Февральская годовщина

В общественном сознании дата 23 февраля ассоциируется с Днем Защитника Отечества. Прежде десятилетиями отмечавшийся как День Советской армии, теперь этот праздник воспринимается скорее просто как своего рода «мужской» аналог «международного женского дня» — 8 марта.

Но, как и другие даты советской истории, праздник 23 февраля, помимо наличия в своей основе широкой мифологической составляющей, имеет трагичную и горькую подоплеку.

О несоответствии реальности события, положенного в основу данного праздника — якобы одержанной в этот день первой победы Красной армии над кайзеровскими войсками в 1918 г. под Нарвой и Псковом — в настоящее время известно достаточно широко.

В действительности никаких побед созданная большевиками армия в этот день не одержала, а напротив, именно в этот день сводный матросский отряд в 1000 штыков под командованием народного комиссара по морским делам Павла Дыбенко, посланный против немцев, был полностью разбит. После короткого столкновения под Ямбургом (ныне — Кингиссепом) матросы покинули позиции и бежали до Гатчины, которая находилась в 120 км от линии фронта.

По пути в тыл «братишки» захватили на железнодорожных путях цистерны со спиртом. Этим спиртом и был впервые отмечен «день рождения Красной армии». За весь этот позор Дыбенко был снят с должности наркома и исключен из партии.

25 февраля 1818 г. Ленин написал по этому поводу в «Правде»: «…мучительно-позорные сообщения об отказе полков сохранять позиции, об отказе защищать даже нарвскую линию, о неисполнении приказа уничтожить все и вся при отступлении; не говоря уже о бегстве, хаосе, близорукости, беспомощности, разгильдяйстве».

Вот с такого «славного» эпизода началось рождение «рабоче-крестьянской» Красной Армии, а поражение отряда Дыбенко 23 февраля стало праздником, который отмечается и поныне, пережив и большевистскую партию, и государство, породившее легенду об этом празднике.

Вместе с тем, 23 февраля 1918 г. в истории Крыма и Севастополя — это по-настоящему ужасная дата. Именно в это время в городе, являющемся базой Черноморского флота, произошла вторая по счету масштабная резня офицеров и обывателей, устроенная революционными матросами.

Первые массовые убийства в городе случились еще в декабре 1917 г. Мстя за своих товарищей, убитых в боях с белогвардейцами и казаками, вернувшиеся с Дона участники красногвардейских и матросских отрядов, 15−20 декабря истребили 128 офицеров. Помимо военных, в числе погибших были священнослужители, врачи и чиновники — все те, кого революционные демагоги (в особенности, прибывшие накануне из Петрограда большевистские эмиссары) именовали в своих публичных выступлениях «приспешниками царизма» и «врагами трудящихся масс».

После этого волна насилия в городе несколько спала, перекинувшись на соседние города. Однако ни у кого, и прежде всего, у возглавивших местные органы власти функционеров ленинской партии, не возникало сомнений, что насилия, грабежи и убийства в самое ближайшее время возобновятся.

Вспоминая о своем разговоре с председателем Севастопольского Совета, большевиком Николаем Пожаровым, один из бывших членов Совета, Ал. Каппа, писал:
«…Когда на другой день после декабрьских ужасов в заседании совета военных и рабочих депутатов я спросил председателя:
- Конец ли это?
Он сказал: «Пока да. Но вспышки еще будут».

Последующие события красноречивым образом продемонстрировали, что возглавляющий Севастопольский Совет большевик не ошибся. В двадцатых числах февраля 1918 г. ужасы расправ повторились, своей жестокостью и размахом шокировав даже самих коммунистов.

Одним из поводов для новой резни послужило принятие советским правительством 21 февраля 1918 г. в связи с начавшимся германским наступлением декрета «Социалистическое отечество в опасности!», один из пунктов которого прямо провозглашал:

«Неприятельские агенты, спекулянты, громилы, хулиганы, контрреволюционные агитаторы, германские шпионы расстреливаются на месте преступления».

Наряду с этим, в декрете содержался призыв: «мобилизовать батальоны для рытья окопов под руководством военных специалистов. 6) В эти батальоны должны быть включены все работоспособные члены буржуазного класса, мужчины и женщины, под надзором красногвардейцев; сопротивляющихся — расстреливать».

