В священном сане

Пастырское служение несравнимо и несопоставимо ни с одной из светских профессий, ни с каким земным положением и статусом. Человек, служащий в алтаре, совершающий Таинства, облечен благодатью, переданной по живой человеческой цепи от апостолов, от Самого Христа. Он пребывает в священном сане. Но при этом он— такой же человек, как мы все, грешный, немощный, несовершенный. Как это совмещается? Какую ответственность накладывает на человека пребывание в сане, чем образ жизни священника отличается от образа жизни других людей, как мирянам следует относиться к человеческим недостаткам батюшек— на эти и другие вопросы отвечает настоятель Архиерейского подворья— храма в честь иконы Божией Матери «Утоли моя печали», главный редактор журнала игумен Нектарий (Морозов).

— Отец Нектарий, почему священническая хиротония является не ритуалом, не обрядом, а таинством?

— Когда мы, преподаватели, задаем семинаристам вопрос, в чем сущность пастырского служения, мы слышим самые разные ответы: что священник— это руководитель верующих ко спасению, что это духовный вождь, человек, который пасет вверенное ему Христом стадо словесных овец, наставник, учитель. Но эти определения очень далеко отстоят от сущности священнического служения. Потому что быть духовным вождем, учителем, наставником может и человек, не имеющий священного сана. Есть только одно, чего человек не в сане совершать не может. Это церковные таинства. Для того чтобы служить Литургию, принимать исповедь, венчать, крестить, необходима особая благодать— та благодать, которая подается священнику в Таинстве хиротонии. Мы именуем хиротонию таинством, потому что мы не можем понять, как человек изымается, извлекается из среды себе подобных и наделяется вот этим даром. Он сам не становится после этого иным— он остается тем же самым человеком. Но ему даны, говоря языком школьного богословия, особые полномочия— совершать служение благодатного посредничества в деле спасения людей.

— Действие благодати зависит от личных качеств священника?

— Скажем так: солнце может светить через прозрачное стекло, может светить через стекло тусклое, а может играть всеми цветами радуги в гранях бриллианта. Так же действует и благодать через священника. Даже если священник грешный, недостойный, благодать, которая ему в Таинстве хиротонии дана, позволяет совершать церковные Таинства. И совершается превращение хлеба и вина в Тело и Кровь Христовы, и в Таинстве Крещения человек становится членом Церкви. Но тогда благодать действует не благодаря трудам и усилиям священника, а вопреки. И плод, который этот священник приносит Богу, людям и Церкви, бывает намного меньше. Мы должны создавать те условия, в которых эта благодать может наиболее полно проявиться. Один священник сокращает действие благодати, другой просто дает ей действовать, а третий пастырь к действию благодати может приложить что-то и от себя. И к такому священнику люди, как правило, тянутся, и это подлинная синергия между Богом и человеком.

— Есть ли грань в поведении священника, за которой Таинство, им совершенное, становится недействительным? Что, если священник в ереси, в расколе, но скрывает это от священноначалия?

— Таинство всё равно действительно. На самом деле, что такое священник? Святитель Григорий Двоеслов, Папа Римский, называл себя «рабом рабов Божиих». У нас принято отношение к священнику как к человеку избранному, стоящему на какой-то ступени. Это— дань уважения священному сану, которая, с одной стороны, должна быть. Но сам священник не должен забывать о том, что он не носитель каких-то преимуществ. Он нужен, потому что есть люди. И он слуга этих людей, а не их господин. И поэтому он в Церкви занимает некое служебное положение. К чему я это говорю? К тому, что если Господь поставляет священника для прочих людей, не для него самого, то, я думаю, что, пока Господь этого человека из Церкви не изымет, не отторгнет от нее, не отсечет видимым образом, Он через этого священника все-таки будет давать людям благодать. Люди-то не виноваты, что священник таков. А у Бога несправедливости нет. И этот священник по-человечески людям ничего не даст, но благодать через него всё равно будет действовать. И мы имеем немало примеров в истории Церкви: есть святые— преподобные и святители, рукоположенные архиереями, сомнительными с точки зрения исповедания веры. Тем не менее, эти святые служили в сане и становились епископами. Здесь вопрос совершенно однозначно решается. Вот если община уклоняется в ересь сама— тогда она лишается благодати. Но священник, о котором Вы говорите, от Бога страшное наказание получит.

