Священник Александр Ельчанинов известен посетителям нашего сайта. В России знают его «Записи», впервые вышедшие в Париже в 1935 году в издательстве «ИМКА-Пресс». Они тайно перевозились в СССР, выходили в самиздате, а с 90-х годов были переизданы во многих городах нашей страны. Личность отца Александра, его биография вызывают большой интерес. Мы попросили рассказать об отце Александре Павла Васильевича Флоренского, внука священника Павла Флоренского, который любезно согласился ответить на наши вопросы.
Павел Васильевич Флоренский — профессор РГУ нефти и газа им. И.М. Губкина, академик РАЕН, Международной Славянской академии наук, искусств и культуры, АН Республики Абхазия, член Союза писателей России. П.В. Флоренский — старший внук священника Павла Флоренского, публикатор и исследователь его трудов. Он также автор ряда монографий и сотен статей по геологии, изучению Земли из космоса, экологии.
— Павел Васильевич, Вы как представитель рода Флоренских и как человек, занимающийся изучением личности о. Александра, лучше многих можете рассказать нам об этом великолепном пастыре.
— Вы правы, я действительно с детства многое знаю об отце Александре. Из семейных рассказов, из разговоров со стариками в Тифлисе, где я часто бывал. Позже я познакомился и переписывался с его матушкой, Тамарой Владимировной, бывал в Париже в семье их дочери Марии Александровны, говорил с теми немногими там, кто помнил отца Александра. Отец Александр был очень близким другом моего деда священника Павла Флоренского. В тяжелые и опасные годы нашей семье удалось сохранить письма Александра Ельчанинова к его другу Павлу Флоренскому.
— Расскажите, пожалуйста, что Вам известно о ранних годах жизни Саши Ельчанинова? В какой семье он воспитывался, какая культурная атмосфера его окружала? Что известно о его родителях?
— Александр Викторович Ельчанинов происходил из семьи потомственных военных. Он родился в Николаеве, где его отец Виктор Яковлевич Ельчанинов в то время служил штабс-капитаном 58-го пехотного полка. Его матерью была Екатерина Ивановна (в девичестве Оссовская), дочь надворного советника. Крещен был Александр 13 апреля того же года, а Таинство Крещения совершил полковой священник Николай Руднев. Отец Александра закончил службу в 1891 году в чине подполковника Новобаязетского резервного пехотного полка, командующим батальоном, кавалером ордена Святого Станислава 3-й степени. Через два года он умер, и его вдова осталась с четырьмя детьми на руках: Николаем, Александром, Борисом и Евгенией. Семья жила в Тифлисе, где прошло детство и юность Александра. Надо сказать, что в эти времена Тифлис был одним из важнейших центров русской культуры, окруженным инородцами и иноверцами. Семья Александра была очень небогата, жила на пенсию. Хотя Александр и был вторым сыном, он чувствовал себя старшим, и с самой юности фактически содержал семью. Он учился на деньги меценатов, подрабатывал частными уроками.
— Как вы считаете, в силу чего сдружились гимназисты Павел Флоренский, Володя Эрн и Саша Ельчанинов? Что-то, наверное, их объединило?
— Ельчанинов, Эрн и Флоренский были одноклассниками во 2-й Тифлисской классической гимназии, которая была уникальным учебным заведением. Преподавание велось тут на высочайшем уровне. Многие ее выпускники стали впоследствии известными деятелями. Вместе с ними тут учились Бурлюки, Розенфельд (будущий товарищ Каменев), Церетели, Асатиани и другие. Выпуск 1900 года был особенно блистательным — 9 золотых медалей. Когда друзья учились в старших классах, в гимназию пришел новый учитель древних языков Георгий Николаевич Гехтман. Он-то и сыграл важную роль в их становлении и выборе дальнейшего пути. Г. Н. Гехтман создал в гимназии кружок по изучению истории и философии, куда и вошли А. Ельчанинов, В. Эрн, П. Флоренский. Их кумиром был философ Владимир Соловьев. По окончании гимназии в 1900 году они дружно решили отправиться учиться в российские столицы, мечтая познакомиться и поклониться Владимиру Соловьеву. Уже в дороге они узнали, что Владимир Соловьев скончался. Владимир Эрн и Павел Флоренский поступили в Московский университет, один на историко-филологический, другой на физико-математический факультеты, а Александр Ельчанинов на историко-филологический факультет Петербургского университета. Все время учебы студенты переписывались со своим учителем Георгием Николаевичем, встречались с ним, когда приезжали к родным в Тифлис. Г. Н. Гехтман был замечательным человеком и педагогом. Связи с ним его ученики сохранили на всю жизнь.
