Мир тесен, или Иерусалим как радость череповецкого могильщика

Записки паломника

…To be or not to be? Пить или не пить? И решил я to be, то есть, отказаться от спиртного вообще: денег и так мало, а тут еще в Палестину потянуло. Порывшись в интернете, нашел билет, цена которого позволяла не только беречь печень и нервы, но и совесть полегче сделать, а кошелек, соответственно, потяжелее.

Зима в России больше, чем зима. И, чтобы не принимать участия в страшных «новогодних праздниках», поехал я в Палестину именно зимой — заодно и погреюсь, — подумал.

Первое, что впечатлило в темном и неубранном Тель-Авиве, так это холод. Вот те и погрелся. «А ты что думал, — приветствовал меня местный житель, понуро ковылявший на работу в полшестого утра. — Тепло здесь будет днем. Сейчас терпи». Местный житель, первый, кого я встретил в Израиле, оказался почти земляком, как он сказал: «инженером из Ухты», пожилым переселенцем. Вот только от его инженерства ничего не осталось, кроме воспоминаний: работает дворником. Да и то: «когда тебе под пятьдесят, никому ты здесь не нужен — самую грязную работу выполнять будешь за копейки. За адароты то есть». Сказал — и зашаркал себе дальше. Пошел и я — в указанном «почти земляком» направлении к морю, восход смотреть. Невзирая на холод и унылых пожилых переселенцев-дворников. Холод, кстати, стал слабеть — солнце поднималось над Средиземьем (как сказал бы Толкиен, наверное).

Вместе с холодом и липкой темнотой исчезало и противненькое настроение: по опыту знаю, что первое впечатление от страны далеко не всегда оказывается верным. Всмотреться надо — что в страну, что в людей.

А всматриваться было во что. Во-первых, Средиземное море в любом случае может вызвать почтение — как никак, колыбель средиземноморской цивилизации, к которой пока еще и Россия относится. Во-вторых, именно здесь, на этом самом месте, где я с умным видом прогуливался, всего пару тысячелетий назад гостил в доме кожевника Симона его и мой тезка — Симон Петр, он же апостол Христов. Бывали здесь, наверное, и другие апостолы, отсюда они начинали свои миссионерские путешествия, благодаря которым впоследствии и появилась возможность меня вообще Петром назвать, то есть христианским именем. Да и страны наши христианскими сделать — некоторые до сих пор таковыми остаются. Так что поразмыслить было над чем. Над тем, например, почему этот город называется Тель-Авив — Яффа. Ба, «Яффа"-то, оказывается, в нашем произношении «Иоппия»! То есть, вот он, тот самый дом Симона кожевника, о котором в Деяниях Апостольских и повествуется. Интересный такой дом на берегу моря, с надписью: «Дом Симона кожевника, семья Захарии». Что значит последнее, я понял не до конца. Наверное, то, что здесь живет такая-то семья, и здание это никому отдавать не намерена. Стоишь у дома, раскрываешь Новый Завет, читаешь слова, обращенные ангелом к сотнику Италийского полка Корнилию: «пошли людей в Иоппию и призови Симона, называемого Петром. Он гостит у некоего Симона кожевника, которого дом находится при море; он скажет тебе слова, которыми спасешься ты и весь дом твой». Тут же апостол Петр услышал: «Что Бог очистил, того не почитай нечистым» — это по отношению к тем народам-язычникам, которых израильтяне считали (по тем временам, довольно справедливо) достойными бани. Духовной. Или, как потом сказали сами наши предки-христиане, «бани пакибытия», то есть «очищения будущей жизни». Так что, можно сказать, побывал на том самом месте, «откуду есть пошла Русская земля», на месте рождения Святой Руси. Да и не только Руси: ведь именно отсюда стала поступать благая весть о Христе в весь остальной мир. Маленький такой дом Симона кожевника, а о скольком рассказать может! И это я еще в Иерусалиме не был! Впрочем, нарочно так сделал, нарочно в «Калашный ряд» сразу не сунулся: осмотреться хотел, что да как в этом Израиле.

