Концерт Бортнянского

Он жил по соседству с нами, на одной лестничной площадке, он и его жена с сыном от первого брака. А своих детей у дядь Вовы не состоялось. Был он моложе своей жены лет на восемь. И сошлись они, как я понимаю, на любви к искусству.

Тёть Люда — жена — по природе своей вообще была массовица-затейница. Любила всё пёстрое, звонкое. чтобы музыка бодрая, народ весёлый, духи, наряды. к изящным романам тяготела. Добрая, сентиментальная душа городская. А дядь Вовка. он другой. Сам сибиряк и. душа в нём такая. скрытая вроде, не выдающаяся, простая, но вместе с тем и чуткая к красоте, и к музыке тоже. только к другой, задушевной, народной. Говорят, в молодости дядька Вовка здорово играл на гармони. Тем, кажись, тёть Люду и покорил. Но потом переехали они в город, заперлись в четырёх стенах стандартной хрущёвки. дядька Вовка пошёл работать на консервный завод, стал выпивать. сперва эпизодически, а потом и систематически, как водится, ну и музыка кончилась. Потянулось шуршание будней.

Жили втроём в однокомнатной квартире. Пасынок вырос, молодость прошла, и стало, как я понимаю, дядьке Вовке скучно жить на свете — просто невмоготу. Пил он уже крепко, запоями, хоть и с просветами существенными. Беда, что тут скажешь. Скучная и страшная проза нашей безбожной реальности.

Из хорошего вот что — дядька Вовка был мастер на все руки. Иногда, если отца не было дома, и нужен был какой-то инструмент, а мы не могли его найти — мама стучалась по-соседски к дядьке Вовке и просила: «Володь, дай. (плоскогубцы. ножовку. дрель)» И дядька Вовка с тайным упоением открывал свою заветную кладовку, заваленную всяким инструментом, но заваленную как-то так художественно и сподручно, что он быстро находил, что ему было нужно, и приходил к нам чинить поломку. Сам. Я всегда замечал, что он делает это не по чувству какого-то долга, даже не по принуждению совести, а именно в охотку, с радостью. Даже словно это была для него отдушина какая-то.

Вот и ещё беда (кроме выпивки): матерщинник был дядька Вовка ужасный, просто даже можно сказать виртуозный мастер по этому делу, и было понятно, что так вот заведено где-то там, в сибирской деревне, откуда он родом, что матом там не ругаются, а в самом деле разговаривают. И он забывался иногда. При матери моей вворачивал крепкое словцо или скабрезную прибаутку. Но мама моя брани не переносит на дух, и всегда его строго останавливала. И вот я видел, что дядьке Вовке — этому буяну и рукосую, — приятно, что кто-то его останавливает от злого дела властно, со строгостью. словно он даже радовался, что есть, в самом деле, ещё на свете правда. Интересный он всё-таки был мужик.

Но главная беда — дядька Вовка был нехристь, некрещёный, и к вере, к религии относился весьма пренебрежительно, а порой и язвительно. Ну так — не вдаваясь в подробности. без разбору и без особой злобы, а по давнему нашему «совковому» обыкновению. Как его научили в деревне безбожные сородичи, да в культпросвет училище позже, так он и позволял себе иногда высказаться, как ему казалось «по существу». Съёрничать. Но мама его и тут всегда осаживала, и он останавливался, точно прислушивался к чему, приглядывался в себе самом. Мерковал.

А я между тем рос, рос и достиг того чудесного возраста, когда всё хочется попробовать, узнать, понять и сделать. и причём всё сразу и именно чтобы не так, как у всех. В то время магнитофона у меня не было, зато был проигрыватель, и стали уже появляться первые «официальные», а ещё недавно запрещенные пластинки: «Дип Пёрпл», «Лед Зеппелин», «Джетро Талл». И вот я врублю музон, слушаю, а меня аж распирает от счастья! Но своего восторга мне мало, нужно непременно, чтобы все восторгались. и я делаю звук на полную, чтобы весь дом «тащился», потому, что. ну потому, что не тащиться здесь никак невозможно. Это же цеп-пе-ли-н!

И потому, когда дядька Вовка начинал кулаком барабанить в стену, я на него крепко серчал и считал человеком отсталым. Но музыку всё же делал потише.

Между тем начались самые мутные времена — перевал с восьмидесятых на девяностые. И уже ходили мы в магазин со смешными талонами-бумажками, где было написано: «Приглашение на покупку» сахара. или крупы. которых всё равно на всех не хватало. И вот при всём развале к пустым прилавкам и мусорным ветрам в головах добавилась та беда, что водка снова, после недавней «антиалкогольной» кампании, оказалась «в законе». и «катали» уже эту водку кому только не лень. И травились и мёрли как мухи, но следить уже за всем этим было некому и некогда. и гробов на всех не хватало, так что хоронили всё чаще в полиэтиленовых пакетах. Такое было время.