— Какие особые черты отличали Сашу от его сверстников в ранней юности — что уже тогда привлекало к нему людей?
— Думаю, что высоким призванием А. Ельчанинова была педагогика. Еще будучи в гимназии, он давал частные уроки, так как семья его после смерти отца испытывала материальные затруднения. Но дело было даже не в помощи семье. В гимназии было принято, чтобы старшие ученики помогали младшим. Так вот, вокруг Ельчанинова возникла группа ребят, которых так и называли «ельчаниновцы», с ними он ходил в походы, обсуждал интересные книги, беседовал на различные темы. Так было и позже, когда Александр учился в Петербурге, когда вернулся в Тифлис и преподавал там в гимназии, созданной Владимиром Левандовским. Впрочем, это стиль русской педагогики — кружковство, воспитание в коллективе разных поколений детей. По себе знаю, что это еще и особенность многодетных семей, когда с раннего детства возишься с младшими, а с тобой возятся старшие и так беспрерывно. А потом свои дети, внуки. Ученики, с которыми занимался в гимназии и мой дед П.А. Флоренский, не забывали его, писали ему письма в Москву, позже в Сергиев Посад, рассказывали о своих кружковских занятиях, просили советы, книги. Это был «тифлисский», «гехтмановский» педагогический стиль. Подобно Ельчанинову, учениками всю жизнь был окружен второй брат его друга Павли Александр Флоренский, преподававший в тифлисской школе, а потом в университете. Его ученики становились членами его семьи. Один из них Евгений Константинович Устиев, крупнейший геолог страны, считая себя приемным сыном Александра Александровича Флоренского, отправился вслед за ним в 1937 году в концлагерь в Магадан и был рядом с ним до последнего его дыхания.
— Как известно, у достойного человека и достойная семья — образец, смотря на который люди пытаются выстроить отношения и в своих семьях. Что вы знаете об отношениях в семье о. Александра? Я имею в виду не семью, в которой он вырос, а ту, которую он создал. Как она начиналась, что замечали окружающие необычного в ней? Кого выбрал Александр себе в жены, что это вообще за человек — будущая матушка будущего о. Александра?
