«Патетическое» завещание Чайковского

19 марта 2012 года в Днепропетровском академическом театре русской драмы им. М. Горького по благословению митрополита Днепропетровского и Павлоградского Иринея Центр Православной Культуры «Лествица» представил очередной, двадцатый по счету, концерт музыкально-культурологического проекта «Место встречи — Остров классики». На творческом вечере в исполнении симфонического оркестра Днепропетровской областной филармонии под управлением заслуженного деятеля искусств Украины Натальи Пономарчук прозвучало последнее творение Петра Ильича Чайковского — Симфония N6 си минор, соч. 74, именуемая «Патетическая».

Память смертная

Великий Пост — своеобразный духовный итог прожитого года. Это — и переход, если вспомнить первоначальное значение слова «Пасха» — через некую черту в новую реальность. Если мы настроены верно, если правильно понимаем смысл Великого Поста, тогда мы словно умираем для греха. Снова Вечность звонит в наши колокола, и мы отправляемся в духовное странствие за Христом — а оно всегда лежит через Голгофский холм и пещеру Гроба Господнего в Гефсимании. И снова с особой остротой для нас встает тема жизни и смерти. Вернее, смерти ради жизни. Ведь невозможно воскреснуть, не умерев! Зерно, не умерев, не прорастет (Ин. 12, 24). — провозглашает Тот, Который пришел на эту землю не для того, чтобы наслаждаться жизнью, но чтобы умереть за каждого из нас.

Великий Пост недаром в православной традиции именуется Весной души. И по времени года он выпадает на весну, и именно с весенним возрождением внешне мертвой природы под действием теплых солнечных лучей можно сравнить реанимацию человеческой души, которая, словно под слоем льда безразличия и мусора повседневной суеты, пребывает до времени в состоянии некоего омертвения. Но стоит лишь очистить душу от гнета информационного и эмоционального мусора, отогреть теплотой сугубой молитвы, и она оживает.

И каждый раз мы словно переоцениваем свою жизнь, анализируем её, проходя через таинство покаяния — не просто исповеди — а попытки по-настоящему изменить себя к лучшему. Как помогает человеку в этом ощущение временного и Вечного, осознание того, что наступит день, когда каждый переступит незримую черту видимого мира! Конечность нашего земного бытия, физическая смерть — это то, что в православной традиции именуется, как «память смертная». «Помни про час смертный, и вовек не согрешишь!» — как часто подобные советы давали святые отцы своим духовным детям!

Именно «память смертную» актуализирует в сознании современного человека последний фундаментальный труд Петра Ильича Чайковского, ставший своего рода завещанием композитора. Для светского музыковедения главная тема Шестой симфонии Чайковского — смерть. Задумывался ли сам автор, что эта симфония станет его лебединой песней? Что он сам умрет всего лишь через 9 дней после ее премьерного исполнения, которое продирижирует сам? Понимал ли, что именно эта музыка и через столетия после его ухода будет постоянно напоминать обезумевшему миру о том, что рано или поздно, но каждому из нас предстоит взглянуть в глаза смерти?

«Жизнь» — несостоявшаяся Симфония

Но только ли о физической кончине человека эта музыка? Да и возможно ли представить себе, что Чайковский писал симфонию только лишь про это? Для того чтобы ответить на все эти вопросы, необходимо погрузиться в историю.

1889 год. Чайковский, признанный и увенчанный лаврами славы, состоявшийся композитор — запишет в дневнике: «Мне ужасно хочется написать какую-нибудь грандиозную симфонию, которая была бы как бы завершением всей моей сочинительской карьеры. Неопределённый план такой симфонии давно носится у меня в голове. Надеюсь не умереть, не исполнив этого намерения..»