— Но ведь это непросто— жить обычной жизнью со всеми ее бытовыми и прочими трудностями— и при этом не переставать быть священником.

— Быть священником всегда— это то, чему нужно учиться. Нередко дискутируется вопрос о том, должен ли священник всегда носить духовное платье или он может ходить в обычной одежде. Ведь на улицах грязно, ряса пачкается, неудобно ездить в общественном транспорте, прохожие оборачиваются, пьяные пристают. Но всё это меркнет перед тем, ради чего мы это платье носим. А мы носим его, во-первых, чтобы оставаться теми, кто мы есть, после того, как вышли из храма. Во-вторых, священник носит духовное платье для того, чтобы любой человек, который почувствовал такую нужду, мог к нему обратиться даже и на улице. Кроме того, священника, как и любого другого, могут обидеть в очереди, машина может обрызгать, и у него может возникнуть реакция ветхого человека— желание на это как-то «адекватно» ответить. Но он посмотрит на свое духовное платье и подумает: «А как же я так отвечу? Я же вон кто». Нуждаемся мы в таком напоминании! Но есть другой способ помнить о том, кто ты есть, гораздо более совершенный: постоянно возгревать в себе тот дар (по слову апостола Павла), который нам в хиротонии дан, стараясь максимально полно соответствовать высоте того сана, в который мы облеклись. Во всей полноте ему соответствовать мы не сможем, но, тем не менее, это стремление, безусловно, должно нашу жизнь наполнять. Чего-то особенного для этого изобретать не надо. Дело спасения человека, дело усовершения человека— это, в первую очередь, дело Божие. И Бог нам всё потребное для этого дает.

Но, помимо этого, Господь выстраивает нашу жизнь таким образом, что мы постоянно подвергаемся испытаниям: обстоятельствами, людьми, которых Господь нам посылает. И если мы выдерживаем эти испытания, поступаем как должно, через это и происходит наше христианское, а в данном случае пастырское воспитание и усовершение. Будь пастырем в любом испытании, в любой ситуации— и ты будешь им оставаться.

— А если не получается?

— Начав этот труд, ты будешь постоянно сталкиваться с неудачами. И ты можешь либо с ними смириться, либо день за днем, неустанно учиться. Ведь почему не получается? Потому что мы живем в очень сложных условиях. В наше время никто не помнит о том, что единственное дело священника— это служение в храме. Совершение таинств, окормление верующих, устроение церковной общины. Вот, в общем-то, и всё. Ну, и внутренняя молитвенная жизнь, которая у пастыря должна быть. А у нас сегодня любой настоятель становится и администратором, и строителем, и добытчиком денег, и бизнесменом в какой-то степени. И без ущерба для его пастырского служения это быть не может— кто бы что об этом ни говорил. И вместе с тем невозможно всем этим не заниматься. Поэтому сегодня у пастыря особенно сложная задача: оставаться пастырем не просто в обычной жизни, но и занимаясь всеми теми несвойственными пастырю делами, которыми заниматься приходится. Почему приходится? Потому что нет никого, кто мог бы эти труды понести. Течет в храме крыша? Некому, кроме священника, этим заниматься. Конечно, это одна из главных трагедий современной пастырской жизни. Но Господь попустил нам в такое время служить. Или мы сподобились в такое время родиться. Значит, как-то всё-таки это возможно.

Когда дел мало, ты можешь быть и к себе более внимательным, когда их много— ты начинаешь потихоньку это внимание растрачивать. Растрачиваешь, растрачиваешь— потом что-то делаешь такое, что понимаешь— ты очень далеко отступил от того, каким ты должен быть. И начинаешь возвращение к себе— раз за разом. У кого хватит терпения подниматься на ту высоту, на которой необходимо пребывать, тот рано или поздно станет тем, кем он должен быть. И научится по-пастырски жить везде и всегда. А кто впадет в уныние, расслабится— у того это не получится. Это, в сущности, как и у любого христианина. Вопрос о том, всегда ли быть христианином или только в какие-то моменты, он для всякого верующего во Христа актуален. Точно так же и для пастыря.

— В чем Вы видите различие образа жизни священника и мирянина? Что может, а чего не может позволить себе священник?