Данный декрет был передан на места телеграммой, а 22 февраля 1918 г. опубликован в печати («Правда», «Известия ЦИК»).

В Крыму это распоряжение Совнаркома спровоцировало новую вспышку террора.

Особенно трагические события произошли в Севастополе. Около 21 часа 21 февраля 1918 г. на линкоре «Борец за свободу» состоялось собрание судовых комитетов, которое решило «заставить буржуазию опустить голову». Намечен был ряд действий, «вплоть до поголовного истребления буржуазии».
Дабы избежать опознания, матросам-карателям было предложено перевернуть ленточки на бескозырках, чтобы не было видно названия корабля.

На исходе следующего дня, 22 февраля, к 12 часам на Каменной пристани (находится на западном берегу Южной бухты, ниже бывшего Дворца культуры строителей) собралось более 2500 вооруженных матросов. Разбившись на отряды, черноморцы под лозунгами «Смерть контрреволюции и буржуям!», «Да здравствует Социалистическая Революция!», около 2 часов ночи 23 февраля 1918 г. вошли в город, где начали массовые обыски, грабежи и убийства.

Одними из первых мученической смертью погибли глава Таврического мусульманского духовного управления и председатель мусульманского комитета, муфтий Челебиджан Челебиев, контр-адмирал Николай Львов, капитан 1-го ранга Федор Карказ, капитан 2-го ранга Иван Цвингман и старший городовой севастопольской полиции Синица, содержащиеся в городской тюрьме.

Согласно свидетельству очевидца, морского офицера Владимира Лидзаря, обреченным «…связали руки назад (вязали руки матросы и рабочий, плотничной мастерской Севастопольского порта Рогулин). Их повели. Никто из обреченных не просил пощад.

…Дорогой до места убийства, в Карантинной балке, как передавал потом рабочий Рогулин, их истязали: больного старика Карказа били прикладами и кулаками, и в буквальном смысле слова волокли, т[ак] к[ак] он болел ногами и не мог идти, адмирала Львова дергали за бороду, Синицу кололи штыками и глумились над всеми. Перед расстрелом сняли с них верхнюю одежду и уже расстрелянных, мертвых били по головам камнями и прикладами.»

Расправившись с первой «партией» узников, в 4 часа утра матросы возвратились в тюрьму, и, грязно ругаясь, вытащили из камер, избивая, полковников Шперлинга и Яновского, прапорщиков Гаврилова и Кальбуса, поручика Доценко, капитана II ранга Вахтина, лейтенанта Прокофьева, мичмана Целицо, севастопольских обывателей Шульмана (пробили голову) и Шварцмана (сломали ребро), инженера Шостака и матроса Блюмберга. Последним двум каким-то чудом удалось бежать. Остальные были убиты.

Очевидец вспоминал: «Всем обреченным связали руки, хотя полковники Яновский и Шперлинг просили не вязать им руки: мы не убежим, говорили они. И эти пошли на свою Голгофу, не прося пощады у своих палачей, лишь у мичмана Целицо выкатились две слезинки — мальчик он еще был, вся жизнь у него была впереди, да прапорщик Гаврилов о чем-то объяснялся с бандитами. Их увели, а нам, оставшимся, сказали: мы еще придем за вами. Минут через 15−20 глухо долетел в камеру звук нестройного залпа, затем несколько одиночных выстрелов, и все смолкло. Мы ждем своей очереди.

Тускло светит рассвет в переплетенное решеткой тюремное окно… Тихо, тихо кругом… Мы лежим на койках, и глаза наши обращены то к иконам, то на окно, где за окном медленно-медленно приближается рассвет. Губы каждого невнятно шепчут: «Господи, спаси, защити, ты единственный наш защитник, единственная наша надежда…»

Боже, как медленно, томительно приближается рассвет, минуты кажутся вечностью.

Что пережито было за это время — не в силах описать ни одно перо. Послышались шаги и глухой говор.