Парадокс — но первоначальное название этой гипотетической симфонии — «Жизнь» (ми-бемоль мажор)! Конечно же, жизнь не как биологическое существование. Вот что подразумевал сам автор в комментариях к ее программе: «Первая часть — все порыв, уверенность, жажда деятельности. Должна быть краткой (финал смерть — как результат разрушения). 2-я часть: любовь; 3-я часть — разочарование; 4-я кончается замиранием (тоже краткая)»; А вот ещё набросок: «Жизнь: Первое: Юность; Второе: препятствия! Вздор!; Кода: Вперёд, вперёд!». Но не пройдет и двух лет, как все поразительно изменится. Летом 1892-го работа над «Жизнью» начнет затягиваться, а уже в октябре — за год до смерти — Петр Ильич напишет: «Решил выбросить ее и забыть о ней. Решение это бесповоротно, и прекрасно, что оно мной принято».

Музыка эта все же дойдет до нас уже в виде 3-го фортепианного концерта, но Чайковский, отказавшись от ми-бемоль-мажорной «Жизни», вовсе не отказался от идеи итогового произведения всего своего земного пути. Точно так же, как и несостоявшаяся симфония «Жизнь», новый опус под названием «Шестая симфония» будет обозначен им, как произведение с тайной программой.

Что же заставило композитора резко поменять первоначальный замысел? То же, что часто заставляет и нас переосмысливать собственную жизнь, проводить ревизию в душе и преодолевать себя — заставили сделать это скорби. Внешне — ничего особенного, очередные злобные всплески критики, на которые, очевидно, наслоились усталость, эмоциональное опустошение, потери близких друзей.

А еще было необычайное путешествие: Божьим промыслом оказавшись в Европе, Чайковский наносит два крайне важных для понимания «Шестой» симфонии визита: в Зальцбург к Моцарту, и к своей воспитательнице, фрау Дюрбах.

Первый визит — к любимейшему своему композитору. И могли ли не зазвучать в сознании Чайковского, всматривающегося в экспозицию музея, звуки вершины творчества Моцарта — его «Реквиема»? А второй визит — к воспитательнице — Чайковский наносит как бы сам к себе — в свое далекое, счастливое детство. О пережитом тогда композитор писал своему старшему брату: «По временам я до того переносился в это далекое прошлое, что делалось как-то жутко и в то же время сладко и все время мы оба удерживались от слез». А вот отрывок из письма любимому племяннику Володе Давыдову, сыну сестры, как две капли воды похожему на композитора, тому, кто заменил Чайковскому сына, и кому он завещал все права на свою музыку. Именно Володе Давыдову и была посвящена «Шестая»:

«Во время путешествия у меня явилась мысль другой симфонии, на этот раз программной, но с такой программой, которая останется для всех загадкой, - пусть догадываются, а симфония так и будет называться ПРОГРАММНАЯ СИМФОНИЯ (N6)… Программа эта самая что ни на есть проникнутая субъективностью, и нередко во время странствования, мысленно сочиняя ее, я очень плакал. Теперь, возвратившись, сел писать эскизы, и работа пошла так горячо, так скоро, что менее чем в четыре дня у меня совершенно готова была первая часть и в голове уже ясно обрисовались остальные. По форме в этой симфонии будет много нового, и между прочим, финал будет не громкое аллегро, а наоборот, самое тягучее adagio. Ты не можешь себе представить, какое блаженство я ощущаю, убедившись, что время еще не прошло и что работать еще можно».

Смерть для Чайковского: злой фатум или рождение в вечную жизнь?

Что же это за тайная программа? Мы можем лишь предполагать. По периоду написания — это была последняя весна композитора. Родилась симфония очень быстро, на волне необычайного вдохновения. «ГОСПОДИ, БЛАГОСЛОВИ!» — именно эти слова были начертаны Чайковским на первом нотном листе эскиза. На последнем листе рукой Петра Ильича запечатлелись другие слова: «ГОСПОДИ, БЛАГОДАРЮ ТЕБЯ!». Еще не закончился последний Великий пост в его жизни, а звуковой замысел уже был окончен полностью. А не стало ли это произведение его исповедью и покаянием в звуке?

