 |
| Религия и СМИ | Александр Щипков | 18.04.2012 |
Я купил билет — картонную шершавую карточку размером два на четыре сантиметра. Кассир вставил ее в компостер и резким ударом стукнул по набалдашнику. Пробил дату. На просвет можно было увидеть цифры: 12 04 74. Это была Страстная Пятница, а я грузился на станции Смоленск в проходящий поезд Мариуполь-Ленинград. Состав с буквами «СССР» на вагонах тронулся на север. Запах угля и дыма проникал во все щели окон общего вагона, прицепленного первым за паровозом, и напоминал запах ладана. Я ехал на Пасху.
Утром в Ленинграде на Витебском вокзале меня встречал Володя. Он, как обычно, ждал меня в Световом зале у Ленина. Поехали на Красную улицу, возле площади Труда, где он снимал квартиру на первом этаже. Было пасмурно, ветрено и холодно. Переходя площадь, посмотрел направо: мост Лейтенанта Шмидта горбом висел над Невой и исчезал в Васильевском острове.
Съемная квартира на Красной улице находилась на первом этаже и представляла собой анфиладу из четырех помещений. Из прихожей гость попадал на кухню, сквозь нее в одну комнату, затем в другую. Похоже, что до революции квартира была дворницкой, но и сейчас, в 1974-м она немногим отличалась от оной по своему скудному убранству. В комнаты не пошли, расположились на кухне. Решили, что готовить ничего не будем — только чай с сушками. Володя говорил о Туринской плащанице. Я впервые слышал о ней и пытался понять чудо. Он показывал мне маленький негативный фотоснимок, размером с паспортную фотографию, на котором практически ничего нельзя было рассмотреть. Позже, годом спустя, гениальный питерский фотограф Борис Смелов изготовил мне в подарок большую фотографию Плащаницы, которая до сих пор висит у нас дома.
Я завидовал своим ленинградским друзьям. У них были книги и общение. Они столько знали о Боге и Церкви! Я же в Смоленске чувствовал себя одиноким, заброшенным и никому не интересным. Ходить в храм комсомольцу было небезопасно, но я не столько побаивался неприятностей, сколько насмешек знакомых и ходил на раннюю службу, которая при епископе Феодосии (Процюке) начиналась в шесть утра. В это время в Успенском соборе собиралось прихожан пять-шесть и советский школьник мог безнаказанно раствориться в закоулках громадного собора. Хор из двух человек, усталый дьякон с сильным украинским акцентом. Но как они пели! Ничего подобного я никогда больше не слышал. И какой у них был прекрасный ладан! Резко-прогорклый, угольный и воинственный. И как замечательно потрескивали и величественно сталактитами отекали стеариновые свечи! Одигитрия смотрела сверху из застеклённого киота.
Володя ушел, оставив меня с книгами. Книг было много. Это были не совсем книги — машинописные листы, переплетенные в коричневые картонные обложки без надписей. С любопытством я перебирал эти самиздатские сокровища. Остановился на одной книжке — «Школа молитвы». Автор указан не был. Это был четвертый полуслепой экземпляр закладки, я не разбирал многих слов, но оторваться не мог. Эта книга была написана для меня. Для меня одного. Написана кем-то близким и родным, ведь только близкий человек мог знать меня, любить и так точно понимать мое состояние между жизнью «без Бога» и жизнью с Ним. Я пришел в Церковь три месяца назад.
Когда книга закончилась, я услышал шорох ключа в замочной скважине и шаги. В кухню вошли трое. Володя, Сергей — лаборант из университета и парень необычного вида. Он отличался от нас чем-то существенным и глубоким. Его называли Саша-странник. Серые глаза, серые волосы, серая жесткая борода. Не снимая крепко поношенного пальто, одетого на подрясник, он трижды опустился на колени перед маленькой иконой Спасителя, которая была вставлена в стеклянную дверцу буфета, встал, повернулся к нам, сказал: «Псковская братия велела кланяться вам». И опять, встав на колени, поклонился уже нам, точно выполняя наказ монахов. Я ничего не знал ни о Псково-Печерской лавре, ни о ее насельниках и был поражен необычным для меня поведением серого гостя. У него были сухие скрюченные пальцы. Такие руки бывают у каменщиков. Он достал из кармана пальто две маленькие пачки грузинского чаю и положил их на стол. За чаем разговор шел о лавре, об отце Иоанне Крестьянкине, о видениях и предсказаниях. Гость так и не снял пальто. Он часто крестился и рассказывал о том, как живет теперь легко и свободно, порвав и выбросив партбилет и советский паспорт. Не хочу ничего от антихристовой власти, говорил он, ни работы, ни жилья, ни пенсии! Он жил, где придется, бродил по храмам и монастырям, выполняя какие-то работы за хлеб. Саша-странник ушел, оставив меня в раздумьях и некотором замешательстве.
