Самые ранние христианские символические изображения относятся ко временам древней катакомбной Церкви и первых гонений. Тогда символика употреблялась в первую очередь как криптограмма, тайнопись, чтобы единоверцы могли узнавать друг друга во враждебном окружении. Однако смысл символов был всецело обусловлен религиозными переживаниями; тем самым можно утверждать, что они донесли до нас богословие ранней Церкви.
Мир «иной» приоткрывается в этом мире через символы, поэтому и символическое видение есть свойство человека, который предназначен к бытию в этих двух мирах. Поскольку Божественное в той или иной степени открывалось людям всех дохристианских культур, то неудивительно, что Церковь использует некоторые из «языческих» образов, уходящих своими корнями не собственно в язычество, а в глубины человеческого сознания, где даже у самых пламенных атеистов дремлет жажда богопознания. При этом Церковь очищает и проясняет эти символы, показывает стоящую за ними истину в свете Откровения. Они оказываются подобными дверям в другой мир, прикрытыми для язычников и распахнутыми настежь в христианстве. Отметим, что в дохристианском мире в наибольшей полноте была просвещена Богом ветхозаветная Церковь. Израиль знал путь познания Единого Бога, а следовательно, и язык его символов был наиболее адекватным тому, что за ними стояло. Потому многие ветхозаветные прообразовательные символы естественно входят в христианскую символику. Объективно это связано и с тем, что первыми христианами были в основном выходцы из иудейской среды.
Символизм христианского искусства этой поры был проявлением «естественного» для религиозного человека видения мира, был способом познания сокровенных глубин мироздания и его Творца.
Отношение к непосредственному изображению Бога и «мира невидимого» было неоднозначным даже среди ранних Отцов Церкви; у всех перед глазами был пример язычества, в котором религиозное почитание отнималось у первообраза божества и переносилось на его воплощенную в том или ином материале форму.
Художественно передать тайну Воплощения и Креста представлялось весьма трудной задачей. По замечанию Леонида Успенского, «для того, чтобы понемногу подготовить людей к воистину непостижимой тайне Боговоплощения, Церковь сначала обращалась к ним на языке, более для них приемлемом, чем прямой образ"[1]. Этим и объясняется обилие символов в раннехристианском искусстве.
Богатый материал для изучения раннехристианской символики дают творения Климента Александрийского, который пишет о предпочтительных для христиан изображениях. Сплав образов ветхозаветных и общекультурных мы находим в гимне Христу его сочинения (ок. 190 г.):
15 Подпора страждущих,
Вечный владыка,
Смертного рода
Спаситель Иисус,
Пастырь, пахарь,
20 Кормило, устье[2],
Крыло Небесное
Святого стада.
Рыбарь всех смертных,
Тобою спасенных
25 В волнах неприязненных.
Из моря нечестия
Сладкою жизнью уловляющий,
Веди нас, овец
30 Разумных Пастырь
Святый, веди нас,
Царь детей непорочных.
Стопы Христа —
Путь Небесный[3].
Здесь мы приведем лишь основные символы из той совокупности древнехристианской символики, которая передает целостную картину миропонимания Церкви и чаяния Небесного Царствия.
Главные символы естественным образом связаны с самым существенным в жизни Церкви — Спасителем, Его крестной смертью и утвержденным Им таинством Богообщения — Евхаристии. Таким образом, главные евхаристические символы: хлеб, виноград, предметы, связанные с виноградарским делом, — получили наиболее широкое распространение в живописи катакомб, в эпиграфике; они изображались на священных сосудах и предметах обихода христиан. К собственно евхаристическим символам относятся изображения виноградной лозы и хлеба.
Хлеб изображается и в виде колосьев (снопы могут символизировать собрание Апостолов), и в виде хлебов причащения. Приведем рисунок, явно апеллирующий к чуду приумножения хлебов (Мф 14:17−21; Мф 15:32−38) и в то же время изображающий хлеб Евхаристии (о символике изображения рыбы см. ниже).
Виноградная лоза — евангельский образ Христа, единого источника жизни для человека, которую Он подает через причастие.[4]
Символ лозы имеет также значение Церкви: ее члены — ветви; виноградные грозди, которые нередко клюют птицы, суть символ Причащения — способа жизни во Христе. Виноградная лоза в Ветхом Завете — символ земли обетованной, в Новом — рая; в этом значении лоза еще долго используется в качестве декоративного элемента. Вот совершенное изображение лозы из мозаик мавзолея Сан-Констанца в Риме.
К символике винограда относятся также изображения чаш и бочек, используемых при его уборке.
Приведем фрагмент равеннской мозаики VI в., изображающей лозу, монограмму Христа и павлина, — птицу, символизирующую возрождение к новой жизни.
С самим Спасителем связаны изображения рыбы как своеобразной отсылки к имени Христа; Доброго Пастыря (Ин 10:11−16; Мф 25:32); Агнца — Его ветхозаветного прообраза (например, Ис 16:1, ср. Ин 1:29), а также Его имени, выраженного в знаке (монограмме) и в прикровенном изображении Креста в образе якоря, корабля.