— Супругой А.В. Ельчанинова стала Тамара Владимировна Левандовская, дочка генерала Левандовского. Думаю, она была такой же девушкой, какой были сестры моего деда П.А. Флоренского: Юлия, Ольга, Елизавета, Раиса. Я переписывался с Тамарой Владимировной, познакомился с ней в 1970 году, когда она впервые приехала в СССР. Следует сказать, что семьи Ельчаниновых, Эрнов и Флоренских были очень дружны: дружили между собой мамы, дружили младшие дети, а позже — и супруги Владимира, Александра и Павла. Александр был последним из трех друзей, кто связал себя узами брака. Он так дорожил друзьями, что произвел своего рода «смотрины», отправив к ним в Москву юную Тамару. Вот что он пишет моему деду в Посад из Тифлиса в конце 1916 года:
«Милый Павлуша, у меня к тебе большая просьба. В этом году кончила у нас гимназию и поехала в Москву дочь генерала Левандовского Тамара Владимировна, моя любимая ученица, православная христианка, о душевных качествах ты сам будешь судить, а я умоляю тебя принять ее, когда она приедет в Посад, как меня самого: тебя она хорошо знает по „Столпу“ и моим рассказам. Она человек редкой, фантастической правдивости, но застенчива и самолюбива, но Анна Мих. и ты сможете добраться до ея души. Для начала распроси ее обо мне…»
О том, как состоялось знакомство, а потом и дружба, много десятилетий спустя рассказала мне матушка Тамара. Мне кажется полезным и интересным знать это от нее самой, поэтому приведу отрывок из ее письма ко мне:
«…в начале 17 года я была в Москве и, по желанию моего будущего мужа, была в Посаде у Павла. Он был необыкновенно внимателен и мил ко мне, много рассказывал и распрашивал, водил показывать Посад и я, по молодости лет, вообразила, что мое общество ему так интересно. Но потом выяснилось, что мой буд. муж не сдержал данного мне обещания и написал Павлу и другому своему другу Вл. Эрну о том, что я его невеста. Павел показывал мне тогда ряд пакетов, завернутых в газетную бумагу и лежавших в ряд на нижней полке книжного шкафа и сказал, что это „рукописи, ожидающие печати“. Потом я встречала его у Эрнов, на его лекциях в особняке Марг. Кирилловны Морозовой и еще ездила к нему с его братом Андреем, другом и одноклассником моего брата…»
Тамара Владимировна тяжело переживала кончину супруга. Пережить горе помогали заботы о детях и работа. Вот как она пишет об этом:
«…Что я делаю? — пишу (в смысле рисования) в стиле нашего 15 века и той же техникой. Этим я воспитала детей. Моя младшая дочь делает то же. Когда мой муж умер, детям было 8, 11 и 14 лет. Было очень трудно, но эти трудности отчасти помогли перенести все, т.к. нужно было жить…»
О Тамаре Владимировне можно говорить долго, поистине, она была не только поддержкой и опорой своего супруга, но и его верной ученицей. Огромную радость приносили ей ее дюжина внуков, которыми она была окружена в последние годы своей жизни. Она радовалась тому, что ее сын Кирилл продолжал дело своего отца и много сил отдавал воспитанию своих детей и детей русских эмигрантов.
— Как вы оцениваете эмиграцию Александра за границу? Ведь многие его соотечественники (в том числе и друг о. Павел Флоренский) остались на Родине, взяв на себя крест мученичества?
— В далекие диссидентские годы пелась такая песенка: «Вызвали меня в политотдел, спросили, почему я вместе с танком не сгорел…». Вправе ли мы спрашивать у людей того времени про этот «танк»? Можно благочестиво восхищаться теми, кто остался, сменил «Париж на Соловки и восхотел до конца разделить судьбу со своим народом», как говорил про моего деда о. Сергий Булгаков. А те, кто уехал… В начале 20-х годов прошлого века началось, как писали в наших школьных учебниках, «триумфальное шествие советской власти», шествие это приблизилось к Тифлису. Перед многими тогда стал выбор. Выбор стал и перед генералом Левандовским. Этот выбор предложил ему барон Врангель, бывший в то время начальником штаба Кавказского фронта. Он звал генерала, героя войны, Георгиевского кавалера, в Белую Армию. Генерал Левандовский ответил, что «не воюет со своим народом». Тогда ему был предоставлен вагон для «эвакуации», как говорили тогда. Но «эвакуированные» испили горькую чашу изгнанников. Честь и хвала им, что ни они, ни их дети не стали «иванами, не помнящими родства». Говорят, что Родину не унесешь на подошвах башмаков. Они несли ее в сердце, а любовь к ней и вечную тоску по ней передали своим детям. Тамара Владимировна, наделенная поэтическим даром и писавшая стихи, удивительно проникновенно сказала мне об этом в одном из своих писем:
«…Надеюсь очень еще побывать в скорости и повидать всех вас. Но сейчас я погружена в большую работу, а к весне -, как до того собиралась ехать в Ваши края, — ожидается у моего сына новый младенчик: т.ч. я должна быть на своем посту бабки, и нянчить остальных детей. Т.ч. этим событием мои планы несколько расстроены. Конечно, — можно отложить до осени, — но дни тогда кoротки, рано темнеет. Но зато м.б. удалось бы удовлетворить мою грибную страсть и найти где-нб. в подмосковной роще маленький крепкий боровичек. Здесь тоже это водится, но без русского запаха. И леса и цветы мало пахнут. Не думайте, что это мы здесь вообразили себе от избытка патриотизма и угрызаемся ностальгией — это действительно — факт, м.б. происходящий от истощения почвы. И цветы здесь мало пахнут, хотя и выгоняют тут цветы фантастических размеров и необычайной раскраски (напр. — голубые розы, хотя тона странного, зеленовато-голубого).
