 |
| Религия и СМИ | Александр Щипков | 14.01.2012 |
На первый взгляд в этой идее нет ничего антицерковного, поскольку дата празднования Рождества условна и не раз переносилась. Однако, живем мы в России, где существует своя собственная многовековая календарная традиция, которую наша Церковь героическими усилиями сохранила при советской власти.
Для того, чтобы уничтожить народ, нужно сделать всего три вещи: уничтожить или реформировать веру, язык и календарь. Повторяя опыт Французской революции, большевики начали своё правление именно с уничтожения народной веры, русского языка и календаря, поскольку календарь является одной из скреп национального единства.
Одновременно с уничтожением православия большевики осуществили реформу русской орфографии: в 1918 году из алфавита исключались буквы? (ять),? (фита), I (и десятеричное), вместо них стали употребляться Е, Ф, И. Пропали Ъ (еры) в конце слов после твердых согласных. Казалось бы, ничего не изменилось. Какая разница, как писать слово: мир или мiр. Читатель и так все поймет правильно, а упрощение орфографии дает возможность быстрее обучить людей грамоте. Однако язык слишком сложный инструмент, чтобы такое упрощение проходило бесследно. Язык мы не только слышим, но и видим графически. Латиница в польском или кириллица в молдавском калечат и кардинально меняют сознание носителя языка. В середине 70-х годов Александр Солженицын говорил о том, что русский язык стремительно сжимается, исчезают целые семантические поля. Мы можем наблюдать, как стремительно упрощается словарный запас, и в результате народ перестает ощущать себя как единое целое, перестает чувствовать связь с предками и культурой. Откалывается целый пласт культуры — наш современник не может прочесть в подлиннике не только «Повесть временных лет», но даже прижизненное издание Пушкина.
Реформа, которую провели большевики, перейдя на григорианский календарь, была не менее болезненной. «Порвалась цепь времен», разрушился традиционный уклад жизни человека, так как календарь теснейшим образом связан с годичным богослужебным кругом, с церковным опытом, с ритмом духовной и повседневной жизни народа. Взлом календаря — это взлом всего психологического уклада жизни православного человека. Это делалось сознательно и целенаправленно. А ведь была еще и попытка отменить воскресный день и перевести нас сначала на пятидневку (1929−1931 гг.), а затем на шестидневку, которую отменили только летом 1940 года. Сюда же я бы отнес и насильственное введение ленинского «декретного» времени, к которому Дмитрий Медведев с детской беззаботностью самоуправно добавил еще один час.
Моя прабабушка, вдова барнаульского священника, скончалась в возрасте 88-ти лет, и до самой смерти в 1968 году каждый день переводила в уме дату, пересчитывая новый стиль на старый. Поняв, что она находится не в 12-ом сентября, а в 30-ом августа, она успокаивалась, осеняла себя крестным знамением и поздравляла меня с именинами. Это не была блажь пожилого человека, она до смерти жила в своём времени, во времени своей Церкви, не предала его и не уступила коммунистам. В 20-е годы прошлого столетия именно протесты верующих сделали возможным для патриарха Тихона отказаться от перехода на новый стиль, который тот вынужден был на короткое время принять под давлением властей. Русская Церковь осталась верна своему календарю в эпоху гонений, и именно она сохранила его, упорно печатая календари с двойными датами. Церковный календарь принадлежит области Предания, вмешательство в которое может спровоцировать непредсказуемые последствия.
Бесконечный стёб отца Андрея изрядно поднадоел. Провокативная «жириновщина» неуместна в Церкви. Эти методы «вброса» и «обкатки» экстравагантных идей здесь не работают. Некоторые видят в поведении Кураева юродство, но юродство подразумевает собственное унижение, а не унижение окружающих. А если это не стёб, а серьезное предложение реформировать церковный календарь, то выглядит эта революционная новация, мягко говоря, безответственно. Как-то Кураев в одной из своих статей тонко подметил, что миссионерство — очень опасное служение — слишком часто приходится общаться с нецерковной аудиторией, и проповедник рискует перенять идеи, не совместимые с традицией Церкви. Похоже, что на этот раз отец протодьякон сам угодил в эту ловушку.