Ровно девять дней спустя после исполнения этого звукового покаяния душа его была взята из этого мира, словно Господь ждал этого момента. Сам Чайковский воспринимал эту музыку, как некий невербальный Реквием — об этом говорит его общение с князем и поэтом Константином Романовым. Князь предложил Чайковскому написать музыку на стихотворение «Реквием» замечательного поэта Алексея Апухнина — кстати, соученика и близкого друга Чайковского.

Вот несколько строк из этой поэзии:

На это сам композитор ответил, что Реквием уже написан: именно об этом — его последняя симфония, особенно — ее финал. Но что для Чайковского — Реквием? Символ ли неотвратимого фатума, перемешанного с бессмыслицей атеистического не-бытия?

Поставим вопрос иначе: как относится Чайковский к смерти? Последние 10 лет своей жизни Петр Ильич восходит в своем религиозном сознании к твердой вере. Он изучает Священное Писание и оставляет для потомков на полях свои пометки, позволяющие четче понять его внутреннее кредо.

Могила П.И.Чайковского на Тихвинском кладбище Александро-Невской лавры

Вот, например, напротив отрывка из книги притч Соломона, там, где праведнику обещается умножение дней его земной жизни, Чайковский ставит риторический вопрос: «Это ли нужно христианину?» Может быть, христианину-Чайковскому гораздо важнее то, что ждет верующего во Христа за гробом — а именно — нескончаемый свет Божественной любви и славы? А тогда и смерть для Чайковского — это не злой фатум. Ведь звучит же в первой части тема молитвенного призыва: «Со святыми упокой»! И недаром мы не празднуем дни рождений святых, а чтим дни их отхода от временной жизни — ибо для христианина смерть — это рождение в жизнь вечную. Но чтобы родиться в эту вечную жизнь, нужно пройти через внутреннее перерождение. Нужно посмотреть на свою жизнь как бы со стороны, и спросить у Господа: «Такой ли Ты хотел видеть мою жизнь?» Нужно после этого умереть для страстей, для греха, и ожить для покаяния, для молитвы и любви. К этому призывает нас Великий пост, к этому призывает Чайковский.

И для этого в звуках своей последней Симфонии он ведет слушателя через воспоминания о своей жизни — о любви и мечтах во второй части. И если в юности — это любовь-страсть, то с годами она трансформируется в любовь-заботу о ближнем. О земных победах, о звоне славы, о шуме восторженной толпы рассказывает Чайковский маршем третьей части. Наверное, почитание свое он воспринимал с некоторой иронией, потому и повествует о нем в разделе под шутливо-ироничным названием «скерцо». Но вот наступает финал симфонии, а с ним — и финал житейской суеты. Как ты прожил земную жизнь? Смог ли победить страсти? Согрел ли ближнего своей любовью? Почему так мало успел сделать доброго? Господи, у меня одно упование: Твое неизреченное милосердие и прощение. Об этом — плач и молитва финала, сокрушение и надежда, запечатленные в звуках оркестра.

Музыка Великого поста

В прежние времена на время Великого поста в городах прекращались всяческие развлечения, в том числе — и концерты. Но существует музыка, которую слушать Великим постом не просто можно — полезно. К такой музыке относится «Шестая» Чайковского. Она отрезвляет нас, и этим помогает превратить весну природы в весну Духовную через искреннее сокрушение о себе, через осознание конечности жизни земной и бесконечности жизни вечной. Именно она сияет неземным светом в коде первой части.

Этот свет — знак нашей встречи с Богом. Ведь, если человек не встретит Бога, не причастится Богу, Великий пост прошел зря. И не только пост — вся его жизнь прошла впустую. Встреча эта в жизни Чайковского состоялась — об этом красноречиво свидетельствуют его дневники, исписанные им поля Библии, наконец, звуки симфонии, которые не оставляют в зале равнодушных.

(Статья написана на основе выступления ведущего концерта — музыковеда из Киева, заслуженного деятеля искусств Украины протодиакона Николая Лысенко)