Остановимся прежде всего на монограмме имени Христова. Эта монограмма, состоящая из начальных букв Х и Р, получила большое распространение, возможно, начиная с апостольских времен. Мы находим ее в эпиграфике, на рельефах саркофагов, в мозаиках и пр. Возможно, монограмма восходит к словам Апокалипсиса о «печати Бога Живого» (Откр 7:2) и «новом имени побеждающему» (Откр 2:17) — верному в Царствии Божием.
Греческое название монограммы crisma (собств. «помазание, миропомазание») может переводиться как «печать». Форма монограммы существенно видоизменялась с течением времени. Наиболее раcпространенный вариант усложняется в раннеконстантиновское время: ок. 335 г. он преобразуется в (исчезает буква Х). Такая форма имела большое распространение на востоке, особенно в Египте. Нередко она украшается пальмовыми ветвями или утверждается в лавровом венке (античные символы славы), сопровождается буквами и. Приведем изображение детали саркофага II в., в которой собственно хризма не присутствует, но значение сохраняется. Такое употребление и восходит к тексту апокалипсиса: Я есмь Альфа и Омега, начало и конец, говорит Господь, Который есть и был и грядет, Вседержитель. (Откр 1:8; см. также Откр 22:13).
Начальная и конечная буквы греческого алфавита являют таким образом Божественное достоинство Иисуса Христа, а их соединение с Его именем (хризма) подчеркивает «…Его собезначальное бытие со Отцем, Его отношение к миру, как первоисточника всего и конечной цели всякого бытия"[5]. Таково изображение хризмы на монете императора Константина II (317−361).
Дополнительной отсылкой ко Христу могла служить надпись, которая была шифрограммой Его имени Christos — ikhthus, «рыба». Помимо простого анаграммного сходства, это слово приобретало и дополнительную символическую нагрузку: его читали как аббревиатуру фразы Иисус Христос, Сын Божий, Спаситель,[6] Iesus Christos Theu Yu Sotir. Ср. серебряную пластинку IV в. (Трир).
Изображение хризмы — постоянный мотив христианского искусства. Приведем и интересный современный графический вариант хризмы — эмблему журнала «Sourozh».
Все эти изображения — действительно тайнопись: за известными формами букв алфавита и др. скрывается образ Распятия Воплотившегося Бога и возможность для человека измениться через приобщение к тайне Креста.
К таким образам относится также и якорь — символ христианской надежды на будущее Воскресение, как говорит о том апостол Павел в послании к Евреям (Евр 6:18−20). Вот изображение якоря из римских катакомб.
В раннехристианской гемме сливаются изображения креста и якоря. Его сопровождают рыбы — символы Христа, а из основания произрастают пальмовые ветви — символы триумфа.
В прямом смысле, как образ спасения, используется якорь в изображении с двумя уловляемыми рыбками-христианами из римских катакомб II века. А это — еще один, графически проработанный вариант того же сюжета.
Другой распространенный символ — корабль, который также нередко включает образ Креста. Во многих древних культурах корабль — символ человеческой жизни, плывущей к неизбежной пристани — смерти.
Но в христианстве корабль ассоциируется с Церковью[7]. Церковь как корабль, ведомый Христом, — распространеннейшая метафора (см. выше в гимне Климента Александрийского). Но и всякий христианин тоже может уподобляться кораблику, следующему за кораблем-Церковью. В христианских изображениях корабля, несущегося по волнам житейского моря под знаком креста и направляющегося ко Христу, адекватно выражен образ христианской жизни, плод которой — обретение вечной жизни в единении с Богом.
Обратимся к образу Христа — Доброго Пастыря. Основной источник этого образа — евангельская притча, в которой Сам Христос называет Себя так (Ин 10:11−16). Собственно образ Пастыря коренится в Ветхом Завете, где нередко предводители народа израильского (Моисей — Ис 63:11, Иисус Навин — Числ 27:16−17, царь Давид в псалмах 77, 71, 23) называются пастырями, о Самом же Господе говорится — «Господь, Пастырь мой» (Пс Господе говорится — «Господь, Пастырь мой» (Пс 23:1−2). Таким образом, Христос в евангельской притче указывает на исполнение пророчества и обретение утешения народом Божьим. К тому же образ пастыря имел и имеет всем понятный смысл, так что и поныне в христианстве принято называть священников пастырями, а мирян — паствой.
Христос-Пастырь изображается в виде античного пастуха, одетого в хитон, в пастушеских зашнурованных сандалиях, нередко с посохом[8] и сосудом для молока; в руках он может держать тростниковую флейту. Сосуд для молока символизирует Причастие; жезл — власть; флейта — сладость Его учения («Никто никогда не говорил так, как этот человек» — Ин 7:46) и упования, надежды. Такова мозаика начала IV в. базилики из Аквилеи.
