ХРАМ СВЯТОГО АЛЕКСАНДРА НЕВСКОГО И «СВЯТОЙ ДОКТОР»

Церковь св. благоверного князя Александра Невского в Москве была открыта на дворе полицейской больницы Ф.П.Гааза, впоследствии больницы им. императора Александра III, по адресу М. Казенный пер., 5а, (в советское время — Мечников пер.) Она построена в 1886 году для отпевания больных, уже после смерти основателя больницы для заключенных, доктора Гааза. В настоящее время в помещении храма находится научное учреждение.
Старомосковское название этой местности и самого переулка дала находившаяся здесь в XVII веке казенная слобода, которая служила складом царского имущества. Дом на левой стороне переулка, построенном архитектором школы Матвея Казакова сначала был загородной усадьбой В.С.Нарышкина, а потом перешла в руки П.Н.Ивашова, сподвижника Суворова.
Затем в доме располагался Ортопедический институт. По его упразднении здесь в середине XIX века исключительно стараниями доктора Гааза открылась Полицейская больница для заключенных, на которую он собрал пожертвования и добился у властей разрешения на ее открытие. При больнице в том же доме Гааз поселился сам в небольшой скромной квартирке из двух комнат. Когда места больным не хватало, он клал их у себя дома и сам за ними ухаживал.
Когда-то он был одним из самых видных и обеспеченных докторов Москвы иноземного происхождения. Фридрих Иосиф (Федор Петрович) Гааз родился 24 августа 1780 года близ Кельна, в семье потомственных медиков: его отец был аптекарем, а дед — доктором медицины. Фридрих Гааз окончил курс медицинских наук в Вене, и с особенным увлечением занимался глазными болезнями. В то время за границей заболел русский аристократ Репнин, и совсем еще молодой врач Гааз вылечил его — так, что Репнин пришел в восторг от его искусности и пригласил ехать с собой в Москву, где Гааз и поселился с 1802 года.
Вскоре он стал очень авторитетным врачом — у него предлагали проконсультироваться занемогшему генералу Ермолову. Ездил доктор в карете, запряженной цугом, на четверке белых лошадей, одевался старомодно, напоминая своим видом восемнадцатое столетие: фрак, белое жабо и манжеты, короткие панталоны до колен, черные шелковые чулки, башмаки с пряжками; пудренные волосы были забраны в косу. Своей импозантной фигурой и осанкой он, как писали о нем современники, напоминал Лютера.
Гааз внес свой вклад и в развитие медицинской науки. Прекрасный ученый, он несколько лет посвятил изучению Кавказских минеральных источников, открыв целебные свойства вод Пятигорска и Ессентуков. Рапботал он врачом и в Павловской больнице в Замоскворечье, близ Данилова монастыря (совр. 4-я градская) — в древнейшей из сохранившихся ныне в Москве больниц гражданского ведомства, открывшейся в 1763 году.
Однако главным делом его жизни была работа тюремным врачом, когда ему предложили войти в состав первого московского попечительного о тюрьмах комитета. Там он был сначала секретарем, а затем и главным врачом московских тюремных больниц — с 1829 по 1853 год.
Эта деятельность, личное знакомство с условиями жизни заключенных и тесное каждодневное общение с ними так потрясли Гааза и так изменили образ его жизни, что хоронить старика пришлось на счет полиции. Каждую лишнюю копейку, любое угощение, которое ему предлагали где-нибудь в гостях, он отдавал заключенным и все свои средства употреблял на их нужды. В Москве Гааза за человеколюбие стали называть «святым доктором». Была даже такая поговорка:"У Гааза нет отказа".
В то время главная московская пересыльная тюрьма — тюремный замок, как тогда говорили, — была устроена на Воробьевых горах. По несчастливому случаю ее соорудили из подсобных построек, оставшихся от неудавшегося там строительства храма Христа Спасителя по проекту К. Витберга. Там Гааз и проводил большую часть своего времени. А другая тюрьма, не менее часто посещаемая Гаазом находилась на Рогожской заставе, откуда прямо с площади начиналась печально знаменитая Владимирка (ныне Шоссе Энтуизастов). Когда вышло распоряжение московских властей о том, чтобы заключенных с Воробьевых гор вести на Рогожку по окраинам, дабы их жуткий вид не приводил в смущение москвичей, Гааз добился отмены этого решения. Ведь в дороге сердобольные горожане часто бросали «несчастненьким» подаяние: мелкие деньги, и еду, особенно хлеб, и Гааз не хотел способствовать утрате хоть каких-то средств, улучшавших положение каторжников.