— Есть, конечно, какие-то конкретные бытовые моменты— помимо ношения или неношения духовного платья. Какие развлечения может себе позволить священник, какие виды отдыха, каковы должны быть его взаимоотношения с другими людьми? Во всем этом нужна какая-то здравая мера. Могут быть у священника друзья не из среды духовенства? Да, конечно, могут: его одноклассники, друзья детства, просто люди, с которыми Господь в жизни свел. Но в отношениях с этими людьми священник должен всегда помнить, что, помимо того, что он обычный человек, он еще и носитель того благодатного дара, который дан ему в Таинстве хиротонии. И всегда между ним и другими людьми должна оставаться некая дистанция, которая не позволит людям об этом забыть. И ему самому не позволит забыть. Это очень важно, потому что когда забывают, когда появляется какая-то фамильярность, когда стирается грань— и священник теряет себя, и другой человек теряет благоговение к священному сану и в конечном итоге к благодати. И ни для кого из них это полезно не бывает. Когда человек берет на себя такую ответственность, как священство, он идет на определенные ограничения.

То же самое и в отношении отдыха. Может священник отдохнуть, поехать куда-то в теплые края, купаться в море? Может, но опять-таки он не должен забывать, кто он есть. А если он вдруг превратится в «просто человека», который развлекается, забывая и о Боге, и о своем сане, ничего хорошего не получится. Потому что есть слова, которые каждый пастырь должен помнить, которые повторяет в Евангелии Господь: написано: поражу пастыря, и рассеются овцы (Мк. 14, 27). Есть некто, кто в жизни священнику сопутствует, очень внимательно за ним наблюдает и старается его поразить, чтобы рассеять овец. Враг— он ведь тоже стратег: когда он бьет по пастырю, он бьет сразу по сотням и по тысячам людей. Поэтому каждый из нас постоянно находится под прицелом. И внимание к себе у нас должно быть особое.

— К поведению священника люди предъявляют некие повышенные и даже завышенные требования. Кому угодно мы простим раздражительность, грубость, жестокость— но только не батюшкам. Как миряне должны относиться к недостойным поступкам священника?

— Начнем с того, как должен сам священник относиться к собственным недостаткам. Священник должен быть к себе особенно строг, в какой-то мере даже беспощаден. Мы говорим о необходимости христианской миссии, о том, что нужно как можно больше людей привести в Церковь, и это правильно. Но начинать необходимо с другого: нельзя людей от Церкви отталкивать. Странно ведь говорить о большем, когда не реализовано меньшее. Оттолкнуть может не только священник невоспитанный, грубый, жестокий— это крайности, но и просто священник, не проявивший внимания, священник, который по каким-то причинам показался холодным, равнодушным, сухим. Даже на это священник, по большому счету, права не имеет. Невзирая на то, как он себя чувствует, что происходит в его жизни, в его душе, в хорошем он духовном состоянии или не очень— он всё равно с любым человеком должен вести себя так, чтобы у того, как минимум, появилось желание снова прийти в церковь, чтобы оно у него не пропало. Оправдывать себя священник права не имеет, и если что-то он сделал не так, ему остается только каяться и исправляться.

Что же касается того, как относиться мирянам. Нам даны заповеди. Но мы делаем огромную ошибку, когда этими заповедями начинаем измерять жизнь других людей. Заповеди нам не для этого даны. Они нам даны для того, чтобы мы ими измеряли свою собственную жизнь. Когда человек свою жизнь измеряет евангельскими заповедями, у него пропадает всякое желание мерить ими чужую жизнь.

Когда у кого-то возникает готовность строго судить священника, надо сказать об одной вещи: вот ты судишь этого пастыря за его недостатки? А ведь он такой же человек, как и ты. Тебе он не нравится, ты считаешь его несовершенным? Стань совершенным сам. Если не можешь— не суди его. Есть такой замечательный пример из жизни грузинского Патриарха Ефрема. Ему пожаловались, что в одном храме плохой священник. Он приехал в этот храм, встал при входе, молился и, когда кончилась служба, поднялся на амвон и сказал людям: «Я хочу носить дорогие шелковые рубашки. Но что делать— у меня их нет. Вы хотите хороших священников? У меня их нет. У вас в храме поют «Господи, помилуй" — этого достаточно для вашего спасения». Это ответ очень точный, очень верный. Прежде чем думать, какие у нас пастыри, архипастыри, надо посмотреть, какие мы сами. Какие мы— такие у нас и пастыри. Но они всё-таки вырвались из мирской среды и пошли служить. Нам всем очень трудно, и пастырям тоже, и это обязательно нужно принимать в расчет.