Ностальгия же у нас у всех (даже у детей, и близко своей страны не видевших) очень сильна, хотя и любим здешнюю страну и людей. Сын мой в своем письме из Москвы писал „я в первый раз в жизни почувствовал себя „у себя“ — он был на выставке 62 г….“
— Какую культурную и религиозную обстановку встретил Александр Ельчанинов, когда приехал во Францию из бывшей России?
— Это только что прозвучало в письме Тамары Владимировны. Впрочем, эмигрантская литература об этом времени велика. Тогда люди, хорошо знакомые и питавшие друг к другу абсолютное доверие, оказались оторванными от Родины и предоставленными местным газетам и собственной фантазии. А спустя почти век это трагическое состояние оторванности от России окрашивается в форму драматического раскола. Было время, когда в России только два архиерея не сидели в концлагере, повторяю, два. Как легко было оборвать эту нить! Ведь ясно всем, что без архиерея рукоположить, передать непрерывность благодати от Спасителя к Апостолам и далее, невозможно. Если бы эту непрерывную цепь большевики прервали, то мы бы стали как одна из групп староверов — беспоповцами. Высокопреосвященный Антоний (Храповицкий), который, кстати, переписывался со священником Павлом Флоренским, сохранил в изгнании горящую свечу, которую пытались погасить в России, тем самым беря на себя роль потенциальной жертвы за Церковь и Россию (уничтожили же Эфрон и Цветаева Кутепова в Париже). Точно также в России эту роль взял на себя сначала патриарх Тихон, а потом его местоблюститель Сергий. Таким образом, каждому достался свой крест или по силам, или по обстоятельствам: одним жертва на Голгофе, а другим сохранение свидетельства. Кому что доверено. О. Александр, по-видимому, с честью нес тот крест, который он мечтал возложить на себя сразу после того, как его друг Павля стал священником (об этом тоже есть в письмах).
— Каков оттенок переписки о. Павла Флоренского с Александром Ельчаниновым? Можно ли её сейчас где-то прочитать или хотя бы ознакомиться? Может быть, у вас есть такая возможность?
