 |
| Православие.Ru | В. Максименко | 17.02.2003 |
ОПАСНОСТЬ ДЕЗИНТЕГРАЦИИ ГЛОБАЛЬНОГО РЫНКА НЕФТИ
Для Северной Америки проблема блокады ближневосточных нефтяных маршрутов в перспективе может быть решена, как полагают, за счет новых нефтетерминалов в морях Русского Севера. Но для двух других крупнейших потребителей нефти — Западной Европы и Восточной Азии — американский способ «устранения политических препятствий на мировых рынках энергоресурсов» может привести к весьма драматическим последствиям.
Угроза перекрытия нефтяного транзита (в результате раскручивания спирали террор — контртеррор) и резкое сокращение рыночного предложения опасны тем, что изъятие с рынка сравнительно небольших танкерных или трубопроводных партий сырья может отменить регулирующее действие биржевого механизма и дезинтегрировать «глобальный» рынок нефти.
В экономическом смысле вероятность такого оборота событий возрастает в связи с колоссальным разрывом между объемом торгуемых фьючерсов на нефть и физическим объемом товара. Идея американской интервенции в пространстве «Большого Ближнего Востока» заключается в том, чтобы с помощью превосходящей военной силы сократить разрыв между объемами физической и «бумажной» нефти на рынке, устранить конкуренцию между производящими и потребляющими звеньями нефтебизнеса и вернуться, так сказать, к высокомонополизированному рынку доОПЕКовских времен под американской опекой.
Однако способ решения проблемы, избранный администрацией Дж. Буша, обнаруживает свою непригодность хотя бы потому, что кумулятивный эффект действия терроризма и контртерроризма может разрушить мировое энергетическое хозяйство в его ключевом звене — на узловых участках безопасной транспортировки главного энергоносителя от производителя к потребителю.
И здесь снова встает вопрос переосмысления роли силы в международных отношениях ХХI века. Новые угрозы позволяют нащупать почву новых возможностей. В их числе — объективное единство интересов трех главных центров энергопотребления (Северной Америки, Западной Европы и Восточной Азии), во-первых, стран-производителей нефти и газа в «стратегическом энергетическом эллипсе» (Персидский залив — Каспийское море), во-вторых, а также России в ее уникальном качестве крупнейшей транзитной державы мира, занимающей центральную часть Великого континента, в-третьих.
МИРОВОЕ ТРОЕЦЕНТРИЕ И СРЕДИННОЕ ПОЛОЖЕНИЕ РОССИИ
Западноевропейский и восточноазиатский центры мировой торговли расположены в непосредственно близости от богатейших в мире запасов нефтегазового сырья. Пять географически смыкающихся нефтегазовых провинций — Аравийская (на территории Саудовской Аравии), Мосульская (ее делят Ирак и Иран), Каспийская, Волго-Уральская и Западно-Сибирская — пересекают Евро-Азиатский континент почти строго по меридиану. Они являют собой уникальную концентрацию планетарных ресурсов нефти и газа, содержащую 80% разведанных мировых запасов углеводородов.
С точки зрения конкурентных преимуществ, географическая близость Западной Европы и Восточной Азии к важнейшим нефтегазовым месторождениям и путям их транспортировки не просто ставит эти два центра в более выгодное положение по сравнению с Северной Америкой, но и угрожает последней (в связи с быстрым истощением собственных нефтегазовых запасов США) откатом с позиций «глобальной» сверхдержавы на позиции одного из многих индустриальных государств.
Альтернативой этому являются два совершенно противоположных варианта развития международных отношений.
Первый вариант связан с попыткой США силой изменить формирующийся не в их пользу баланс сравнительных конкурентных преимуществ на мировом рынке (прежде всего мировой энергетический баланс) в надежде увести основные транспортные потоки углеводородов в обход России, а заодно в сторону от западноевропейского и восточноазиатского рынков. Экономически, без опоры на превосходящую военную силу, этот расчет неосуществим.
Ставка старой, «трансатлантической» геополитики на превосходство военной силы в новых условиях с необходимостью влечет за собой одно из двух: либо территориальный раздел (и историческую смерть) России, либо отказ от такого творения англо-саксонской геополитической мысли, как «трансатлантическая связь», скреплявшаяся условиями глобального военно-стратегического равновесия образца 1945 года и старой биполярной конструкцией мира.