Усилиями доктора Гааза были отменены и варварские обычаи содержания заключенных: обривания половины головы женщинам и ссыльным, использования железного прута, которым сковывали каторжан в строю. По его требованию, грубые железные кандалы стали обивать кожей. А когда один любитель старины с гордостью показал Гаазу найденную железную клетку, в которой перед казнью содержали Емельяна Пугачева, тот велел немедленно замуровать ее в стену, чтобы не разжигать у людей такого непристойного любопытства, и страшную находку вновь достали только после смерти доктора Гааза.
Известно, что помимо великосветских обывателей, чудака Гааза «идейно"осуждал только Лев Толстой — за его личное участие в деятельности тюремных учреждений, противоречащее толстовскому учению мирного неповиновения властям и насильническому государству. Толстой считал, что во имя своих же убеждений и идей Гааз вовсе не должен был работать в тюремном комитете.
А между тем сами преступники хорошо относились к пекшемуся о них с Христовой любовью человеку. Однажды в холодную зимнюю ночь Гааз откуда-то возвращался домой пешком, и в подворотне двое, угрожая ножами, потребовали отдать им старую волчью шубу, в которую был одет доктор. Тот стал уговаривать их не трогать его, потому что без шубы он простудится и заболеет, может быть даже смертельно, а у него еще много дел и забот, и, главное, много людей зависит от него. В ответ Гааз услышал только смех и стал тогда просить разрешить ему дойти в шубе до дома, а после он ее отдаст им: «Меня здесь все знают, я доктор Гааз, живу в Малом Казенном…» «Да что вы, Федор Петрович! — неожиданно воскликнул один из грабителей: — Что же вы сразу не сказали, что это вы, кто же вас тронет!» И они сами проводили его дома, чтбы больше никто не пристал и не обеспокоил доктора.
Он всегда вставал в шесть часов утра и пил настой смородинового листа, считая чай слишком роскошным для себя напитком. Если не надо было ехать на Воробьевы горы, то оставался дома и до 8 утра читал или сам изготавливал лекарства для бедных, а затем начинал прием больных — также безвозмездно. У него была своя методика лечения: он не любил начинять больного лекарствами и пользовал старинным средством — фонтанелью (типа компресса или мази), прописывая внутрь каломель и считал самыми верными и надежными средствами покой и тепло. «Если тебе нужны врачи, да будут тебе таковыми три средства — веселое расположение духа, отдых и умеренная диета,» — говаривал Гааз. А в Москве ходила о нем шутка: «Доктор Гааз уложит в постель, закутает во фланель, поставит фонтанель и пропишет каломель.»
Любил доктор Гааз не только людей, но и животных, и с особенной нежностью относился к лошадям, выполнявшим тяжелый труд. Он покупал их на специальном рынке, где, вспоминал один из современников, продавали уже непригодных, «разбитых» лошадей как «конину» и тихонько ездил на них, а когда они по болезни и старости отказывали окончательно, отпускал их свободно доживать свой век, а сам вновь покупал таких же изношенных, спасая их от ножа и бойни. Часто проголодавшись в дороге, Гааз выходил из своей старомодной коляски и покупал четыре калача — один для себя, другой для кучера и по калачу для каждой лошади. Всю же имевшуюся у него провизию, как и подарки, он всегда отдавал заключенным.
Доктор Гааз скончался от тяжелой болезни 16 августа 1853 года, не дожив недели до очередного дня рождения и был похоронен на Введенском кладбище в Москве.
В 1909 году во дворе здания, в котором жил Гааз и где размещалась открытая им больница был установлен памятник доктору работы знаменитого московского скульптора. Н. Андреева — автора старого памятника Гоголю. Скульптор работал безвозмездно из уважения к Гаазу. На постаменте высечены слова, которые были девизом доктора: «Спешите делать добро».