 |
| Вера-Эском | Ольга Рожнёва | 11.01.2012 |
После литургии в Оптиной пустыни я присела на скамейку в тени деревьев. Тихонько раскрыла Псалтирь. Осеннее солнышко не палит, а нежно ласкает спину, деревья чуть тронуты позолотой, цветы ещё радуют своими ароматами и оттенками красок, далеко разносятся в прозрачном сентябрьском воздухе перезвоны оптинских колоколов. Хорошо!
К скамейке подошёл оптинский инок, пожилой отец В. Невысокий, с добрыми глазами. Поздоровался, кивнул благодушно седой головой и протянул мне мою книгу «Монастырские встречи»:
- Прочитал. Спаси Господи.
- Отче, присядь, передохни минуту.
- Некогда. На послушание нужно идти… Ладно, ненадолго присяду, минут пять-десять я могу передохнуть. Забегался с утра… Я тебе вот что хотел сказать: напиши-ка историю про моего кота. Рыжим звали.
- Про кота?! Но я…
- Точно. Про кота. Полезная история, назидательная. Он, понимаешь, был котом очень благочестивым.
- Благочестивый кот?!
- Не перебивай. Слушай лучше да запоминай.
Отец В. прищуривается, смотрит вдаль, минуту молчит, а потом рассказывает мне свою историю.
Когда он жил в миру, с мамой в деревенском доме, у них были два кота: Рыжий и Тишка. Рыжий был весь рыжий-прерыжий, и даже нос у него тоже был рыжим. А Тишка был красивым сиамским котом.
Тишка был животное как животное. Если напроказничает, то удирает в страхе от наказания. Когда с ним играли, мог и в руку вцепиться беспощадно, когтями поцарапать. Не разбирался особенно.
А Рыжий был совсем другим. «Понимаешь, вот люди бывают — плотские, душевные и духовные. Иногда рождаются гиганты духа, такие, скажем, как преподобный Серафим Саровский. В некоторых душевных людях только проблески духовного, все же остальные устремления на сиюминутное, земное направлены. О Боге, о Небесах почти не вспоминают. А есть такие, в которых одни плотские страсти бурлят.
Так и животные различаются по своему устроению. В одних только звериное и проглядывает, а в других есть какое-то благородство. У животных духа нет, но некоторые из них какие-то душевные качества у человека перенимают. Они ведь тоже Божьи создания, и иногда через них Господь что-то человеку открывает.
Рыжий был очень добрым. Даже когда маленьким был, никогда не оцарапает, всегда следил, чтобы не причинить боли, не укусить, даже когда ему самому боль причиняли. Терпел. Если ругали, он стыдился. Голову виновато опустит… Ты его шлёпнешь, а он трётся у ног ласково, как будто прощения просит».
Один раз прямо в огороде мыши развелись: Миша (в миру отца В. так звали) поворошил грядку, а там мышей полным-полно. Миша принёс к грядке Рыжего, а тот смотрит на мышей и вздыхает только. Так он ни одну мышь и не убил. Михаил потом смеялся:
- Ты, Рыжий, у меня кот монашеский, от мяса отказываешься.
Когда Миша утренние и вечерние молитвы читал, Тишка в этом деле не разбирался: летает по комнатам, как ему изволится. А вот Рыжий, когда хозяин лампадку зажигал, сразу шёл к печке и лежал cмирно, не двигаясь: дескать, понимаю, хозяин, что дело у тебя важное, и мешать не смею.
Вырос Рыжий огромным котом, весом больше четырёх килограммов. Иногда уходил из дома на несколько дней к своим подругам. Несколько раз было: в лютые морозы пропадёт Рыжий из дому — и нет его. Миша уж выйдет: и там посмотрит, и сюда заглянет — нет нигде кота. Расстроится Миша, а потом скажет про себя: «Ладно, постараюсь не расстраиваться — Бог дал, Бог взял».
Только так подумает, как за дверью: «Мяу!»
Рыжий вернулся! Кончики ушей подморожены, но сам живой и здоровый.
Первый раз заболел Рыжий, когда у Миши мама умерла. А кот очень любил её. И стал он чахнуть на глазах. От четырёх килограммов очень быстро осталось только два. Еле ходил по комнате, жалобно так смотря. Подойдёт к любимому месту мамы, где она обычно сидела, ляжет и лежит — тоскует. Тишка вроде и не заметил потери хозяйки. Его кто накормил — тот и хозяин. А Рыжий угасать стал.
- Понимаешь, — вздыхает отец В., — ведь мы — люди и их питомцы — все мы вместе…
Отец В. не может подобрать слова, чтобы объяснить, что он чувствует, что понимает его душа. Морщится, машет рукой и продолжает:
- Я тогда решил помолиться за Рыжего. Был как раз праздник святых Флора и Лавра. Стал молиться святым: помогите Божьему созданию, исцелите, если есть на то воля Божия.
И что ты думаешь — поправился Рыжий! Начал кушать, через месяц опять четыре килограмма весил.
Так мы и жили. А потом я собрался в монастырь. Уехал. В доме родственники поселились. Приезжаю через пару месяцев по делам, а мне говорят: «Рыжий по тебе так тоскует, что заболел опять. Как ты уехал, он и есть перестал. На глазах тает». Смотрю — он снова стал худой-худой. Увидел меня — идёт ко мне, а сам качается от слабости. Прижался к ногам моим и не отходит. Как будто жить без меня не может.
Вечером легли спать, Рыжего я в ноги положил — он сам и на диван не смог вспрыгнуть. Ночью проснулся — нет Рыжего. Слышу — далеко — жалобное такое мяуканье, как стон. Встал, пошёл искать кота. А он умирать ушёл, оказывается, в погреб. И тут не хотел причинять беспокойство. Спустился я в погреб, зажёг свечу, вижу: лежит Рыжий, сам в земле, и даже нос его рыжий тоже весь в земле. Я поднял его, лёгкого, почти невесомого, на руки, отряхиваю, а он прижался ко мне всем своим тельцем кошачьим.
Умирает уже. Сел я прямо в подполе на приступок, держу его на коленях, глажу рыжую шёрстку, а он, умирающий, начинает мурлыкать — слово своё благодарственное мне говорит. Плохо ему, больно, а он мурлычет из последних сил: дескать, люблю я тебя, хозяин мой, и благодарю за ласку.
Отец В. умолкает и отворачивается в сторону. Старается незаметно смахнуть слёзы. Откашливается и прерывающимся голосом говорит:
- Вот тебе и история короткая про кота благочестивого и благородного. Напиши про Рыжего. А я пошёл на послушание — и так уж засиделся с тобой…