В десять вечера мы начали собираться на службу. Намечено было ехать на Серафимовское кладбище. Пешком перешли Неву по мосту Лейтенанта Шмидта, прошли мимо Дома Академиков, сплошь увешанного мемориальными досками и прозванного за это Индийской гробницей и по 6-ой линии добрались до метро. От Петроградской до Серафимовского храма мы ехали на автобусе. Несмотря на поздний час, он был заполнен пассажирами. По строгим и немного таинственным лицам я понял, что все едут туда же, куда и мы. В автобусе было тихо.
Серафимовский кладбищенский храм был построен в начале двадцатого века вскоре после прославления Преподобного Серафима Саровского. Народу было видимо-невидимо. Храм был переполнен, в ограде тоже во множестве стояли верующие. Между ними бродили подвыпившие парни с недоуменно-торжественными лицами. Милиция лениво их отгоняла: «Ну, куда лезешь, куда? Ты ведь молодой, неверующий». Но все равно пропускали, не строжились. Я протиснулся в храм и стал пробираться поближе к солее, где происходила непонятная мне суета. Кто-то пронес стопку аккуратно сложенного красного облачения, кто-то вынимал хоругви из колец, привинченных к стене. Народ колыхался в храме. Было жарко от свечей и лишь волны холодного воздуха иногда врывались в храм из притвора. Начался крестный ход. «Воскресение Твое Христе Спасе ангели поют на небеси…». У меня постоянно гасла свеча, казалось что священник и хор ушли далеко вперед, хотелось догнать их, но не получалось. Внезапно я оказался прямо у западного входа и вместе с духовенством пробкой влетел в храм. Все кружилось с невероятной скоростью. Батюшка бегал по солее. Разворачиваясь, он раскручивал кадило солнцем на 360 градусов, искры рассыпались и потухали в воздухе. Он кричал народу о том, что Христос воскрес и храм ревел ответно: «Воистину воскресе!» Я тоже кричал от восторга, мне казалось, что нас миллионы, что мы никого не боимся, что мы победили…
Служба кончилась к четырем утра. Народ целовался и, расположившись на полу, прямо в храме начинал разговляться. Транспорт не ходил, и настоятель разрешил всем остаться в храме в ожидании первого автобуса. Мы же решили скинуться на такси и вернуться домой. Желтая «Волга» неслась по Петроградской, проскочили мост Строителей, въехали на Васильевский остров. Скорее, скорее, — торопил сам себя водитель, но лапы моста Лейтенанта Шмидта уже поднимались в воздух. Начался второй развод мостов. Мы оказались запертыми на Васильевском как в ловушке. Таксист пожелал нам доброй ночи и уехал. Мы с Володей и Сергеем стояли возле моста. Громадная вертикальная стена с четырьмя полосами трамвайных рельсов преграждала нам путь. И вот тут неожиданно пошел снег. Густой и медленный он покрывал набережную ровным слоем сахара. У нас было полтора часа времени. Пойдем в Индийскую гробницу, — предложил Сергей. Мы вошли в парадную, расположились на ступеньках возле старинного радиатора, пережившего и революцию и блокаду, и достали вареные яйца и хлеб. Яйца были обыкновенные некрашеные, хлеб заменял нам кулич. Мы ели нашу пасхальную трапезу и были счастливы в тепле гостеприимного Дома Академиков.
Неожиданно дверь в парадную отворилась и в нее шумно вошли две заснеженные девицы. Они были обуты в сапоги на высоких каблуках и одеты в немыслимо короткие одинаковые красные плащи. Макияж и лексика соответствовали одежде. Девицы сразу взяли игривый тон «с мальчиками», закурили и начали интересоваться нашими планами и есть ли у нас деньги. Они поведали, о том, что «задержались на работе», застряли на острове, что, впрочем, им на это наплевать, потому что холодно, мозгло и скучно «в этом гнилом городе и этой гнилой стране».
Сережа протянул им два яйца и очень тихо сказал: «Христос воскресе!» Девицы смутились и покраснели. Одна робко ответила: «Воистину воскресе!». Другая полезла в сумку и достала бутылку портвейна. Мы пили вино, стукались некрашеными яйцами, удивлялись снегу и негромко напевали пасхальный тропарь. Девчонки сидели на ступенях парадной Индийской гробницы, смущённо натягивая на колени короткие плащи и расспрашивали нас о Богородице. Нам всем было уютно и хотелось говорить о том таинственном и непонятном, что окружало нас в эту ночь…
Послесловие.
Красная улица теперь называется Галерной. Мост называется Благовещенским. Город называется Санкт-Петербургом. Страна называется Россией. Христос воскрес!