Есть у психиатров такой термин: «иерусалимский синдром». Это когда человек, с виду вроде бы нормальный, оказываясь здесь, начинает вести себя более чем странно: одевается в балахоны всякие, берет в руки посох, ходит по городу, кричит, что он пророк или вообще — мессия, и призывает всех следовать за ним. Причем, куда следовать, зачем — не объясняет. Иерусалимские медики ежегодно сталкиваются с такими экзальтированными личностями разных религий со всех концов света в своих клиниках, куда этих новоявленных пророков доставляют сердобольные полицейские. Кстати, это можно было бы взять на заметку нашим полицейским: в летнее время в Вологде все чаще стали появляться всякие сектанты на площадях — типа «проповедуют».Курс лечения совсем небольшой: через пару-тройку дней человек, что называется «очухивается», приходит в себя и совершенно ничего не помнит, что с ним было. Честно говоря, побаивался я ехать в Иерусалим — вдруг чего забуду. Напомнят потом израильские психиатры — стыдно будет, наверное.

Все равно интересно: так долго мечтал побывать здесь, фантазии всякие в голове рисовались, переживал, а тут — проезжаешь пару десятков километров из Тель-Авива, видишь знак «Jerusalem», выходишь из здания автовокзала и пытаешься совместить попытку осознания того, что здесь самое что ни на есть библейское место с необходимостью найти нужную гостиницу и со связанной со всем этим суетой. Гостиница, кстати, в Старом городе, в сотне метров от Храма Гроба Господня. Познакомившись, поговорив с неторопливыми, но по-восточному гостеприимными хозяевами-арабами, кинув вещи, отдышавшись, я решил взять «тайм-аут»: спокойно выпить кофе и начать спокойно относиться к тому, где я нахожусь, слава Богу. И вообще, оказавшись в Израиле, наверное, стоит смириться со следующим обстоятельством: «все сразу» не увидишь. Во-первых, не успеешь. Во-вторых, в погоне за «всем сразу» сильно рискуешь остаться безо всего решительно. В-третьих, что это вообще за «все сразу», это «all included»?! Что, Святая земля — место удовлетворения религиозных нужд туриста, что ли? Или же относиться к своему пребыванию здесь стоит внимательнее, неторопливо? Так что решил брать пример с хозяев-арабов: неторопливо, спокойно смотреть на мир, давая возможность поработать не только глазам и ногам, но и сердцу.

Знакомая из Эстонии, побывав в Псково-Печорском монастыре, призналась мне: «Ну, как я могу рассказывать о своих чувствах в этой обители? Когда говоришь вслух или пишешь, все равно самого главного не скажешь, а твои светлые чувства тускнеют. Печоры пережить надо самому — тогда все поймешь». Есть и настоятельный совет, который мы ежедневно можем увидеть/услышать в церкви после завершения чтения благодарственных молитв: «После Причастия каждый да пребывает в немногословии и чистоте, чтобы достойно сохранить в себе Христа принятого». Так что пускаться в многословие и сладкословие очень бы не хотелось. Иначе очень некрасиво получится: открыть фотоальбом, ткнуть пальцем — «а вот это я на Голгофе!» — и еще что-нибудь о том, как «там благодатно» прочирикать. Фу. Иерусалим все-таки — не Париж какой-нибудь, романтические чувства тут неуместны.