Звякнули ключи, провизжал отпираемый замок, и этот звук точно ножом кольнул в сердце. Они? Но нет, это отперли нашу камеру надзиратели. Началась поверка. Мы вышли в коридор. Пустые и мрачные стояли камеры, в которых еще вчера было так оживленно. Казалось, незримый дух убитых витает в них. В соседних камерах уцелело очень мало народу. Мы обнялись, расцеловались, мы плакали. Сколько в эту кошмарную ночь было перебито народу в Севастополе, никто не знает. <…> И неудивительно, если вы встретите севастопольца, преждевременно поседевшего, состарившегося, с расстроенным воображением, — никто не ждал этого. Никто не ожидал, что люди могут быть такими зверями.» (выделено мной — Д.С.)

В ту ночь офицеров убивали по всему городу. При этом в отдельных случаях убийства совершались исключительно мучительными, садистскими способами. Так, полковнику В.А. Эртелю, командовавшему конным полком на Кавказе и приехавшему на несколько дней в отпуск к семье, в ответ на его просьбу завязать перед смертью глаза, один из матросов со словами «Вот мы тебе их завяжем!..» — ударом штыка выколол оба глаза. В течение трех последующих дней обезображенный труп офицера валялся на улице, и его не выдавали жене.

Садистский характер расправ подтверждается и официальными документами. Так, в протоколе осмотра одного из мест массовой казни, обнаруженного за Малаховым курганом, дежурный помощник комиссара 5 участка Севастополя А. Данилов указывал, что лица 2 из 6 найденных трупов были «разбиты до неузнаваемости», а у одного из мертвецов «снят со лба череп».

Известны примеры, когда людей уничтожали целыми семьями. Так, в ночь на 23 февраля «вершители революционного правосудия» расправились с отставным контр-адмиралом Николаем Саксом, одновременно не пощадили его жену Лидию, а также детей: 21-летнюю дочь Ольгу и 15-летнего сына Николая.

Наряду с офицерами, уничтожались имущие горожане. 23 февраля 1918 г. некоторых из них — тех, кто не успел собрать или не сумел выплатить полностью контрибуцию, сначала собрали в помещении Севастопольского Совета, откуда затем перевели в Морское собрание. О том, что с этими несчастными сталось в дальнейшем, поведал в своем выступлении на II Общечерноморском съезде матрос Беляев (судя по всему, противник кровопролития):

«Когда все люди были собраны в одной комнате, я посмотрел на них: там были и офицеры, и священники, и так, просто разные, кто попало. Там были совсем старые, больные старики. Половина матросов требовала уничтожить их. Была избрана комиссия, куда попал и я. Я старался, чтобы люди шли через эту комнату. Людей было много, были и доктора, была уже полная зала. <…>Никто не знал арестованных, ни того, за что их арестовали. Больше стоять было негде. Пришла шайка матросов и требовала отдачи. Я уговаривал, что офицеры на выборных началах, доктора и старики. Ничего не слушали. Согласились вывести из зала. А около 12 час. ночи звонит телефон из городской больницы, меня спрашивают, что делать с 40 трупами, что около больницы. И тогда я узнал, что всех поубивали. Я слыхал, что в Стрелецкой бухте на пристани много убитых. Я обратился снова в Совет.<…> Но все меры были бессильны, матросы разбились на отдельные кучки и убивали всех».

Как и во время первой резни офицеров (в декабре 1917 г.), убийства в Севастополе сопровождались безудержным грабежом: так, в 6 часов вечера в лавку гр. Гамова в имении Шталя пришли 5 человек в форме матросов, взяли товара на 28 рублей, и потребовали передать хозяину, чтобы к 12 ночи он приготовил 1000 рублей, оставив при этом расписку, в которой говорилось: «А если неприготовши то расплочи своей жизнью».

Тела убитых складывали на платформы, бросали в автомобили и свозили на Графскую пристань. Отсюда их погружали на баржу, выводили в море, и там, привязав груз, топили.

Всего по городу за две ночи (23 и 24 февраля) по разным оценкам, было расстреляно от 200 до 600 человек.

Два года спустя, 8 (21) февраля 1920 г. газета «Крымский вестник» писала: «История Севастополя знает много кровавых событий, но и среди них февральские ночи займут первое место по той бессмысленной кровожадности, которая их сопровождала…

Нужно только вспомнить лужи крови на улицах, изуродованные трупы, подвозимые на автомобилях к баржам для погребения, бледных женщин с печатью смертельного отчаяния, мечущихся по улицам… Ведь все это было так недавно, всего два года тому назад.

