 |
| Российская газета | Ирина Муравьева | 19.04.2012 |
Сразу четыре симфонии Сергея Прокофьева, его два фортепианных концерта и балетная музыка «Ромео и Джульетта» прозвучали в Большом зале консерватории в исполнении Валерия Гергиева и Симфонического оркестра Мариинского театра. Открылись также хоровая, камерная и звонильная программы Пасхального фестиваля.
Циклопический набор прокофьевских опусов, охвативший в двух пасхальных концертах целый век творчества композитора — от его задиристого Первого фортепианного концерта, написанного в 20 лет, монументального Второго, сумрачных 2-й и 3-й Симфоний из времен парижской эмиграции и довоенного балета на шекспировскую историю любви, наконец зрелая Пятая симфония, посвященная Великой Отечественной войне, — подобный «разбег» Пасхального фестиваля вполне соответствовал почерку Валерия Гергиева.
Публика, регулярно посещающая его пасхальную серию, тоже не ждала душевной «нирваны» на этих концертах. Еще на прошлых фестивалях звучали программы-марафоны из сочинений Прокофьева, Рахманинова, Малера, Шостаковича, акты и оперы Вагнера, Римского-Корсакова, Стравинского, Чайковского, Бартока, Массне и др. Так что только не искушенные «пасхальной» тематикой меломаны несколько растерялись от обрушившейся на них лавины прокофьевских сочинений. Хотя тон концерта-открытия получился жизнеутверждающим — и благодаря напористой энергетике Первого концерта в исполнении Даниила Трифонова, которого временами заносило в темпах, комкавших фактуру, и благодаря изящной, отделанной «по-версальски» Первой («Классической») симфонии, исполненной даже с долей юмора, наконец, с крупным масштабом Пятой симфонии, врезанной в жесткий каркас формы, где проявлены были все оркестровые планы, распевы кантилены, пульс прокофьевского «скока», эпическая звуковая мощь.
Второй прокофьевский «набор» оказался сложнее и сумрачнее по настрою. Александр Торадзе исполнил Второй фортепианный концерт в депрессивно-созерцательном ключе, иногда уходя «в себя», отключаясь от публики и вытаскивая «самоценные» звучности из рояля. Его техническая манера казалась то тяжеловесной, буквально продавливающей длинные арпеджио и пассажи, то легко и азартно совпадала со стремительным «гоном» оркестра.
Гергиев собрал в программе сочинения, каждое из которых было по сути прокофьевским экспериментом в поисках конструкции и жанровой интерпретации: и футуристический Второй концерт, и Вторая симфония с вариациями, и Третья симфония, развивающая образный круг «Огненного ангела». Очевидно, что самого Гергиева эта противоречивое, все время стремящееся к становлению грандиозное прокофьевское «движение», сталкивающая не только темы, но и более мелкие коды, содержащиеся в штрихах, динамике, мотивах, сильно увлекало. В жестких, режущих острыми диссонансами звуковых массивах первой части Второй симфонии он развивал моторику, и «рубленый» пульс оркестра, сопровождающийся медными «ливнями», вдруг выбрасывал на поверхность тему, звучащую с устрашающим императивом медного гласа, возвещающего что-то близкое к Dies Irae (День гнева). В Третьей симфонии он с упоением развивал фантасмагорию скерцо со свистящим шорохом glissando скрипок, создавая кошмарную картину одновременно движущихся звуковых слоев, непрерывных трансформаций в струнных и настоящей звуковой бездной, разверзающейся в финале.
В этот же день исполнением кантаты Stabat Mater (сочинение митрополита Илариона) хором Мариинского театра и выступлением Московского синодального хора и Хора мальчиков Хорового училища имени Глинки открылась Хоровая программа в Зале церковных соборов храма Христа Спасителя. Сегодня начинается региональный тур Пасхального фестиваля по северному маршруту: Петрозаводск — Мурманск — Петербург — Ярославль.