Когда я был моложе, я был уверен, что человека нужно оценивать по тому, чего он в этой жизни достиг. И если говорить о жизни христианской, то его надо оценивать исходя из того, насколько высоких состояний он достиг, достиг ли он христианского совершенства. Но с течением времени я все лучше понимал, какая жизнь нас окружает, и стал думать немного иначе. Мне жизнь представляется в виде мощной, бурной реки, в русле которой мы все находимся. И чем дальше, тем более бурным становится ее течение. Мы идем против течения. Течение— это процесс апостасии, который рано или поздно приведет мир к состоянию, предсказаному в книге Откровения апостола и евангелиста Иоанна Богослова. Течение постоянно сносит нас назад. Когда я смотрю на человека, я понимаю, что он не просто идет— он борется с течением. И если он борется мужественно, противостоит этому течению— я отдаю ему должное. Я понимаю, каково мужество этого человека, его твердость, его желание быть верным Богу. Я не меряю его с точки зрения совершенства— я меряю его с точки зрения противостояния процессу разрушения.

— А мы, миряне, чем огорчаем священников?

— Обычно мы наблюдаем: человек пришел в Церковь— он перешел от одной жизни к другой и сам изменился. Но в большинстве случаев, увы, этот процесс вскоре останавливается. По-настоящему, глубоко, изменяются немногие. И это одна из трагедий церковной жизни. Мы исповедуем людей— они об одних и тех же грехах говорят. Мы чему-то пытаемся их научить— они остаются такими же. И опускаются руки, хочется сказать: а зачем всё это делать, ведь ничего не получается? Но тогда приходит ясный ответ: а если бы ты этого не делал— разве не было бы намного хуже?

Да, это трудно: знать, что твоя задача— не построить, а сохранить от распада, от разрушения. Но когда с этим смиряешься, когда принимаешь эту свою маленькую задачу, тогда что-то начинает выстраиваться. И ты понимаешь: если у тебя что-то получается, то только чудом Божиим. А было бы иначе— мы, наверное, были бы настолько уверены в своих силах, что всё приписывали бы себе.

— Сегодня мы слышим много критики в адрес Церкви, в адрес священнослужителей, и очень часто звучит словосочетание «священник-бизнесмен».

— Эти обвинения зачастую бывают порождены незнанием сути дела и ситуации. В нашумевшей передаче «НТВшники: Бог с ними?» показывали священника, который приехал служить в село и должен восстановить полуразрушенный храм. Но как это сделать? Село нищее, денег взять неоткуда. И вдруг этот батюшка находит в селе деревообрабатывающий цех со станками— тоже заброшенный, потому что никому это не нужно. Он договаривается с местной администрацией, арендует этот цех и начинает там производить гробы. И у него появляются деньги для того, чтобы восстанавливать храм, который до него десятки лет стоял в запустении. Да, он и себе тоже дом построил, но кто сказал, что его семья, его дети непременно должны жить в шалаше? И кто позаботится о его семье, если не он сам?

А дальше показывают женщину, которая говорит: «Я в этот храм больше не хожу, я молюсь дома, потому что не хочу окормляться у священника-бизнесмена». Вот такое обвинение. И никому из этих людей не придет в голову, что вообще-то восстанавливать храм— это не дело священника. Сегодня в России сказать, что это не дело священника— восстанавливать храм— значит перевернуть основы мировоззрения очень многих верующих людей. И тем не менее, это так. Дело священника— в этом храме служить. Но строить, реставрировать, искать на это деньги— это дело общины. Мы живем в совершенно ненормальное, с этой точки зрения, время. У нас всем этим занимается священник. И трагедия не только в том, что он этим занимается, а в том, что огромное большинство людей, которые в этот храм ходят, абсолютно не понимают, что он делает их дело. Храм-то ведь нужен для людей, для общины. Священник не должен зарабатывать деньги, его назначение совершенно иное. Люди, которые в этот храм ходят— они могут зарабатывать, строить, в храм что-то приносить. А у нас всего этого нет— есть один священник, который старается сделать это за всех. Если бы люди это понимали, они бы легче прощали священнику его недостатки. Ну возьми, сделай это вместо него— и он не будет нервным, не будет злым, у него появится время для тебя и для других людей. У него времени и сил нет, потому что ты своего дела не делаешь. В Русской Православной Церкви Заграницей это считается совершенно естественным: есть община, которая может содержать приход, — есть приход, нет такой общины— нет прихода. А Русская Православная Церковь— это Церковь, которая пытается отвечать за весь народ; а народ этой ответственности не замечает и не может на нее даже откликнуться. Я горькие слова говорю, но, тем не менее, это так. Мы открываем приходы в селах, где эти приходы некому содержать, где никогда не хватит средств даже на то, чтобы купить вино и просфоры, не говоря уже о том, чтобы заплатить за отопление. И мы платим за это из епархиальных средств— ради двадцати, пятнадцати, пяти человек, которые в этот храм приходят. Но этот храм— если светским языком говорить— убыточный, дотационный. И мы за него отвечаем. Даже из церковных людей немногие это понимают, а если уж говорить о людях, которые находятся вне Церкви, для них это вообще вещь недоступная.

