9% - Ирак, 14,4% - Индонезию, 30,8% - Саудовскую Аравию, 40,7% - Пакистан. (Как ни интерпретируй эти данные, из них следует, что «Большой Ближний Восток» американской геополитики, включающей пространство от Восточного Средиземноморья до полуострова Индостан предстает главной зоной прямого военного давления США).
В современных условиях планирование и разработку серьезных террористических актов осуществляют «спецслужбы, генеральные штабы государств-заказчиков…, мозговые центры международных организаций», подчеркивает один из лучших в России специалистов по антитеррору полковник Николай Литвинов. «А таинственный бен Ладен, — это просто ширма, символ, который еще долго будут беречь, чтобы пугать им домохозяек…Терроризм в отличие от обычной преступности… - есть регулируемый криминально-политический процесс… Терроризм — наиболее быстрый и эффективный криминальный способ управления обществом. Именно поэтому он так востребован», и история сокрушившей российскую государственность революции 1917 года тому пример: «Можно долго дожидаться крушения самодержавия, а можно потратить несколько лет на развитие революционно-террористического движения и свергнуть монархию».
200 ЛЕТ РУССКОЙ ПОЛИТИКИ НА КАВКАЗЕ И ВЫЗОВЫ ХХI ВЕКА
После рейда Бараева на Москву и закулисного международного сопровождения этой акции нет уже сомнений в том, что на ближайшую перспективу испытание Чечней будет самым сложным для общественных сил и государственных институтов России — как с точки зрения сохранения в стране гражданского мира, так и с точки зрения военно-стратегических аспектов ее, России, международного положения.
«Нам пора, — писал К. Затулин после теракта 23 октября, — подходить ко всему по меркам военного времени. Самое худшее во время войны — путаться в том, кто друг и кто враг. Любое лицемерие или путаница по этому поводу должны быть устранены из дипломатии и политики воюющего государства. Я не призываю отказываться от переговоров, от поисков мира… но есть вещи, поважнее, чем мир, достигнутый ценой разрушающего твою страну и душу унижения. Хотя бы потому, что за этим унижением неизбежно последует новое и новое. И в конце концов — новая война. Разве не в этом главный урок Мюнхена в 1938-м, Хасавюрта в 1996-м и десятилетних западных экспериментов в Югославии?»
Московские публицисты из числа «борцов за мир» в горячке событий 23−26 октября предложили В. Путину не существующий выбор между двумя заведомо чужими для него ролями — «ролью де Голля» («отдавшего Алжир ради спасения Франции») и «ролью Сталина» («решавшего национальный вопрос путем депортации»). Действительный и главный выбор В. Путина применительно к политике в Чечне заключается в другом: в точном определении тех возможностей, широкий спектр которых содержит в себе 200-летний практический опыт русской политики на Кавказе. Ни одна страна мира не обладает таким богатым опытом кавказской политики, как Россия, и ни одна страна не относилась до сих пор более легкомысленно, чем Россия, к оплодотворяющему развитие духу исторической преемственности.
Совершенно очевидно, что «война с исламом может расколоть Россию» (Е.Примаков). Но очевидно и то, что ислам кавказских народов с его культом святых, с его укорененностью в доисламских обычаях имеет серьезные отличия от такой поздней «протестантской» версии аравийского ислама, как ваххабизм. Эти отличия, хорошо осознаваемые чеченцами, — ресурс политики России на Кавказе. Совершенно очевидно, что в традициях государственного строительства Юга России политика в Предкавказье, на Северном Кавказе и в Закавказье должна составлять одно стратегическое целое — и по той причине, что на полевых картах «чеченских арабов» Краснодарский край обозначается как «Исламская республика Адыгея», и потому, что Чечня и Грузия — через перевалы и ущелья Большого Кавказа — образуют единый геополитический район, а в Тбилиси не делают сейчас ни шага без санкции американских, турецких и других натовских советников, «сидящих на 4-м этаже здания Минобороны Грузии» (Л.Ивашов). Совершенно очевидно, что сегодня вновь востребован опыт князя А.И.Барятинского, которому довелось принять капитуляцию Шамиля лишь потому, что он убедил Александра II ни при каких условиях (даже ввиду дипломатических осложнений с «державами» — Англией и Турцией!) не идти с мятежным имамом на политический диалог, делающий умиротворение мятежных Дагестана и Чечни заведомо невозможным.
На эти, а также другие принципы и постулаты кавказской политики России не могут не влиять сегодня опыт двух чеченских кампаний, роль в войне чеченского капитала, обострение мировой борьбы за энергетические ресурсы и международные противоречия нового типа, рожденные угрозой американской интервенции в Ираке.