И, кстати, именно поэтому Иерусалим и становится таким важным местом для каждого христианина: он призывает к серьезному отношению к святыне. А, кроме того, здесь начинаешь понимать то, что Бог с нами предельно деликатен и скромен. Здесь, на этой земле, произошли главные события человеческой истории, здесь прозвучало первое — тихое, изумленное и радостное — «Христос воскресе!»; каких памятников человечество удостаивает места гораздо менее значимые и благородные? А тут — обычный восточный город, базары, торговцы, суета. Храм Гроба Господня, хоть и большой, но внешнего величия — как у Софии Константинопольской или храма Христа Спасителя, например, — здесь нет. Скромно стоит, в окружении разного рода зданий. Понимание того, где находишься, приходит далеко не сразу, хорошо, если вообще придет. Не хочется тут «щелкать на память», не хочется суетиться, несмотря на многолюдство. Бог скромен и ненавязчив: хочешь — молись тихо в стороне, физически ощущая то, что «вот, здесь ВСЕ ЭТО и было», хочешь — бегай по храму из угла в угол с выпученными глазами, ставя свечки «так, как надо». Бог терпит нас и таких. Даже экскурсоводов-бездарей, которые, заведя сюда «свою группу», начинают им вешать такую лапшу на уши, что уши вянут даже у не говорящих по-русски людей. Повторять экскурсоводческие бредни, которые я услышал, не буду, но слишком они напоминали «культпоходы» советских туристов в разоренные северные или унижаемые церкви «Золотого кольца» и в Лавру: тут тебе и брезгливое «церковники», и «мы-то с вами понимаем, что.», и «я всегда говорю.». Не непрошенный совет, а, скорее, пожелание «нашим людям», едущим в Палестину: лучше заранее как следует прочитать, познакомиться с историей — мировой и церковной — нежели позволять потом коверкать ее за ваши деньги какому-нибудь иудействующему гиду. Прочитайте, подготовьтесь, на месте купите карту — самостоятельно передвигаться все-таки проще, не будете зависеть от образованца-гида и от его оскорбительных для христианина выходок. Говорят знающие люди, что есть потрясающий иерусалимский экскурсовод, «подлинно израильтянин, в нем же несть лукавства», рассказы которого о Святой земле многих приводят ко Христу, но я, увы, этого парня не встретил. Оставил на потом: даст Бог, познакомимся.
Верное наблюдение: там, где святыня, всегда жди всяких неприятностей, искушений и прочих «прелестей». Мы это знаем по нашим храмам — Иерусалим ничем не отличается. Бог все-таки скромен — позволяет нам быть самими собой. Вспоминаются горькие слова: «Таким бываю я, Господи, каждый раз, когда Ты оставляешь меня на меня самого».

В храме Гроба Господня по-новому прочел слова из Евангелия: «На том месте, где Он распят, был сад, и в саду гроб новый, в котором еще никто не был положен: там положили Иисуса. потому что гроб был близко». От Голгофы до Гроба — метров 100 — 150. Полностью согласен со своей эстонской знакомой: это все нужно пережить самому.

Ругаются две соотечественницы: «Ис-с-с-куш-ш-ш-ение!» — «С-с-с-ама ис-с-с-с-кушение!» Рядом стоит семья из Москвы и не понимает, что поражает больше: то, что они находятся рядом с Гробом Господним, или то, что и здесь, оказывается, люди остаются людьми. Мне еще представилось: вот, предположим, приходит сейчас в храм Кто-то и, размахивая кнутом, выгоняет торговцев, опрокидывает знаменитые «церковные ящики», не позволяет, чтобы болтались здесь бесцельно, да еще и кричит, мол, не нужны Мне ваши шекели — рубли — доллары и евро! Милости хочу, а не жертвы! И притчу расскажет, например, о каком-нибудь милосердном чеченце. — Распяли бы. Да и недалеко тут до Голгофы. Впрочем, похоже, этот Кто-то постоянно распинается у нас. И ЗА нас, что утешает, конечно:

«Удрученный ношей крестной,
Всю тебя, земля родная,
В рабском виде Царь небесный
Исходил, благословляя», —

Ох, прав Федор Иванович! — Всю землю. И Землю.

В таких вот думах я возвращался в свою гостиницу (общежительного типа, 500 рублей в сутки, если интересно) в центре Старого города. Поскольку город не только старый, но еще и восточный, заблудиться в нем больших трудностей не представляет. А когда на тебя со всех сторон набрасываются веселые арабские торговцы, искренне готовые тебе и только тебе, друг из России, продать свой замечательный, своими руками сделанный «фата», платок — «арафатку», привычные ориентиры исчезают напрочь и наступает дезориентация, как минимум, что касается цен. «Ты меня без ножа режешь! — кричал мне паренек, уже успевший набросить на меня «арафатку», которую я все-таки выбрал, уступив его требованиям. — Последнее слово: 200 шекелей (2000 рубликов)! Я же свои деньги трачу, пойми!» — «А я, между прочим, тоже, — промямлил я. — Давай две за сотню!» — «А-а-а! Гра-а-а-бют! Давай за полторы?» — «Давай». Так что шел я со своими платочками в гостиницу жутко довольный своими способностями коммерсанта. До тех пор довольствовался ими, пока не увидел в Вифлееме точно такие же — за десять шекелей, за сто рублей то есть. Со стыда и от злости купил еще пару. Так процветает торговля в Израиле!

