 |
| Татьянин день | Иван Бакулин | 28.02.2012 |
Фурсенко уходит. Судя по тем словам, которые он произнес на недавнем совещании 
в Минобрнауки, министр сам понимает, что сохранить свой пост в правительстве после 4 марта ему не удастся (позднее, правда, Андрей Александрович стал утверждать, что его не так поняли). Вопрос в том, что оставляет после себя полуотставной министр. И здесь уже на рефлекторном уровне в сознании встают три буквы: ЕГЭ.
Система ЕГЭ — это то, что г-н Фурсенко, по собственным словам, считает своей основной заслугой. При этом примечателен очевидный контраст: о победах и достижениях рапортуют в основном чиновники разного уровня (от федерального до районного): семя методистов, которые, по меткому выражению С. Паркинсона, подобно воронам кружат над школами и университетами, создавая психологические модели среднестатистического студента или ученика. По результатам их работы у реальных педагогов и профессоров часто возникает стойкое ощущение того, что сии кабинетные труженики или никогда ни дня не работали в реальной школе с реальными детьми, или же, что на свои нынешние посты их назначили после увольнения с преподавательских должностей за полную профнепригодность. Например, очень сильное впечатление произвело на меня участие главы Рособрнадзора Л.Н. Глебовой в передаче В. Соловьёва «Поединок» 16 июня минувшего года. В ходе программы г-жа Глебова продемонстрировала элементарное неумение грамотно изъясняться по-русски.
В последние годы много общаясь, в силу специфики своей работы в ПСТГУ, с учителями самых разных школ (как православных, так и светских), я ни разу не услышал хотя бы одного доброго слова о ЕГЭ. Спектр мнений в общем укладывается в рамки от «катастрофа» и «вредительство» до «дурь» и «некомпетентность». Далее я попробую суммировать причины таких оценок.
Тестовая система
Почему тестовая система контроля знаний победно шествует по миру образования? Сторонники этой системы отвечают на этот вопрос просто: она обеспечивает объективный контроль знаний, не зависящий от личных симпатий и антипатий. Ответ может быть правильным или неправильным, и то, как этот ответ получен, никого не интересует. Не интересует, а напрасно. Позволю себе небольшой мемуар.
В свое время, сдавая вступительные экзамены по математике в РХТУ им. Д.И. Менделеева, автор этих строк получил за одно из заданий 1,5 балла из 2-х возможных, несмотря на неправильный ответ. Преподаватель, проверявший работу, оценил ход решения и обнаружил, что неверный ответ был получен из-за того, что на одном из заключительных этапов я перепутал знак — очевидный результат невнимательности, а не незнания. Для любителей поиска «коррупционной составляющей» сообщу, что экзамены были письменными, работы шифровались, и каждое задание проверял отдельный преподаватель.
Возможно, сторонники «объективности» возразят: но ответ-то все равно был неверен, а в реальной жизни неважно, насколько правильным был ход решения. Логика может и правильная, но далеко не всегда и не везде. Конечно, в бизнесе неважно, насколько близок был коммерсант к правильному решению: особенно если в итоге компания разорилась. Но вот в науке, например, разница между неверным частным решением вопроса и неверным методом огромна. Да и в бизнесе, во-первых, варианты ответа даны отнюдь не всегда, а во-вторых, иногда разница между совсем неправильным и не вполне правильным все же есть (компания разорилась или просто понесла убытки).
На мой взгляд, тестовая система контроля знаний не позволяет выяснить главное: умеет ли человек мыслить. Так почему же она продолжает набирать популярность?
Ответ прост и совсем не связан с «объективностью» контроля. Жаль только, что вслух этот ответ произносят редко: вероятно, стесняются. Все дело в том, что процесс проверки работ учащихся при тестовой системе можно или целиком или частично перенести с учителя на самих учеников или на компьютер. Первое происходит, когда в студенческой аудитории процесс проверки результатов тренинга сводиться к тому, что преподаватель зачитывает вслух сетку верных вариантов ответов, а студенты сами отмечают свои ошибки. Второй случай — сдача экзаменов или прямо на компьютере, или с последующим автоматическим введением материалов работ в компьютер. И даже если в конкретном случае не происходит ни того и ни другого, если учитель сам занимается проверкой, то количество работ, которое можно оценить за единицу времени, сравнивая ответы учеников с сеткой правильных ответов, несомненно, гораздо выше, чем-то количество, с которым учитель способен справиться за то же время при старых методах контроля. Так что все дело в «производительности труда». Вот только уместен ли этот критерий в сфере образования? Во всяком случае — как доминирующий?