Другой вариант развития международных отношений в начале ХХI века напрямую зависит от активизации международной роли России как классического «осевого» государства в Евразии. Россия все еще остается единственной транзитной державой мира, географическое положение и экономические интересы которой позволяют ей выстраивать транспортно-коммуникационные схемы экспорта своих нефти и газа, а также транзита нефти и газа стран СНГ одновременно в направлении (и в интересах) всех трех главных центров экономического могущества в современном мире.
Альтернативой многолетней американской интервенции в Ираке может быть политика многостороннего энергодиалога, построенного на понимании того, что в мире глобальных процессов энергетическая безопасность неделима.
Положение России, Европы и Азии, расположенных на одном материке (он же — кладовая энергоресурсов планеты) и связанных развивающейся сетью трансконтинентальных коммуникаций, принципиально отличается от положения Американского воспроизводственного центра. Регулирование возникающих в связи с этим проблем — одна из целей нового механизма многостороннего энергодиалога в краткосрочной перспективе. В среднесрочном плане целью такого диалога может стать обсуждение комплекса вопросов, связанных с идеями использования углеводородных энергоносителей в качестве «всеобщего эквивалента» (мирового резервного актива).
НЕАДЕКВАТНОСТЬ ГЛОБАЛИСТСКОГО ДИСКУРСА
То, что проблему глобального управления необходимо рассматривать в ее неразрывной связи с глобальной функцией доллара США и зависимостью Америки от положения на глобальном рынке нефти, сомнению не подвергается. Но есть еще одна область, которая определила все важнейшие тенденции глобального развития, начиная, по крайней мере, с последней трети ХХ века.
Если говорить о глобализации как о тенденции планетарного расширения ряда физических и экономических процессов, то на данном этапе (последняя треть ХХ — начало ХХI веков) к числу основных из них можно отнести:
1) процесс электронной обработки и передачи данных в информационных системах и сетях;
2) процесс информатизации управления войсками и оружием, в том числе в связи с появлением глобальных спутниковых систем связи и навигации;
3) процесс движения спекулятивного (в основном, краткосрочного денежного) капитала на глобальных биржевых рынках;
4) процесс расширения экономической власти транснациональных компаний на рынках некоторых продуктов (нефть, металлы, зерно, хлопок);
5) процесс роста биосферных угроз (особенно в связи с испытаниями установок, воздействующих на околоземную среду высокочастотным электромагнитным излучение большой мощности).
Перед лицом этого сложного переплетения процессов разной физической и экономической природы глобальной угрозой номер один представляется то, что абсолютно никто не владеет на сегодняшний день работающей моделью взаимодействия данных процессов.
Действие глобального соблазна усугубляется тем, что сегодня экономика США и, следовательно, мировая экономика («глобализация» — эвфемическое обозначение транснационализации американской экономики) подошли к критическому рубежу.
После обвала биржи NASDAQ, котирующей акции американских высокотехнологических компаний, многие политики в США, не исключая бывшего министра финансов, а ныне президента Гарвардского университета Лоуренса Саммерса, заговорили о разоблачении «новой экономики» как «ловкого фокуса». Но ограничится ли дело «разоблачением» фокуса и сдуванием финансового «пузыря», раздувшегося под влиянием интернет-бума (и общего фондового бума) в США второй половины 90-х годов, или прав таки Линдон Ларуш, без устали твердящий, что «начался величайший мировой финансовый кризис во всей истории»?
Американская экономика катастрофически перегружена долгами. Уровень задолженности всех ее секторов почти втрое превышает валовой внутренний продукт США, и в настоящее время он выше, чем в кризисном 1929 году. Растущее беспокойство по поводу перспектив экономического роста США, блокируемого высокими (с точки зрения американского потребителя) ценами на нефть и ростом зависимости США от нефтяного импорта, усугубляется все более явным нежеланием инвесторов всего мира продолжать и дальше финансировать дефицит текущего платежного баланса США. При этом акции американских компаний переоценены в разы, и продолжение падения фондового рынка США практически неизбежно.