В гостинице — привычная суета. Всякой твари по паре: ирландцы, немцы, американцы, японцы — по большей части паломники. Все что-то говорят, улыбаются, обсуждают. Сидит рядом с их толпой дядька. Улыбается во весь рот, но не говорит вообще ничего. Наш человек, сразу ясно. Хотя нет, наши особой улыбчивостью не отличаются. А жаль. Поэтому и спрашиваю улыбающегося дядьку по-английски, мол, как жизнь? Тот, в лучших традициях: «Нихт шпрехен зи дойч» — говорю же, наш человек. Ох, как мы проигрываем, не владея иностранными языками! «Давайте, — говорю, — знакомиться. Я — из России тоже». — «Ура, — закричал дядька, вскакивая с кресла и протягивая руку. — Хоть поговорить будет с кем, а то здесь кругом иностранцы какие-то, словом не перекинешься. Ты откуда?» — «Вологодский», — промолвил я, нарочито окая. Что тут с дядькой сделалось: аж запрыгал от радости! «Земляк! Дружище! Зёма! Брателло! А я из Череповца! На кладбище работаю! Могильщиком!» Не могу сказать, что я испытываю нежные чувства ко всем череповецким выходцам, особенно, если они и Череповец-то своей родиной не считают, но такая откровенность и любовь к родному пепелищу (как и к отеческим гробам) убедила: есть в Череповце настоящие мужики! От земли, так сказать. Не от сохи, правда, но ничего. Уже потом, отсмеявшись, мы с Сергеем познакомились по-настоящему. Да, действительно, Сергей работает могильщиком. («Так себе работа, зато немногословная и располагающая к серьезному взгляду на вещи»). А серьезный взгляд предполагает способность и желание помогать другим. Сергей так и делал: делом, словом, советом, улыбкой (пробило лед северной строгости все-таки палестинское солнце!) стремился помочь каждому. Несколько раз он уже был на Святой земле, буквально влюбился в Иерусалим и использует любую возможность, чтобы вернуться сюда. «К тому же выходные длинные в России — не пить же, честное слово! Лучше уж полезным делом заняться». Схожесть воззрений нас объединила, и по Иерусалиму мы ходили уже вдвоем. Звучит: вдвоем по Иерусалиму вместе с могильщиком!

Зная лучше любого экскурсовода расположение монастырей и храмов города, Сергей с радостью водил меня по ним, не пропуская ни одной службы. Время здесь течет (или летит) совершенно по-другому, так что литургия ночью в храме Гроба Господня воспринимается вполне естественно: Пасха здесь всегда. И эта пасхальная радость чувствовалась у «моего» могильщика: вот у кого бы поучиться терпению и снисхождению к немощам других! Сергей не замечал, впрочем, и не хотел замечать возможных поводов к неудовольствию, а просто тихо и спокойно молился в храме. Очень приятное впечатление. После окончания службы показал мне так называемый «пуп земли»: «Вот эта вот штука, похожая на пенек, — «пуп земли». Греки ее сюда поставили, говорят, что именно отсюда началось творение мира, понял? Зачем поставили, и насколько это все правда, я не знаю, но «пуп земли» — вот он». Действительно, странное впечатление. Надеюсь, хоть к этому-то творению рук человеческих люди не прикладываются. Надеюсь также, что не привезут его в Россию «для поклонения».

Через день — Рождество Христово, и, находясь в Палестине, было бы только логичным встретить этот праздник в Вифлееме. Тут все рядом — от Иерусалима километров 10. Все рядом, но все и далеко: Вифлеем-то находится в Палестинской автономии, отделенной от Израиля стеной, напоминающей печально известную Берлинскую. И, например, если у тебя паспорт палестинский, то так просто из автономии ты не выберешься — разговаривал с арабами, которые, живя в Вифлееме, ни разу (!) не были в Иерусалиме, — не пускают. И израильтян тоже не шибко в автономию пускают. Такие вот дела. Стену построили именно израильтяне — для противодействия террору. Частенько какая-нибудь мусульманская группа приходит в дом арабов-христиан и начинает обстреливать территорию Израиля. В ответ, понятное дело, тоже летят ракеты — мусульманская группа уходит, дом христиан уничтожается. И так все время. Это все к слову о «толерантности» и «добрососедстве». Заложниками войны были и остаются христиане. (Кстати сказать, через день после того, как я уехал из Тель-Авива, во время празднования Рождества Христова, на крестном ходе, человек, переодетый «санта клаусом» нанес несколько ударов ножом лидеру арабской христианской общины в этом городе, отчего тот скончался. Так что ничего не изменилось: христиан как ненавидели, так и продолжают ненавидеть и убивать). Ну, и в такой ситуации добраться до Вифлеема сложным делом кажется. Хотя добрые иерусалимские таксисты предлагают помочь — всего за сотню североамериканской валюты. Что-то здесь не так, — подумали мы с Сергеем. Тут пригодились знания языка: мы быстро узнали, что существует несколько автобусных маршрутов «до стены» (кого интересует — от Дамасских ворот), и стоит поездка дешево.