— Оттенок? Полное доверие, дружба в том высоком смысле, о котором пишет в главе о дружбе „Столпа и утверждения Истины“ мой дед. Что касается переписки, это около сотни писем Александра Ельчанинова к Павлу Флоренскому, начиная с 1895 года и почти до отъезда Александра Ельчанинова из России. В детских письмах, когда мальчики разъезжались на каникулы, они пишут друг другу о книгах, которые читают, о наблюдениях над природой, об опытах, которые проводят, делятся размышлениями о жизни. Создается впечатление, что они просто жить не могут друг без друга — упоение дружбой и пониманием. Большой блок переписки — это студенческие годы. Как я уже говорил, Александр Ельчанинов учился в Петербурге, а Флоренский и Эрн — в Москве. Они регулярно пишут друг другу, рассказывают о преподавателях, обмениваются книгами. В 1902—1903 годах Александр Ельчанинов входит в литературно-философские круги Петербурга, знакомится и сближается с Дмитрием Мережковским, Зинаидой Гиппиус, Василием Розановым и другими. Переписка Флоренского и Ельчанинова в это время настолько интересна и общественно значима, что Дмитрий Мережковский просит их оформить ее для публикации. По ряду причин в те годы это не получилось, но позже материалы переписки легли в основу диалога „Эмпирея и Эмпирия“ Павла Флоренского, который он посвятил своему другу А. Ельчанинову. Флоренский и Ельчанинов переписывались и позже, когда Павел Флоренский поступил в Московскую Духовную академию, закончил ее, принял священство. Письма этих лет — своего рода дневник, летопись интенсивной общественной и культурной жизни блистательного русского серебряного века. Всю жизнь Александр Ельчанинов стремился быть рядом со своим другом Павлушей. Лучшим временем своей жизни он считал то, когда жил вместе с Павлом Флоренским в Сергиевом Посаде. В одном из писем он признается, что ни в одном месте не чувствовал себя так легко и радостно, как „под кровом Преподобного“, а „возможность для себя правильной жизни“ представляет только около него, Павлуши. Чтобы передать атмосферу этой удивительной дружбы-слиянности, приведу фрагмент одного из писем А. Ельчанинова моему деду, написанного 10 апреля 1916 года из Тифлиса в Сергиев Посад как раз в Тот Праздник, который мы теперь отмечаем:
„Милый и дорогой Павлуша, Христос Воскресе!
Как бы я хотел приветствовать тебя так не машинными клавишами, а „устами к устам“. Передай мои приветы Анне Михайловне, Васеньке и всем домочадцам, которые меня знают.
Твое письмо я принял как чудо и Божье указание — суди сам. В страстную субботу я, как всегда с трудом, пробегал мысленно обычный для меня уже лет пятнадцать путь: размышляя о себе, своих детях и школе, я неизбежно приходил к мысли об общине и церкви, и раздумывая, где это можно осуществить, как собрать вместе всех милых и любимых людей… с несомненностью пришел к мысли, что помимо и без тебя мне не прожить. Последнее время я страшно увлечен огородом и в госпитале обработал сажен 20 квадратных и поэтому и представляю себе дело так: церковь,… огороды, а кроме того — мастерския, коровы и т. д. Сегодня, в Светлое Воскресение, я думал об этом все утро, а около 3 часов получил твое письмо. Я не сомневаюсь, что это указание, на которое не может быть апелляции, таких указаний я получал в жизни несколько, одно из них — твои просьбы о моем поступлении в Моск. университет, но я — ты тоже это знаешь, обычно смотрел в сторону прямо противоположную указаниям Судьбы. Теперь ты должен помочь мне не уклониться…“
Дальше в письме обсуждается их совместный план создать недалеко от Сергиева Посада православную школу, план, который они неоднократно обсуждали и которому, увы, так и не удалось осуществиться. К сожалению, письма самого Флоренского к Ельчанинову, судя по всему, не сохранились. Бытует легенда, что письма были закопаны где-то в саду одного из домов в Тифлисе, когда Ельчанинов покидал Россию. Вряд ли это так. Вот что написала мне Т.В. Ельчанинова 15 марта 1967 года:
„…Дорогой Павел Васильевич, — не могу Вам сказать, как я была рада получить Ваше письмо… Должна сказать, что в первый момент, увидав Вашу подпись, я, вопреки всему, подумала, что письмо от Павла. Даже почерк Ваш мне показался похожим на его почерк. Недоразумение, конечно, тут же выяснилось, но и на самом деле — письмо Ваше дает какую-то живую связь с памятью Вашего деда, лучшего друга моего мужа.