Художественными прототипами образа могли послужить античные изображения пастуха, покровителя стад Гермеса, с ягненком на плечах, Меркурия с барашком у ног — образ Богообщения. Агнец на плечах Доброго Пастыря божественной радости о пропавшей овце — кающемся грешнике — в Евангелии от Луки (Лк 15:3−7), где раскрывается и пророчество Исайи: «Агнцев будет брать на руки и носить на груди своей, и водить дойных» (Ис 40:11). Тут тайна искупления мира во Христе, отношения Бога, «полагающего жизнь свою за овец» (Ин 10:11), к людям. Овца в данном случае есть образ падшей человеческой природы, воспринятой Богом и возведенной Им к Божественному достоинству.
С образом Доброго Пастыря в раннехристианском искусстве соседствует образ Агнца — ветхозаветного прообраза жертвы Христа (жертва Авеля; жертва Авраама, пасхальная жертва) и евангельского Агнца, «вземлющего грехи мира» (Ин 1:29). Агнец — Христос нередко изображается с принадлежностями пастуха, что буквально следует словам Откровения «Агнец <…> будет пасти их и водить их на живые источники вод» (Откр 7:17). Агнец есть евхаристический образ, и в христианской иконографии он нередко изображается на дне литургических сосудов. Агнцем называется в современной литургической практике и часть просфоры, освящаемая в Евхаристии.
Агнец может изображаться на скале или камне, из подножия которого бьют струи четырех источников (символы Четвероевангелия), к которым устремляются другие агнцы — апостолы или, шире, вообще христиане. Агнец из мозаик Равенны (VI в.) изображен с нимбом, на котором — хризма; тем самым его соотнесенность с Христом предстает как совершенно бесспорная.
Изображение Христа в виде Агнца намекало на тайну Крестной Жертвы[9], но не обнаруживало ее перед нехристианами; однако во времена широкого распространения христианства оно было запрещено 82 правилом VI (V-VI) Вселенского собора 692 г., поскольку первенство в почитании должно принадлежать не прообразу, а самому образу Спасителя «по человеческому существу». По отношению к «прямому образу» такие символы являлись уже пережитками «иудейской незрелости"[10].
В Новом Завете символика рыбы связывается с проповедью; бывших рыбаков, а после апостолов, Христос называет «ловцами человеков» (Мф 4:19; Мк 1:17), а Царствие Небесное уподобляет «неводу, закинутому в море и захватившего рыб всякого рода» (Мф 13:47).
Евхаристическое значение рыбы связывается с прообразовательными евангельскими трапезами: насыщением народа в пустыне хлебами и рыбами (Мк 6:34−44; Мк 8:1−9), трапезой Христа и апостолов на Тивериадском озере по Воскресении (Ин 21:9−22), которая нередко изображается в катакомбах, смыкаясь с Тайной Вечерей. В Писании Христос говорит: «Есть ли между вами такой человек, который, когда сын его попросит у него хлеба, подал бы ему камень? И когда попросит рыбы, подал бы ему змею?"(Мф 7:9−10). По мысли толкователей образ рыбы относится ко Христу как истинному Хлебу Жизни, в противоположность змее, которая символизирует диавола[11]. Изображение рыбы нередко сочетается с изображением корзины с хлебами и вином, и таким образом символ рыбы связывается с Самим Христом.
Выше мы писали, что этой соотнесенности способствует и графический облик греческого названия рыбы. Символика рыбы оказывается связанной и с таинством Крещения. Как говорит Тертуллиан: «Мы маленькие рыбки, ведомые нашим ikhthus, мы рождаемся в воде и можем спастись не иначе, как пребывая в воде."[12]
На рисунке — изображение рыбы, служившее заставкой к письму свт. Василия Великого.
Крест Христов и Его Воскресение, апокалиптические чаяния всеобщего воскресения и настоящая жизнь Церкви в Таинстве Евхаристии — вот суть образов, скрывающихся за символами первых веков христианства, часть которых постепенно, начиная со времени Константина Великого, вытеснялась более прямыми образами.
[1]Успенский Л. Богословие иконы Православной Церкви. Издательство Западно-Европейского Экзархата. Московский Патриархат, 1989, с. 11.
[2]Слово устье может значить и «гавань». — Ред.
[3] Цит по: Граф А. С. Уваров. Древнехристианская символика. М., 1908.
[4] По слову Климента Александрийского, как лоза дает вино, так Божественное Слово дало Свою кровь; ср. Ин 15:1 («Я есмь истинная виноградная лоза»).
[5] Архим. Христофор. Древнехристианская иконография как выражение древнецерковного миросозерцания. Спб., 1886, с. 60.
[6] Голубцова, могло возникнуть в Александрии — центре аллегорической экзегезы. — Голубцов А. П. Из чтений по церковной археологии и литургике. Т. 1. Сергиев Посад, 1918, с. 189.
[7]Gerd Heinz-Mohr. Lexikon der Symbole. Herder, 1992, S. 274.
[8]Отметим, что посох как знак пастырского достоинства вручается православным игуменам и епископам.
[9] В этом значении образу Агнца наследовало более позднее изображение Распятия.
[10]Успенский Л. Богословие иконы Православной Церкви, с. 64.
[11] Голубцов А. П. Из чтений по церковной археологии и литургике, с. 191.
[12]Цит по: Успенский Л. Там же, сс. 40−41.