Возможно, мое предположение неверно, но я сильно подозреваю, что тестовая система если и не изначально зародилась, то уж точно прочно обжилась в одной довольно узкой сфере: обучение иностранным языкам на различных курсах для предпринимателей и менеджеров. Возможно, там она и была уместна. Давайте взглянем на цели таких курсов: люди, посещающие их, хотят научиться общению и чтению на изучаемом языке. Их явно не интересует ни история, ни внутренняя логика языка: для них язык лишь инструмент, которым они желают овладеть, причем с минимальными временными и трудовыми затратами. При таком допущении, действительно, неважно, как получен правильный ответ: раз вы верно сказали (написали), значит, все прекрасно.
Организаторы таких курсов заинтересованы в максимальной прибыли: курсы-то почти всегда платные. Соответственно, чем больше работ может быть проверено одним преподавателем, тем больше студентов можно набрать в группу, и тем выше итоговый доход. Ни в коем случае не оспариваю справедливость такого подхода в указанных условиях: ведь на подобные курсы приходят взрослые люди, четко знающие, чего они хотят, и сознательно принимающие правила игры: хочешь учить язык — учи его сам, не понял, почему вот этот вариант не подходит, — спроси, опять же — сам. Но приемлем ли такой подход в школе? Должна ли школа только научить детей, «как правильно», или же она должна еще и привить навык самостоятельного творческого поиска этого самого «правильного»? И как можно оценить успешность решения последней задачи, если проконтролировать ход мысли учащегося при тестовой системе невозможно?
ЕГЭ в школах
Прежде всего, скажу, о чем спорить не хочется. Я не стану говорить о том, верно ли, что ЕГЭ сокращает коррупцию в образовании, и о том, какой процент можно набрать простым угадыванием. Во-первых, об этом уже много и сказано и написано. А во-вторых, на мой взгляд, всё это мелочи, в сравнении с поднятой выше проблемой.
Допустим, что тесты исключают возможность угадывать правильный ответ. Допустим, что нам удалось создать некоррумпированную систему оценки знаний выпускников. Да, мы сумеем выяснить, каким багажом знаний обладает данный ученик. Но вот о том, насколько творчески, самостоятельно и оригинально умеет мыслить этот ученик, мы не узнаем ничего или почти ничего. Почти, потому что обрубки творческих заданий в ЕГЭ в итоге вошли. «Зубрил» мы обнаружим, но ведь еще Платон писал, что многознание уму не научает.
Поступление в вуз
Сразу признаюсь, я не всеохватный эксперт. Наверняка есть вузы, которые и при новой системе вполне довольны качеством своих абитуриентов. Вспомню лишь старую шутку: если жалоб нет, это ещё не значит, что все парашюты хорошие. Или иначе, как однажды на совещании было сказано ректору одного из ведущих вузов России: Вы отбираете себе сливки, а остальным остается молоко. Вот о качестве молока как раз моя боль. Да, гений пробьет себе путь почти при любых условиях. Но гений — по определению «штучный товар». Наличие гениев — это не единственный и даже может быть не самый важный показатель состоятельности и эффективности системы. Важнее то, насколько система позволяет раскрыться не гениям, а просто перспективным ребятам.
Скажу о своей узкой области — богословском образовании. По моим, повторюсь, частным и локальным, наблюдениям средний уровень подготовки абитуриентов в последние годы не растет, а падает. Сейчас редко выпадает счастье пообщаться с первокурсником, который умел бы грамотно излагать (а лучше бы и формировать) свой взгляд на те или иные проблемы хотя бы на родном русском языке. Про мечту о том, чтобы он умел свободно делать это на одном из иностранных языков приходиться, увы, забыть.
Хорошо, если наш студент-первокурсник умеет со словарем читать неадаптированные тексты. А ведь гуманитарное образование и есть умение читать и понимать чужие тексты и создавать свои. В результате изрядная доля учебного времени уходит у нас не на профильные дисциплины, а на «техническое» (в частности — языковое) оснащение студента. Фактически вуз вынужден брать на себя функции школы. И это при том, что давно установлено: языки в детстве учатся значительно легче и быстрее, чем в зрелом возрасте. Однако в сложившихся условиях альтернативы попросту нет. Если студента-гуманитария языкам не обучить, то его уделом станут так называемые провинциальные работы: исследования, проведенные по всем правилам и с соблюдением всех норм, предъявляемых к соответствующим областям, но при этом на тему столь узкую и частную, что она неспособна вызвать интерес ни у кого, кроме самого исследователя (да и то — не всегда).