Как часто и много говорил он мне о Павле. Можно сказать, что образ Павла сопутствовал нашей жизни. Написать о нем он так и не успел по настоящему, как собирался. Не сделал этого из-за постоянной занятости, все ждал момента, чтобы целиком заняться этим и так и не дождался. Отдельные, отрывочные записи о Павле сохранились в небольшом количестве, главное все мы оставили у Сашиного брата, и все это погибло в трудные годы. А вместе с тем, — это были ценнейшие записи о русском культурном прошлом, и совсем напрасно их уничтожили…“
Так что есть письма А.В. Ельчанинова к П.А. Флоренскому, есть письма с воспоминаниями о них обоих Т.В. Ельчаниновой, адресованные мне. Мне кажется, что было бы правильнее всего, если бы они пришли к читателю из рук тех, кто этого достоин. Я мягко уклонялся от предложений предоставить их к публикации в различных светских и околоцерковных издательствах. Думаю, что, правильно избрав место публикации писем отца Александра, мы должны подтвердить то, что есть: он принадлежит Русской Православной Церкви.
— Как Вы считаете, что сопровождало выбор Александром Ельчаниновым священнического служения, осуществившегося в Ницце?
— В начале прошлого века закладывались семена того, что будет. Что-то пало на камни, что-то попало на дурную почву, а что-то, как косточки финика, лежало в земле годы, готовясь к тому, чтобы вырасти сразу в пальму и дать плоды. О тех семенах, что пали на камни, нечего говорить. Второй случай — большевики, которые после отказа Государя исполнять свои обязанности и оставившего Россию „бесхозной“ в руках Временного правительства, взяли ее в свои руки и держали до недавнего времени.
Иной путь заложил Владимир Соловьев, сын чопорного профессора и ректора Московского университета, который так и не нашел сил войти в Церковь. Он так и умер странником на пути к ней. Но по проложенным одиночным следам пошли другие, и пошли дальше. Флоренский был в эти годы первым (раньше него был, пожалуй, только Брянчанинов), а уж по его следам, я подчеркиваю, по его следам священниками стали гусар-монах Булатович (один из деятелей имяславия), бывший марксист Булгаков и педагог Александр Ельчанинов. Это теперь нормально, что священник — кандидат физмат наук, а тогда поступок Флоренского вызвал возмущение. Сохранились письма к нему, в которых люди его круга изумляются: „Как могли Вы, человек образованный и т. д.“ Теперь многие пошли и идут по пути Флоренского, став его духовными последователями.
— Что лежало в задачах и основах РСХД, которое организовал о. Александр? Какие проблемы возникали в первые годы его существования?
— Представьте себе, несколько миллионов русских в первой четверти прошлого века оказались вне Родины. Владыка Василий (Родзянко), вспоминая о том, как его семья уходила из Новороссийска в изгнание в 1920 году, говорил мне, что они называли это „эвакуация“ и считали, что разлука с Родиной продлится недолго. Русские люди, оказавшись в иноязычной и часто инославной среде, хотели сохранить себя как русских, как православных, вырастить своих детей русскими. Для этого были созданы различные объединения по национальному и конфессиональному принципу. Таких организаций было много. Что касается меня, то я хорошо знаю и дружу с супругами Федоровыми, кто долгие годы руководил во Франции объединением русской православной молодежи „Витязи“, девиз которой „За Русь, за веру“. Организация собирала русских мальчиков и девочек со всего света на летние лагеря в Провансе, во Франции. Руководители „Витязей“ подарили мне созданные ими прекрасные учебники „Пособие по родиноведению“ и „Пособие по русскому искусству“, направленные на православное воспитание детей и молодежи. Русская эмиграция создала „вторую“ Россию, Россию в изгнании. Дмитрий Мережковский, с которым хорошо был знаком в России отец Александр, сказал о русских эмигрантах: „Мы не в изгнании, мы в послании“. Многие из них сохранили в своей душе Россию, память о России, сохранили веру. Подобные цели ставила и РСХД, в организации и руководстве которой принимал участие о. Александр, а позже и его сын недавно почивший Кирилл. Вот как пишет об этом Т.В. Ельчанинова:
„…Мы и здесь делаем все, чтобы они /дети/ оставались русскими. Например — до 5 лет, до возраста школы, наши дети не говорят ни слова по-французски, чтобы русский язык хорошо в них утвердился. Лет в 5−6 идут в школу, не зная ни слова по-французски — но через 3−4 месяца говорят как французы. Дома — всегда только по-русски. Кроме того в четверг и воскресенье все они ходят в русския школы, кот. в большом количестве организованы здесь с тем расчетом, чтобы каждый ребенок в любом квартале Парижа мог сам пешком дойти до школы. Там преподается полный курс русской литературы, истории и географии. На все каникулы и на все лето большинство детей едет в лагери и детские колонии для русских детей. Да — теперь кроме русских школ, почти во всех лицеях (так зовутся здесь гимназии) преподается русский язык в качестве „второго языка“, т.к. полагается всем учащимся изучать два иностранных языка. Почти все берут английский и русский (я говорю о русской молодежи), но часто это делают и французы. Но французы до смешного мало способны к языкам, в отличие от англичан и, в особенности, от немцев, не говоря о русских.