Когда Церковь начинают обвинять в том, что она зарабатывает деньги, занимается бизнесом, то хочется воззвать к здравому смыслу и сказать: вы сами занимаетесь бизнесом, сами зарабатываете деньги. Зайдите и изнутри посмотрите, можно ли здесь что-то заработать. Если можно, то мы вас на эту работу возьмем, священнику проще станет, а если нет— тогда не надо об этом говорить.

— Вы говорили уже о том, насколько строг к себе должен быть священник. Но ведь это можно назвать и иначе: обостренным чувством собственной греховности. Мы приходим к священнику на исповедь. А часто ли должен исповедоваться он сам?

— В каждой епархии есть несколько обязательных исповедей в год, когда всё духовенство должно исповедоваться у епархиального духовника. Но, с моей точки зрения, священник должен исповедоваться чаще, чем мирянин: ответственность больше, испытания тяжелей. А считать, что, получив дар благодати Божией в хиротонии, ты стал более совершенным, чем прочие люди, — это очень большое заблуждение. Я, может быть, скажу вещь чудную и крамольную даже, но зачастую после хиротонии мы начинаем понимать, насколько мы хуже всех остальных. И как нам прожить без регулярной исповеди?

— В любой деятельности есть опасность профессионального выгорания, когда первоначальный энтузиазм сменяется равнодушием и унынием. Есть ли такая опасность для священника?

— Она не просто есть. Священник подвержен этой опасности выгорания более чем кто бы то ни было. И причин для этого процесса у него больше, чем у кого бы то ни было. Даже если священник не подавлен безденежьем, даже если с этой стороны его жизнь более или менее благополучна, он постоянно сталкивается с массой вещей, которые могут если и не повергать в уныние и отчаяние, то очень ощутимо толкать его к этому. Нужна большая вера и верность Богу, для того чтобы этим вещам противостоять. Первое и самое главное— состояние мира, состояние людей, которые приходят в храм. Понимаете, вот Вы как педагог видите, как из года в год к Вам приходят дети, всё менее и менее способные воспринимать знания. И волей-неволей начинаете унывать. Как это ни страшно, с этим приходится сталкиваться и священнику. Есть вещи, которые он может сделать как пастырь, есть вещи, которые он пытается сделать, а есть ситуации, когда он просто стоит, как перед стеной, и может сказать только: «Господи, вот Ты здесь можешь сделать что-то, а я— не могу».

В храм приходит человек, интеллект которого, мягко говоря, в очень неразвитом состоянии находится. Культуры чтения, культуры восприятия информации— никакой. И плюс к этому— душевная неразвитость. И вот, смотришь и понимаешь, что Апокалипсис приближается. Не какие-то там страшные события, не какие-то шестерки, штрих-коды, нет— вот то, что заставляет об Апокалипсисе задумываться. В истории мира темные времена не раз сменялись более светлыми, происходило некое возрождение и духовной, и душевной, и интеллектуальной жизни. Может, и на нашем веку такое произойдет, может, и мы успеем этому порадоваться, но пока священнику очень тяжело. Ведь воздаяние священника— это та радость, которую он получает от своего служения, радость, которую он испытывает, когда видит, что действительно помогает людям. Если врачу постоянно приходится оперировать заведомо безнадежных больных, и они после операций умирают, врач начинает думать: «А что я вообще тут делаю? Какой во мне смысл?». И со священником это же может происходить. Отсюда— то самое выгорание.