Мало в Севастополе семей, так или иначе не затронутых февральскими убийствами. Много погибло тогда людей, которые еще долгие годы могли бы приносить пользу родине.

Убийство — всегда преступление. Но эти убийства были дважды преступны, т. к. была пролита кровь ни в чем не повинных, беззащитных людей…

Кто убивал — мы не знаем. Слишком сумбурно и волнующе было то время, чтобы беспристрастное расследование могло найти виновников преступлений, совершенных в те ночи. Мы их не знаем: убивала озверелая толпа, в которой не было ничего человеческого. Убивала для того… чтобы убивать.

Два года прошло с тех пор… Образы погибших живут в наших сердцах, и мы никогда не забудем тех, кто пал жертвою безумия и ужаса наших дней…»

Массовые расстрелы по севастопольскому «почину» в феврале-марте 1918 г. прошли и в других городах Крыма. В ночь с 23 на 24 февраля 1918 г. в Симферополе матросы из отряда анархиста Семена Шмакова, узнав о событиях в Севастополе, произвели аресты «буржуев». Были расстреляны как «наиболее известные своей контрреволюционной деятельностью», так и своевременно не внесшие контрибуцию лица (всего 170 человек).

В ночь на 1 марта 1918 г. из Евпатории исчезло около 30−40 человек — в основном, зажиточных горожан и 7−8 офицеров. Все они были схвачены и убиты по заранее составленным спискам. На автомобилях их тайно вывезли за город и расстреляли на берегу моря. Несмотря на то, что решение о расправе принималось местными властями, было объявлено, что на город совершили нападение анархисты и увезли горожан в неизвестном направлении. Позже, «при раскопке могилы и при осмотре трупов оказалось, что тела убитых были зарыты в песке, в одной общей яме глубиной в один аршин. За небольшим исключением, тела были в одном нижнем белье и без ботинок. На телах в разных местах обнаружены колото-резаные раны. Были тела с отрубленными головами (у татарина помещика Абиль Керим Капари), с отрубленными пальцами (у помещика и общественного деятеля Арона Марковича Сарача), с перерубленным запястьем (у нотариуса Ивана Алексеевича Коптева), с разбитым совершенно черепом и выбитыми зубами (у помещика и благотворителя Эдуарда Ивановича Брауна). Было установлено, что перед расстрелом жертв выстраивали неподалеку от вырытой ямы и стреляли в них залпами разрывными пулями, кололи штыками и рубили шашками. Зачастую расстреливаемый оказывался только раненым и падал, теряя сознание, но их также сваливали в одну общую яму с убитыми и, несмотря на то, что они проявляли признаки жизни, засыпали землей. Был даже случай, когда при подтаскивании одного за ноги к общей яме он вскочил и побежал, но свалился заново саженях в двадцати, сраженный новой пулей».

До сих пор остается открытым вопрос об организаторах февральских убийств в Севастополе. Хотя «военно-революционные» власти в дальнейшем осудили произошедшее, и даже назначили комиссию по расследованию — как и во время декабрьской бойни, они ничего не сделали для привлечения виновных к ответственности. Напротив, отдельные члены Севастопольского Совета открыто высказывались в защиту террора. Так, выступая на состоявшемся 24 февраля 1918 г. экстренном закрытом заседании II Общечерноморского съезда, член Севастопольского Совета Рябоконь заявил: «Это сделал весь трудовой народ. Всю буржуазию надо расстрелять. Теперь мы сильны, вот и режем. Какая же это революция, если не резать буржуев?»

Произведя тяжелое впечатление на жителей города, трагические события февраля 1918 г. привели в конечном итоге к тому, что на проходивших в начале апреля 1918 г. выборах в Севастопольский Совет большевики потеряли доверие горожан, и к власти пришли их соперники — правые эсеры и меньшевики. Повторные выборы ленинцы вновь проиграли.

Такими в историю Крыма и Севастополя вошли 23 и 24 февраля 1918 г.

Однако дата 23 февраля 1918 г. отмечена не только трагедией и величайшим национальным позором, но и. беспримерным подвигом чести и мужества!
Излишне говорить, что последнее относится вовсе не к ленинцам. С самого начала те утверждали свою власть именно на отрицании традиционных устоев, рассматривая Россию лишь в качестве хвороста, при помощи которого можно разжечь пожар мировой революции.