Рано утром я сел в автобус и через полчаса был на месте. Стена, действительно, впечатляет: метров пять бетона, «колючка», бряцанье оружием с обеих сторон, наблюдательные вышки. Но нас-то, иностранцев, контроль не шибко касается — прошли и все, мы в Вифлееме. Вид у меня все-таки был довольно растерянный, поэтому я с радостью согласился, когда одна женщина предложила подвезти до центра. Сама она, оказывается, француженка, живет в Палестине, ездила в Иерусалим по делам, а муж ее здесь встречал, потому что, как сказано, арабов в Израиль не пускают. «Так и живем, — говорит она. — Почти как в гетто». «А Вы откуда из Франции? — спрашиваю. — Я там часто бывал, может, «соседи»?» — «Вы, наверное, там не были. Это Бургундия» — «Ну-у, бывал я там — в монастыре Покровском, в Бюсси». Тут сдержанная француженка так обрадовалась, что муж на сиденье подскочил: «Бюсси! Родина! Монастырь! Как же!» («Земеля», правда, не кричала, но, говори она по-русски, точно бы произнесла). Так вот и встретились араб, француженка, русский: последними новостями обменялись («Как там у нас в Бюсси?» — «Да все, слава Богу, хорошо. Монастырь стоит, службы идут. Жаль только, молодежь в города подалась из деревни, а так — хорошо»), подивились, порадовались. «Le mond est petit, — заключил муж православной уроженки Бургундии, — Мир тесен». Так и есть.

Вход в храм Рождества Христова называется «Врата смирения»: в базилику можно попасть через очень низкие двери. Этот проход был создан во времена вторжения на территорию Вифлеема войск турецкой империи, чтобы предотвратить попадание внутрь храма варваров-всадников и их повозок. Кроме того, самый титулованный посетитель, входя в церковь Рождества, поклонится — либо в знак уважения к святыне, либо просто потому, что вынужден. Раньше на этом месте находилась куда более высокая «дверь крестоносцев», очертания которой все еще можно рассмотреть. Но такой низкий вход в храм небесполезен: поклонишься — может, поймешь, куда и зачем пришел.

Время течет здесь совершенно по-другому, поэтому каких-то двенадцати часов, которые, оказывается, прошли, пока ты находился в храме, не замечаешь. Здесь находится и пещера, в которой, по преданию, родился Христос. Само место Рождества отмечено большой серебряной звездой, рядом — ясли, куда положили Младенца. На площади перед храмом арабы устроили торжественные марши в честь приближающегося праздника: настоящие парады — с волынками, знаменами, хоругвями. Они встречали двух патриархов: Иерусалимского и Антиохийского. А потом прибежали эфиопы с барабанами, которые устроили такое торжество, что даже общительные и горячие арабы чувствовали себя смущенно: танцы, крики, барабаны, эфиопы. Чувствуется праздник! Немного отдышавшись на улице, пытаешься пробраться обратно в базилику. Это сделать сложнее, потому что тысячи людей идут туда. Впрочем, полицейские питают особое — почтительно-уважительное отношение к русским — и пропускают нашего брата/сестру охотно.

«Слава в вышних Богу, и на Земле мир», — стремление к миру объединяло всех собравшихся здесь. Вот, на полу базилики, у стены расположились усталые грузины. Усталые, но страшно счастливые. «С праздником, Сакартвэло!» — «Русский брат! Ура! С Рождеством Христовым!» Дальше следуют крепкие рукопожатия, похлопывания по спине и недоумение: «Нам Христос нужен, а не война, да?» — Ох, как нужен.