Чтоб гореть, не выгорая, священник должен помнить, что он не сам здесь что-то делает. Делает— Господь, а священник является в каком-то смысле руками Божиими, голосом Божиим, Его служителем, и всё, что он делает, он делает не просто для Бога, ради Бога, а вместе с Богом. И если Господь не отступает от этих, казалось бы, безнадежных людей— значит, и он, священник, не должен отступать. Это ощущение, что ты вместе с Богом трудишься, вместе с Ним что-то делаешь— оно и является главным средством от выгорания.

Выгорание начинается и тогда, когда священнику приходится чрезмерно уклониться в какие-то житейские заботы. Иногда нужно себя остановить, сказать себе, что всех храмов все равно не построишь, всего не восстановишь. Потому что нельзя сказать себе: вот, я сейчас это дострою— а потом буду молиться, а потом буду людям помогать. Нет, либо всё вместе сразу, либо ничего никогда. Либо ты достроишь, но молиться уже не будешь, и в храме молиться будет некому, потому что ты никого молиться не научишь, либо ты будешь и молиться, и строить уже изначально. Хотя молитва какой-то ущерб при этом все же будет терпеть— в отличие от строительства.

Выгорание происходит и тогда, когда священник начинает чрезмерно бояться каких-то внешних угроз Церкви; когда он теряет надежду на Бога; когда у него нет взаимопонимания с родными, близкими или со священноначалием, это тоже тяжелое испытание. Однако это все— причины внешние. А выгорают-то не извне, выгорают— изнутри. Выгорают, когда утрачивается та внутренняя связь с Богом, которая должна составлять сущность жизни не только священника, но и любого христианина. Есть у священника ощущение утвержденности, укорененности в Боге— никакого выгорания не будет. Утрачивается это ощущение— и выгорание происходит очень быстро.

А что касается благополучия внешнего— оно не предохраняет от выгорания, скорее, наоборот. В благополучии человек расслабляется и начинает чем-то искушаться, теми возможностями, которые ему пребывание в сане дает. Ведь если для одного пребывание в сане— это источник постоянного самоотречения и самоограничения, то для другого— это ни для кого не секрет— возможность безбедной жизни. И такой священник еще быстрее выгорает, чем бедствующий и нищенствующий.

— Наверное, для священника существует и другая опасность— привыкание к святыне?

— Она— не другая опасность. Без привыкания к святыне выгорания не бывает. Привыкание к святыне наступает опять-таки тогда, когда утрачивается это чувство единения с Богом, состояние богообщения. Не как нечто непрестанное, потому что мало людей, пребывающих в состоянии непрестанного богообщения, а как основа жизни. Тот, кто этого не утратил, к святыне не привыкнет. А тот, кто к святыне не привык— не выгорит. Это рука об руку идет.

— Процесс воспитания, становления священника— что в нем главное?

— Если первая беда священства у нас в России— отягощенность бытовыми заботами, то вторая— утрата традиций. Как монах, так и священник может сформироваться только в определенной среде. Иначе он до известной степени будет оставаться каким-то немного. «фарфоровым»: опрокинется и разобьется от первого порыва ветра. Закончил молодой человек семинарию, рукоположили его, отправили на приход. Он священник? Да, но станет ли он настоящим пастырем— это очень большой вопрос. Другое дело, если он воцерковлялся в большой, крепкой приходской общине. Пономарил, смотрел на тех священников, которым хотел подражать, чему-то учился у них, потом закончил семинарию, вернулся в тот же храм или был назначен в другой, но в такой, где он может о чем-то спросить, посоветоваться, и даже если не спросит, старшие собратья ему сами подскажут. Тогда молодой человек впитывает этот опыт, этот дух и сам потом сможет кому-то его передать. Но это очень редко бывает в наше время. Мы все, как какие-то деревья, которые в поле на большом расстоянии друг от друга выросли. Это объективная трудность, она коренится в тех десятилетиях безбожной жизни, от которых мы, кажется, уже отошли, но последствия их мы, наверное, преодолеть до конца никогда уже не сможем. Разрыв образовался, и никак его уже не заполнить. Однако нужно помнить: от того, научимся ли мы— в первую очередь мы, пастыри, — сегодня жить как должно, зависит будущее Церкви.

Беседовала Оксана Гаркавенко

Журнал «Православие и современность» № 20 (36), 2011 г.

http://www.eparhia-saratov.ru/index.php?option=com_content&task=view&id=59 020&Itemid=3