С другой стороны, при столь высокой языковой нагрузке в результате ничего, кроме языков, студент и не учит. Логика проста и понятна: если языком не заниматься систематически, то провал в период сессии практически неизбежен, а вот собственно богословские предметы можно выучить за ночь перед экзаменом. Естественно, что богословские знания, полученные таким образом, вылетают из головы в ту секунду, когда за спиной студента закрывается дверь аудитории, где проходил данный экзамен.
Если бы все сказанное было справедливым только для богословского образования, для меня это было бы, хотя и грустным, но не удивительным: судя по тем палкам, которые чиновники Минобрнауки вставляли и отчасти продолжают вставлять в колеса проекту ОРКСЕ, понятно, где и в какой обуви они нас видели. Достаточно вспомнить, что ни Фурсенко, ни Авдеев не посчитали нужным присутствовать на открытии Рождественских чтений в этом году. Из первых лиц там была лишь В. Матвиенко, сбежавшая почти сразу после своего выступления.
Аналогичные проблемы сплошь и рядом встречаются и в иных областях, причем отнюдь не только гуманитарных. Единственное, что пока спасает — это наличие профильных школ, выпускники которых, как правило, действительно прекрасно подготовлены к учебе в соответствующем вузе. Но здесь снова приходиться говорить об отдельных приятных исключениях, а не о достоинствах системы в целом.
ЕГЭ для бакалавров
Прощальный подарок г-на Фурсенко — идея замены государственного экзамена в вузах на очередное издание ЕГЭ. Если формат этого экзамена предполагается аналогичным «школьному изданию», тогда можно говорить о новом этапе развала системы отечественного образования. Ну нет иного способа проверить, насколько компетентен человек в той или иной области, кроме как живой диалог с этим человеком на заданную специальную тему. Компетентность — это ведь не только набор конкретных знаний (хотя окрыленность отсутствием таковых, естественно, вполне достаточное свидетельство некомпетентности), но и умение самостоятельно творчески мыслить. Именно последнее умение, по идее, должно отличать человека с высшим образованием от пэтэушника (при всем уважении к последнему). Формат устного экзамена трудозатратен для обеих сторон (учащемуся трудно готовиться, экзаменатору трудно принимать экзамен), но только этот формат действительно позволяет убедиться в том, что перед нами настоящий специалист, а не начётчик.
Не скрою, сама идея независимого итогового контроля знаний как у выпускников школ, так и у выпускников вузов мне глубоко симпатична. Мне бы хотелось, чтобы в государственной аттестационной комиссии на богословском факультете ПСТГУ, например, заседали специалисты извне, при условии их действительной высокой квалификации. Чтобы итоговые экзаменационные испытания действительно были бы испытаниями. Но формат этих испытаний не должен быть тестовым. Да, конечно: в принципе, можно коррумпировать членов комиссии. Но этот аргумент, на мой взгляд, не может быть решающим. Выше я зарекся поднимать эту тему, но все же здесь не могу не сказать: опыт ЕГЭ в школах показал, что тестовая система от коррупции также не защищена. Да и вообще в нашем грешном мире от мошенничества всецело не гарантирована ни одна система.
Так что плюсы тестовой системы, мягко говоря, не очевидны никому, кроме чиновников: им действительно так проще контролировать результаты аттестаций школьников и студентов (проще собирать статистику, проще обрабатывать результаты). А вот люди, реально работающие в системе среднего и высшего образования, в большинстве своем видят в ней скорее минусы. Тот факт, что сам г-н Фурсенко сказал на упомянутом в начале статьи совещании о том, что система ЕГЭ отходит от формата «угадайки» в сторону преобладания более творческих заданий, весьма показателен. В министерстве, наконец, как хочется надеяться, поняли, что в погоне за объективностью оценки забыли о том, насколько оценка соответствует тому, что она должна оценивать — образованности человека. И то, что чиновники поняли это так поздно, заставляет бросить вслед уходящему министру вопрос: Андрей Александрович, Вы уверены, что в прошедшие годы Вы с коллегами действительно слушали и слышали друг друга?
