 |
| Эксперт | Елена Чудинова | 11.01.2012 |
Не очень весело, когда Новый год начинается с убийства живого символа. И трудно согласиться с тем, кто скажет — наше дело сторона, хата с краю.
Что можно извлечь из горстки сухих фактов, какими располагаем мы по убийству в Душанбе двадцатичетырехлетнего Парвиза Давлатбекова, скончавшегося в ночь на 2 января от множественных ножевых ранений? Молодой парень, нарядившийся в традиционные рукавицы и кафтан с шапкой, нацепивший на свое смуглое лицо белоснежную бороду, надо думать — с мешком подарков на плече, шел поздравлять родственников с праздником. Однако у подъезда собственного дома Парвиза подстерегали около трех десятков человек, набросившихся на парня с криками «смерть неверному!» Все? На поверхности лежит довольно многое, на первый взгляд и неприметное.
Во-первых, очевидна принадлежность жертвы к тонкому слою светских (пусть даже и слегка советских) таджиков, живущих в европейском культурном поле. Если молодой человек нарядился Дедом Морозом, значит, был уверен, что близких своих этим действительно повеселит. Во-вторых, Парвиз Давлатбеков, несомненно, жил в свои 24 года хорошо. Возможность нарядиться в праздничный день в маскарадное — это не вопрос стоимости синтетических тряпок (невеликой, конечно), это вопрос психологического состояния. Когда над человеком висит неопределенность с трудоустройством, унижение безденежьем — он не наряжается Дедом Морозом и не выходит в таком виде на улицу. Ему этого просто не хочется. А Парвизу — хотелось. Значит, он либо уже неплохо стоял на ногах, либо имел обнадеживающие перспективы. Из этого всего мы можем сделать вывод, что со 2 января в Таджикистане стало меньше на одного человека из тех, с кем можно налаживать цивилизованные добрососедские отношения.
Между тем и «светскость» Деда Мороза — вопрос тоже не весьма однозначный. Белобородый старец с мешком подарков — это общеевропейский архетип, это святой Николай, архиепископ Мир Ликийских, спаситель маленьких детей. Безжалостная машина советской пропаганды некогда сломала на нем свои железные зубья. Ведь было пытались запретить полностью — и елку, и дары волхвов. (Одним из первых детских воспоминаний моего отца была елка тайная, елка за плотно зашторенными окнами, скромные украшения — они же подарки: покрашенные грецкие орехи, пряники, яблочки. Моей матери же зловеще врезался в память декабрьский журнал «Мурзилка», на обложке которого изображение нарядной елки было жирно перечеркнуто крест-накрест черным.) Не сумев вытеснить архетип, его попытались наполнить иным содержанием, пантеизировать. (Мороз — стихия.) Но, не будь в образе Деда Мороза отблесков христианского Рождества, он не остался бы единственным интуитивно и инстинктивно любимым праздником в СССР, праздником всенародным, проецировавшимся из европейской части в азиатскую. Таким образом, если празднование Нового года являлось для русского шагом отступления из европейского пространства (но, тем не менее, не окончательным из него уходом), для таджика оно было — шагом приближения к нему.
Перегибаю палку? Посмотрим, согласны ли с этим прямые оппоненты. Накануне убийства, 30 декабря 2011 года, главный муфтий Таджикистана Сайидмукаррам Абдукодирзода призвал правоверных мусульман отказаться от празднования «христианского» Нового года. «Мусульмане должны придерживаться своих обычаев. Украшение новогодней елки, танцы, игры не являются частью нашей культуры. Празднование григорианского Нового года, имеющего религиозные корни, не только противоречит законам ислама, но и традициям таджиков». Вот что было сказано напрямую. Как мы видим, если даже мы сами неспособны разглядеть христианской составляющей праздника, ее вполне видят исламские радикалы.
В связи с этим возникает любопытный вопрос: что, три десятка человек с ножами, околачивающиеся около подъезда, это такое случайное совпадение? Деталь городского пейзажа Душанбе? Скорее это говорит о наличии некоей «благочестивой стражи», вполне принявшей слово муфтия к прямому действию. Можно предположить, что Парвиз Давлатбеков уже был на плохом счету, что за ним следили и на него доносили. Его, следовательно, поджидали, караулили. Таким образом, мы имеем дело с тенденцией.
Ну и, разумеется (кто бы сомневался, собственно), МВД Таджикистана уже сочло трагедию (на птичьем языке названную «инцидентом») «обычным преступлением на бытовой почве». Что-то слышится родное в долгой песне ямщика.
Грешило бы, пожалуй, чрезмерным оптимизмом понадеяться, что МИД России как-то отреагирует на случившееся. Хотя и просматривается несомненное покушение на российские культурные ценности, покушение, осуществленное через самое мерзкое из преступных деяний — через убийство. Убивая таджикского парня, оказавшегося вполне способным найти место под солнцем на родине, на вшивость, на самом деле, в очередной раз проверяют нас.
Ежегодно (и новый год едва ли явится исключением) сотни тысяч таджиков, способных только сбивать, в ущерб качеству, расценки на самый низкоквалифицированный труд, переливаются, с попустительства властей, через границы в Россию. Невежественные, скорее сельские, нежели городские, они похожи едва ли на убитого Давлатбекова (как выясняется по ходу написания этих строк — экономиста), скорее они похожи на его убийц. Неспособные даже к осознанию понятия государственности, они едва ли различают, где чужая страна, где своя. Естественно, что они несут в себе и устанавливают собственные порядки. Надо ожидать, что следующий убитый Дед Мороз будет уже нашим соотечественником. Надо ожидать, что найдутся отечественные же кривозащитники, которые уже на нашем, московском, к примеру, судебном процессе трогательно объяснят, что белобородый мужчина с мешком, нахально выходящий из подъезда, оскорблял религиозные чувства гастарбайтеров.
Это произойдет в Москве потому, что мы не выразим протеста против случившегося в Душанбе, протеста на опережение. А мы его не выразим.