Служба идет на нескольких языках: греческом, арабском, русском. Когда стали читать Символ веры (у греков и арабов он читается), дали возможность русскому диакону руководить чтением Символа русских паломников. Ага, «чтением». Вот тут, кажется, все тысячи людей, пришедших на службу, поняли, «кто в доме хозяин»: грянули старым добрым распевом так, что стены в этом гигантском храме зашатались, как будто бы вместе запели, а хулиганившие эфиопы (их полицейские за шиворот выводили) даже присели и хулиганить перестали. Я намеренно употребил это «кто в доме хозяин» в кавычках, потому что Хозяин-то, понятное дело один — Бог. К большому сожалению, не все это хотят понимать.

Вот, две очереди. Одна — к Причастию: люди стоят благоговейно, молятся, поддерживают друг друга, радуются. Рядом очередь вторая. Состоящая, похоже, из «как бы верующих в душе»: туристы…Не паломники, а именно туристы, в программу которых входит «посещение различных святых мест». То есть, им все равно: Вифлеем, Мекка или Дели, Иордан, Хуанхэ или Ганг, Христос, Будда или Магомет — «на всякий случай поклониться, потрогать — чтобы все хорошо было». Очередь огромная — к пещере, где, по преданию, находится место Рождества Христова. Слышится визгливый диалог: «А вы уже звезде поклонились? Нет? А я уже успела! — А там блаадатно? — Да, блаадать просто!» Здорово звучит этот визг во время пения рождественского гимна: «.Рождество Твое, Христе Боже наш, возсия мирови свет разума. В нем бо звездам служащии звездою учахуся Тебе кланятися, Солнцу Правды.» («потому что им, этим светом, те, которые служили звездам, от самой звезды научились поклоняться Тебе, Солнцу Правды») Видать, у волхвов с востока гораздо больше разума было, если они смогли научиться от звезды, Кому нужно действительно служить и поклоняться. А здесь — ровно наоборот. Удручающе наоборот: христианство для «блаадатных туристов» — это поклонение чему-то, а не Кому-то. Звезде, дереву, источнику, «кирпичику», «маслицу», «иконочке», «земельке», «свечечке», еще чему-то. Но уж не Христу («Он-то здесь причем?!») Видимо, пожинаем плоды разгула торжествующего всеядного язычества в нашем Отечестве: будь то в образовании, СМИ или культуре. Хотя о каком образовании и культуре в этом случае вообще может идти речь. Но это так — еще одно отступление, отнюдь не лирическое, правда.

Из Вифлеема обратно в Иерусалим мы шли уже как «местные». Обмотались шарфами — «арафатками» — только осликов еще не хватало, чтобы уж совсем за своих сойти. Опять этот КПП, эта стена, это «вам можно — арабам нельзя». Нет мира на Святой земле. Как, впрочем, никогда и не было, похоже. Встретили на КПП молодую семью из Питера: приехали на Рождество с маленьким ребенком. Не без юмора ребята: «Похоже, Израиль — единственное место, где евреям плохо живется».
Снова Иерусалим, Старый город. Оказывается, и в суете можно быть спокойным — спасибо Сергею, научил могильщик. Ему вообще спокойное отношение к жизни, смотрю, свойственно. И не только к жизни.

Елеонская гора. Поднимаешься на нее, проходишь через Гефсиманский сад, смотришь на город — «изнемогает всяк глагол». Впрочем, есть и «глаголы неизнемогающие»: например, в одном из монастырей здесь написана молитва «Отче наш» на самых разных языках народов мира. И исландский, и маори, и фарерский, и прочая, и прочая. Насчет маори подумалось: вон, детей-то капитана Гранта эти самые маори чуть было на обед не сварили, а глядь — выучив «Отче наш», поди, меню сменили на более постное. Это к слову о влиянии христианства на очеловечивание человека. А если еще и обожение. Ведь «Бог стал человеком для того, чтобы человек стал богом», как писал во II веке священномученик Ириней Лионский. Насчет последнего у нас, похоже, еще многовато работы. Да и с первым проблематично: часто ли мы, христиане, на людей-то похожими бываем. Бог нам в помощь, короче.

Сергей говорит: «Ты поезжай в свой Назарет, в Тиберию тоже, а рюкзак можешь пока здесь оставить — вернешься, заберешь его, отправишься в аэропорт. А то таскаться с таким мешком не шибко удобно» — «О! «свой» Назарет! То есть, я уже совсем местный?» — «Сойдет. Только вид поумнее сделай». На том и сошлись. С легким сердцем я оставил свой тяжелый рюкзак в гостинице и отправился в Тиберию. К Галилейскому озеру. Тому самому, где апостолы рыбу ловили, где (отчасти успешно) один из них к Христу по воде пошел, где он же, много позже, препоясавшись, навстречу воскресшему Христу поплыл, кинувшись, не помня себя от радости, в это Галилейское море из лодки. И где трижды отвечал на вопрос: «Симоне Ионин, любиши ли Мя?» И здесь же один спросил другого: «Из Назарета может ли быть что доброе?» Может. Еще как!