И было бы мучительно горько, если бы в охваченной революционным безумием огромной стране не нашлось хотя бы горстки людей, выступивших на защиту поруганной Родины. Но к счастью, такие люди нашлись.

В ночь с 22 на 23 февраля 1918 г. они шагнули в стужу и мрак степей Кубани и Дона, в обстановке раздоров, безумия и анархии подняв национальное трехцветное знамя — символ российской государственности.

В историю это событие вошло как Первый Кубанский («Ледяной») поход Добровольческой армии.
«Мы начинали поход в условиях необычайных, — писал о начале Ледяного похода один из его участников, генерал Антон Иванович Деникин, — кучка людей, затерянных в широкой донской степи, посреди бушующего моря, затопившего родную землю; среди них два верховных главнокомандующих русской армией, главнокомандующий фронтом, начальники высоких штабов, корпусные командиры, старые полковники… С винтовкой, с вещевым мешком через плечо, заключавшим скудные пожитки, шли они в длинной колонне, утопая в глубоком снегу… Уходили от темной ночи и духовного рабства в безвестные скитания…

- За синей птицей.

Пока есть жизнь, пока есть силы, не все потеряно. Увидят «светоч», слабо мерцающий, услышать голос, зовущий к борьбе — те, кто пока еще не проснулись…

В этом был весь глубокий смысл Первого Кубанского похода. Не стоит подходить с холодной аргументацией политики и стратегии к тому явлению, в котором все — в области духа и творимого подвига. По привольным степям Дона и Кубани ходила Добровольческая армия — малая числом, оборванная, затравленная, окруженная — как символ гонимой России и русской государственности». (Выделено мной — Д.С.)

В отличие от их противников, отринувших само понятие «Родина» во имя химеры «мировой революции», белые воины сражались и отдавали свои жизни за то, чтобы сохранить за собой право быть русскими, и не позволить превратить свою страну в арену безумных социальных экспериментов.

В исторической ситуации, сложившейся в стране по состоянию на февраль 1918 г. именно солдаты и офицеры Добровольческой армии являлись подлинными защитниками Отчизны. И только привязка даты 23 февраля к «Ледяному» походу наполняет этот праздник истинно героическим смыслом.

Список литературы

1. Варфоломеевские ночи в Севастополе. Декабрь 1917-февраль 1918 гг.: Документы и материалы / Сост. В.В.Крестьянников, Н.М. Терещук. — Севастополь: ЧП Арефьев, 2009.

2. Декреты советской власти. Т.1. 25 октября 1917 г. — 16 марта 1918 г. — М.: Государственное издательство политической литературы, 1957.

3. Деникин А.И. Очерки русской смуты. т.2. Борьба генерала Корнилова // Деникин А.И. Очерки русской смуты кн.2, т.2. Борьба генерала Корнилова; т.3. Белое движение и борьба Добровольческой армии — М.: Айрис-пресс, 2006.

4. Зарубин А.Г. Севастопольская трагедия. К событиям 22−24 февраля 1918 года // Известия Крымского республиканского краеведческого музея, .11 — Симферополь, 1995. — с.52−57

5. Зарубин А.Г., Зарубин В.Г. Без победителей. Из истории Гражданской войны в Крыму. — 2-е изд., испр. и доп. — Симферополь: АнтиквА, 2008.
6. Королев В.И. Таврическая губерния в революциях 1917 года. (Политические партии и власть). — Симферополь, «Таврия», 1993.

7. Красный террор в годы Гражданской войны: по материалам Особой следственной комиссии по расследованию злодеяний большевиков // Под ред. докторов исторических наук Ю. Г. Фельштинского и Г. И. Чернявского — М., 2004.

8. Кришевский Н. В Крыму // Красный террор глазами очевидцев / составл., предисл. д.и.н. С.В. Волкова. — М.:Айрис-пресс, 2009. — с. 173−197
9. Лобицын В., Дядичев В. Еремеевские ночи // Родина, .11, 1997. — с.28−32

10. Черная книга имен, которым не место на карте России // сост. С.В. Волков — М.: «Посев», 2005.

Впервые опубликовано: информационно-аналитическая газета «Крымское эхо»

http://kr-eho.info/index.php?name=News&op=article&sid=7700