И дядька Вовка пить уже стал в самом деле «по чёрному». Мамка моя за него молилась, я знаю. А тёть Люда. может быть она в Бога и веровала, но не по церковному. и меняться ничуть не хотела, жила уже как живётся, да и всё тут. И вот дядька Вовка полез как-то в пьяном виде на даче на бак. Водовоз подъехал, и нужно было крышку на баке открыть и направить шланг. Дядька Вовка полез, да оступился и упал с двухметровой высоты. И так неудачно, что сломал позвоночник.

Долго он лежал в больнице, потом на коляске передвигался. Побледнел, осунулся, поскучнел совсем. и однажды, когда он был в санатории, тёть Люда прибежала к нам в панике потому, что ей привиделся вдруг дядька Вовка — в петле посреди комнаты, — и она всё плакала, говорила что боится за него. И мама всё уговаривала её сходить в храм, поисповедоваться, но она, кажется, так и не пошла.

Дядька Вовка вернулся с больницы и санатория домой, стал пить меньше. постепенно приноровился передвигаться на костылях, но полное выздоровление ему уже никто не обещал. Ну и он как-то смирился.

Между тем я продолжал слушать свои пластинки и вот как-то купил новую. церковного композитора Дмитрия Бортнянского. Как сейчас помню — Камерный хор под управлением Валерия Полянского.

Для меня это было в диковинку. Это была совсем другая музыка, нежели та, к которой я привык. Я слушал её, и для меня может быть впервые открывался какой-то особенный мир: иной, зовущий, ни с чем не сравнимый и ни на что не похожий. Я был увлечён и слушал пластинку снова и снова, правда, уже приглушив звук, помня дядь Вовкино недовольство и сострадая его беспомощности.

Как-то я зашёл к нему. уж не помню, зачем, и вдруг дядька Вовка говорит:

 — Слышь, а что это там у тебя вчера такое. вроде как пение церковное.

Он говорил это, смущаясь, и лицо у него было как будто не дядьки Вовки, а мальчишки. такого доброго, деревенского паренька, чистого и простого. Я дядьку Вовку таким ещё не видел.

 — Да это я пластину купил, дядь Вов. Бортнянский.

 — Ну, ты это. — продолжал дядька Вовка как бы между делом, — ты в следующий раз, если будешь эту пластинку ставить — погромче сделай. вот что. Хорошо поют.

Честно скажу, для меня этот разговор стал откровением. Я такой просьбы и такого отношения к духовной музыке от дядьки Вовки не ожидал никак.

Но слушая с тех пор пластинку Бортнянского, я делал звук погромче и знал, что там, за стенкой, дядька Вовка старается меньше шуметь, а, может быть и вовсе оставляет свои дела и слушает. И мне было радостно оттого, что ему радостно. Особенно одно произведение. «Живый в помощи.» Я его чаще всего слушал.

Между тем я женился, родилась дочка, потом вторая. нам стало тесновато вшестером в двухкомнатной квартире, и мы стали с женой снимать жильё.

Дядьку Вовку я видел теперь совсем редко, только когда приходил в гости к родителям. Годы мелькали, неслись в делах, в суете. и вот я однажды узнал, что дядь Вовка оказался в больнице с циррозом печени. Пить он перестал (между прочим, ещё раньше), но процесс уже был необратимый, так что ничего уже нельзя было поделать.

Я вспоминал его и только жалел, что хороший, в общем, и добрый мужик так и уйдёт из жизни некрещеным. И точно, в один из приходов моих к матери я узнал, что дядька Вовка помер в больнице.

Грустно мне это было слышать, и я всё думал о нём, о его жизни. вспоминал концерт Бортнянского… и изумлённую, светлую радость нашего дядьки Вовки.

 — Да, — сказал я маме, — хороший ведь был мужик, жалко, что нельзя о нём помолиться в церкви, свечку поставить!

 — Как это нельзя, почему? — встрепенулась мама.

И тут я узнал, что незадолго до смерти, уже в больнице дядька Вовка вдруг неожиданно для всех попросил позвать священника. Сам. Потом он поисповедовался от души, принял святое крещение, причастился. И так, в чистоте младенческой отошёл к Богу, которого, как я понимаю теперь, он в глубине сердца всегда любил и искал. Просто не сразу сумел это понять.

http://www.pravoslavie.ru/jurnal/52 707.htm