На фоне растущей тревоги американцев достаточно сдержанно и трезво выглядят оценки некоторых российских экспертов. Один из них в августе 2002 года писал: «До окончания структурной перестройки американской экономики (в частности, до снижения ВВП США примерно на четверть) негативные явления не исчезнут… Мировая экономика держится на глобальных рынках — нефти и металла, продовольствия и золота. Собственно говоря, процесс «глобализации», затеянный США, состоял в том, что все новые и новые рынки входили в этот перечень…. Основой функционирования «глобальных» рынков является ценовой прогноз, построенный на механизме фьючерсной торговли за доллары. Этот рынок, как, впрочем, и американский рынок акций, имеет ярко выраженный спекулятивный характер. Любое резкое падение доллара неминуемо разрушит весь этот механизм. В первую очередь потому, что общий объем торгуемых фьючерсов превосходит физические объемы товаров на порядки… Все предпосылки мирового финансового кризиса налицо: экономика США находится в крутом пике…; экономика объединенной Европы не может «переварить» отток капитала из США… Ближайшее прогнозируемое последствие этого кризиса — мировая экономическая дезинтеграция (курсив мой. — В.М.)… Скорее всего выход из структурного кризиса мировой экономики лежит в оздоровлении локальных рынков. Необходимо максимально восстановить их от последствий «глобализации"… Мир ждет перехода к усилению контроля за локальными рынками. Этот контроль может сегодня осуществить только государство. Те государства, которые наиболее эффективно смогут реализовать в своей деятельности именно функцию планирования, получат серьезные преимущества по итогам кризиса».
Как отмечалось в российской научной литературе (Г.К. Широков), само перемещение производительного капитала за рубеж, двигателем которого уже несколько десятилетий являются транснациональные компании, «свидетельствует о наличии в мировом хозяйстве национально обособленных воспроизводственных комплексов, отличающихся друг от друга по тем или иным параметрам». Перестройка мировой экономики на основе восстановления этих комплексов и торгово-инвестиционных связей между ними явится, по-видимому, основным направлением развития в начинающийся период постглобализации.
Можно предположить, что именно тенденции постглобализации станут определяющими в той стадии большого «кондратьевского цикла», где подъем современного технологического способа производства за счет интенсивного инновационного роста в области информационных технологий сменится экстенсивной фазой.
ТРЕТИЙ МАШИННЫЙ ПЕРЕВОРОТ
Последняя треть ХХ столетия была эпохой третьего машинного переворота (если первой считать появление паровой машины, а второй — появление электричества и двигателя внутреннего сгорания). Электронно-вычислительные машины, соединяемые в сети, революционизировали уже не способы преобразования вещества (как в двух первых технологических переворотах), а способы преобразования информации, то есть обработки и передачи данных. Сегодня интеллектуальная деятельность человека и совокупный интеллектуальный ресурс все больше выступают как машинный ресурс компьютерных сетей, тяготеющих к планетарному (глобальному) охвату.
Исключительно важным для третьего машинного переворота и определяющим важнейшие глобальные тенденции, стало то, что появившийся в ходе переворота новый технологический способ производства явился порождением холодной войны и продолжает развиваться в первую очередь благодаря совершенствованию, так называемых, технологий двойного назначения.
Новейшие информационно-коммуникационные технологии были изобретены в военных лабораториях — в ходе работ над совершенствованием управления боевыми действиями. С изобретением в 1993 году веб-браузера, позволявшего использовать в качестве коммуникационного средства обычные телефонные сети, а, следовательно, и космические аппараты связи, потенциальные возможности спутникового Интернета начали приобретать глобальный характер. На фоне развернувшейся в мире острой конкуренции за обладание космическими ресурсами одни и те же космические аппараты и комплексы используются и в интересах действий вооруженных сил, и как инфраструктура высокотехнологических отраслей гражданской экономики (навигация воздушного и морского транспорта, дистанционное зондирование Земли, связь и т. д.).
В США после 11 сентября развитие этой инфраструктуры все больше ориентируется на задачи будущей войны, которая получила название «сетевой войны (network-centric warfare)». Ее концепция положена в основу программы военного строительства в США до 2010 года («Joint Vision 2010»), и первым ее полигоном стал Афганистан. О степени ориентации США на ведение «сетевой войны» с помощью информационного оружия можно косвенно судить по такому документу, как «Стратегия национальной безопасности США», обнародованному в сентябре 2002 года. Значение этого документа вытекает из того, что в нем на уровне государственной доктрины закреплен переход США к стратегии превентивной войны в рамках глобального интервенционизма.
Существует, однако, и другая позиция. Она все больше набирает силу в самой Америке. Ее суть в том, что взаимодействие процессов планетарного охвата является значительно более сложным, чем в упрощенных схемах идеологов «глобализации» прошлого века. А потому препятствия для построения «глобального информационного общества» средствами глобальной военной интервенции по существу непреодолимы.
Великий соблазн глобального управления обнаруживает себя как великая иллюзия.