Тивериадское озеро впечатляет. Особенно ночью, когда туристы разошлись по гостиницам. Тишина. Луна. Волны. Скромный монастырь на берегу. Не так властно время над миром, оказывается.

Когда читаешь Евангелие, то названия разных мест могут восприниматься отстраненно: Тивериада, море Галилейское, Назарет, Фавор, Кана, Капернаум. Ну, названия и названия. Все-таки есть польза в поездках. Раскрываешь карту: это вот отсюда досюда Христос с учениками прошел, здесь Он преобразился, а здесь Его хотели с горы сбросить? А здесь вот Нагорная проповедь звучала, а вот тут Он пять тысяч людей накормил? Так тут же рядом все! И совсем уже по-другому читаешь Библию: об отстраненности, по крайней мере, географической, речи идти уже не может. Хотя бы ради того, чтобы Евангелие читать, понимая, где что находится, стоит поехать. Несовершенен человек!

И тысячу раз порадовался, что не связался с «туром по библейским местам» (их тут сотни, таких компаний): нет уж, лучше сам — на автобусах, пешком. Пешком, кстати, тоже ничего. Только сильно мешало количество табличек, гласящих, что такая-то земля является частной собственностью, мол, зайдешь — прибить могут. Хотя и зайти-то трудно: такие заборы кругом стоят с камерами, что неуютно делается. Но есть и хорошие впечатления. Идешь по дороге: справа — Галилейское озеро, слева — холмы и горы Галилеи. С садами, между прочим. Полезное дело: тут действует старый добрый закон, согласно которому можно в саду поедать все, что упало с дерева на землю. Рвать фрукты нельзя, подбирать можно. Говорят, целые семьи с детьми выезжают в такие вот фруктовые сады, ходят по ним, красотой любуются. Фрукты поедают. Надо будет учесть на будущее: проголодался — и в сад. Только без пакета, потому что собирать тоже запрещено. А плоды здесь — не нашим консервам чета. Лимоны размером с футбольный мяч примерно, оливки чуть меньше теннисного. То же и с овощами. Помидоры, огурцы, картофель. Попробовав их, не наш водянистый кошмар «made in EU» или «произведено в Китае» в наших, увы, супермаркетах, уже не воспринимаешь больше.

Еще есть замечательное блюдо в Тиберии: «Петрова рыба». Про Петрову тещу слыхал, но рыба была открытием. Ловят ее в Галилейском море, конечно. Готовят ее замечательно. Сидишь на берегу, ешь свою рыбину и думаешь, что, во-первых, апостолы-то именно таких и ловили, а, во-вторых, и Христос, когда, воскреснув, их в Галилее встретил, именно таких-то им и приготовил. Не приедается рыбка галилейская! Как и сама Галилея, и вся Святая земля вообще.

Можно еще долго рассказывать: и про Назарет, Кану, Фавор и Ермон, про радостные и не очень встречи, про смешные и веселые, но добрые ситуации (один «макдональдс» с надписью «кошерная пища» чего стоит!), но теперь я прекрасно понимаю моего нового знакомого, могильщика из Череповца: единожды увидев Святую землю, человек стремится побывать здесь вновь.

Однако святитель Игнатий (Брянчанинов) пишет: «Никакое место в глазах моих не имеет особенной важности, а жизнь ради Бога на всяком месте бесценна». Находясь на Святой земле во время празднования Рождества Христова, часто приходил к выводу, что святитель прав полностью. Взять тех же «звездопоклонников» у вифлеемской пещеры — что общего у них с Рождеством? А между тем я знаю настоящее христианское семейство в Усть-Печеньге, которое, несмотря на ужасные морозы, снег и прочие наши суровые зимние прелести, гораздо ближе было (и остается) к родившемуся Христу, чем. ну, чем я, например.

С Сергеем мы встретились в Иерусалиме как старые друзья. Он проводил меня до автобуса в аэропорт. Договорились встретиться снова.