 |
| Эксперт | Елена Чудинова | 08.02.2012 |
Когда-то и где-то я об этом уже рассказывала. Но не суть важно. 
Все ведь забывается слишком быстро. Только что миновал седьмой день февраля, ну и что, вспомнили мы, отчего он сумрачен? Да если бы. Нам недосуг, мы политикою заняты — даром, что куда ни кинь, а всюду клин. И я бы сейчас не вспомнила, вглядываясь в пеструю ленту сменяющихся на мониторе новостей, в расклады имен, что, как ни крути калейдоскоп, а в достояние истории не сложатся. Так бы я и размышляла о том, надо ли было ездить по морозу на донельзя глубокомысленные круглые столы, но, увлекшись, незадачливо звякнула чайной ложкой о край высокой фарфоровой чашки.
Седьмое февраля, звякнула ложка колокольным язычком, седьмое февраля! Ах да, конечно же.
Это вполне заурядная ложка, кольчугинская, сработанная во втором десятилетии начала ХХ века. Ей даже ста лет еще нету. А все ж иной раз новому гостю я (под настроение) загадываю загадку: каким образом могло получиться так, что одной двенадцатой частью этой ложки помешивал чай он, Адмирал, Верховный Правитель, Александр Васильевич?
Как это — «одной двенадцатой частью ложки»?! К сожалению, лежащий на поверхности ответ я слышу не часто. В наших школах не преподавали логики, в отличие от той гимназии, в которой училась моя бабка, Анисия Федоровна.
Училась, да не доучилась. По счастью, не из-за того, что грянул 1917 год. Причина много веселее: из выпускного класса бабка сбежала под венец.
О, это был достопамятный день, день ее триумфа. В маленькой Сатке, как во всяком городке-невеличке, все важные и казенные строения стягивались вокруг площади. Женская гимназия стояла как раз напротив собора. И занятия оказались сорваны: девочки, не обращая внимания на учительские оклики, сорвались с парт и облепили подоконники: их одноклассница шла из дверей собора — в белом атласе, в розах, со взрослой прической под модной фатой. Рядом выступал сияющий жених, звонили колокола, ждали экипажи.
«Так-то вот, — несомненно, думала Анисия. — Я уже дама, а вам еще пальцы промокашками тереть».
Ей едва исполнилось шестнадцать лет. Впрочем, дело и стоило спешки. Жених был первый франт в городе, чего стоил один его серый в яблоках щегольской выезд!
Хорошие времена! О них свидетельствуют несколько старых твердых фотографий. И все же, сколь ни огромны были планы, которые строил о развитии Сатки местный магнат Алпатов (на одной из фотографий мой дед по материнской линии Иван Кириллович запечатлен с алпатовскими детьми — двумя светлоголовыми мальчиками в матросках, бедные дети, что-то с ними сталось?) сколь ни много сулило грядущее, а на первых порах юная семья, только что обзаведшаяся собственным домом, жила благоразумно. Вот и ложки купили всего лишь кольчугинские, как водится — дюжину.
Таково и решение простенькой задачки на логику.
«Бабушка, ну как же ты так?! — стонала я в отрочестве. — Ну чего тебе стоило убрать ту самую ложку сразу?»
Да просто не пришло в голову. До таких ли глупостей было ей, семнадцатилетней матери, что в тревоге ждала домой мужа, когда гремела канонада и подступали красные?
В колыбели заходился плачем новорожденный первенец Сергей. Анисия Федоровна то и дело брала сына на руки, успокаивая скорее не ребенка, а себя. Соседки, забегая, рассказывали: за город-то бой будет! Господи, помилуй! На соборе-то начали пулеметы устанавливать! А тут «он» подходит, немедля-де снять. Офицеры ему: отсюда, мол, стрелять лучше всего! Нет, говорит, «храм Божий должен стоять неприкосновен».
А потом она опять оставалась одна. А грохотало все сильнее.
Клещами, ох, какими же клещами моя юность вытягивала то, что случилось дальше! Десятилетия жизни в страхе не прошли без следа. Обыкновенно охочая на воспоминания, бабка делалась тут удивительно скупой на подробности. Ну да, попросил стакан воды. Кто с ним был? Да вроде бы один. Пригласила, конечно, выпить чаю. Самовар как раз стоял уже. Согласился, вошел. Уставший был, очень уставший.
Как это мало, единственная фраза, которую удавалось мне выцепить из того разговора! «Боже мой, вы еще сами-то дитя! Ребенок с ребенком, в такое страшное время…» Мало? Нет! Отеческая интонация, а ведь что ему было до этой девочки-матери, ему, обремененному черной тяготой отступления?
Как гордилась я всю юность чашкою чаю, поданной ему руками семнадцатилетней бабки. Тем, что хоть полчаса, а провел он под кровом дома, где (хоть и изрядно времени спустя) увидела свет моя мать.
В ХХ столетии было не до сбережения вещей. Потихоньку канули куда-то те кольчугинские ложки, лично мне принадлежит сейчас одна-единственная. Мне до сих пор нравится думать, что именно ею Адмирал помешивал в тот день чай, сидя за нашим столом.
Одна двенадцатая вероятности. Вполне достаточно для того, чтобы больше никому этой ложкой не позволять пользоваться. Моя, и весь сказ.
Вот и опять миновала годовщина его смерти, смерти одного из великих сынов России. История именно потому и является историей, что затрагивает своим крылом каждую семью.