— Известно еще то, что А.В. Ельчанинов был великолепнейшим педагогом по призванию. Дети его окружали и любили с самой его юности. Они с ним попросту дружили, а он любил их. Также есть сведения, что остались некие записи или наброски о принципах преподавания и воспитания о. Александра. К сожалению, до сих пор эти основы не известны никому. Что Вы знаете об этом?
— Систему православного воспитания Александр Ельчанинов прорабатывал вместе с отцом Павлом. В 1918 году он прислал из Тифлиса моему деду свой план организации православной гимназии, в основу которой были заложены четыре начала: „земля, античность, национальность и православие“. Вот как в письме отцу Павлу от 21 апреля этого года он раскрывает эти пункты:
“ I В основе большинства изучаемых наук и быта школы лежит практическая работа над землей и обработкой ея продуктов. Поэтому школа должна быть непременно не в городе, в местности пригодной для разнообразных культур…Это же предполагает, что воспитанники живут в школе, что неизбежно кроме того во всякой школе, ставящей себе и воспитательные задачи.
II Второй цикл наук располагается вокруг понятия античности (Египет и Греция и Библия), лежащей в основе европейской и русской культуры…
III Третьей основой школы будет понятие русской национальности, которая объединит преподавание русского языка, литературы, истории… изучение народного языка, мировоззрения и фольклора, с практическими работами по собиранию и изданию материалов.
IV Завершением этих трех отделов жизни и изучения явится православие, с одной стороны как воспитывающая сила (Церковь при школе, православный уклад школьной жизни, участие в богослужении), а с другой как итог и вершина изучения античности и народа…»
К работе в такой школе А. Ельчанинов предполагал привлечь и общего с Флоренским учителя Г. Н. Гехтмана, и своих московских друзей, и своих собственных учеников. Учитывая политические обстоятельства (напоминаю, идет 1918 год), он предлагает придать делу вид кооператива. Удивительным образом то, что не случилось в Сергиевом Посаде, А.В. Ельчанинов реализовал во Франции, куда привели его эмигрантские пути. В первые годы эмиграции, поселившись на юге Франции, А. Ельчанинов занимался сельским хозяйством, был окружен учениками и друзьями, а затем принял священство по благословению отца Сергия Булгакова. Эти идеи реализуется сейчас и у нас, в России. Мой сын Василий, художник, преподает живопись и иконопись учащимся воскресной школы храма Преподобного Марона в Старых Панех. Мой внук десятилетний Иван учится в православной гимназии «Радонеж» на юго-западе Москвы, причащается почти еженедельно, а его мечта — стать алтарником.
— Что сталось с семьей о. Александра после его кончины? Как устроилась их жизнь дальше?
— Мне снова хотелось бы предоставить слово Тамаре Владимировне, которая так написала о себе и своей семье в 1967 году:
«…У меня трое детей (сын и две дочери и 10 внуков). Это большая радость, но радость вместе с болью, т.к. трудно радоваться одной. Я живу памятью моего мужа, почти его присутствием, как он мне обещал. Само горе о нем полно света…»
