 |
| Кадетское письмо | 29.12.2011 |
Тяжело бывает на душе,
Когда жизнь от нас уходит,
Всё кажется чужим
И совсем не важным.
Поневоле былое вспоминаешь
И не можешь дважды жизнь прожить,
Чтоб её исправить
И грехи не повторить.
В. А. Корбе.
21 октября 2011, на 102-м году своей жизни, в городе Сакраменто, Калифорния, скончался, после долгой болезни, патриот России Владимир Александрович Корбе.
Былое часто вспоминал Володя, начиная со счастливого детства в России, проведенного на отцовской усадьбе, на природе, с лошадьми, с собаками (отец его был заядлым охотником), кругом в имении был сплошной рай земной — своя незабываемая Матушка Россия.
Неожиданно нагрянули злые силы, и всё в корне изменилось, 9-ти летнему мальчику пришлось пережить ужасы безумной и безжалостной революции. Обладая редчайшею памятью, Володя до своих последних дней помнил все детали русской трагедии.
Очнулась семья Корбе от пережитой бойни в благословенной Югославии, где Володя стал кадетом IX выпуска Первого Русского Великого Князя Константина Константиновича Кадетcкого Корпуса, который он закончил образцовым вице унтер-офицером. После чего, он получив высшее образование, поступил в военную авиацию Югославии. (Свою работу в картографическом отделе Воздушных Сил Королевства Югославии, перед нападением Германии на Югославию, он описал в своих воспоминаниях, опубликованных в N 77 «Кадетской переклички», от 2006 года.)
Пронеслись ужасы Второй Мировой Войны. Семья Корбе очутилась в добродетельной Америке, где они смогли залечить пережитки страшной войны. Началась спокойная, творческая и созидательная жизнь. Володя успешно работал, но никогда не забывал своего счастливого детства. Он, так же как и его отец, стал заядлым охотником и рыболовом, и проводил всё свое свободное время на природе, которая должна была походить на его родную, с детства горячо любимую русскую природу. Таким образом, он залечивал свою бездонную тоску по Отечеству.
Любовь к природе разделила с Володей и Елена Григорьевна, ставшая его верной супругой и соратницей. Володя был деятельным членом в двух правлениях кадетских объединений (Лос-Анджелосского и Сан-Францисского). Он организовывал шикарные кадетские балы, на которых чета Корбе блистала своим шиком и представительством. Почитание старших кадет является древней традицией кадетства. Владимир Корбе был самым старшим кадетом во всём мире, долгие годы он был уважаем среди зарубежных кадет и среди кадет России.
Строительство русского храма в городе Сакраменто успешно закончилось благодаря инициативе Володи и его четырёх помощников (все четыре кадета).
Поэт Корбе выявился, когда ему исполнилось 100 лет. В своих стихах он выражал глубокие чувства патриота России. Своё долголетие он объяснял, именно, этой своей беспредельной привязанностью к Матери России и к той природе, которую он так полюбил с ранних лет.
Да будет тебе лёгким пухом калифорнийская земля, дорогой, незабвенный, старший брат кадет Володя Корбе.
Твой младший брат кадет, Алексей Ермаков (XXVII выпуска).
Первый переворот в Югославии
Конец первого этапа нашей эмиграции
Трагедия Югославии и сербского народа, которую мы теперь наблюдаем, началась с конспирации маленькой группы офицеров Воздушных Сил Югославии, которые сделали переворот и втянули свою страну в войну с Германией, заранее зная о ее трагичном исходе. Как служащий в штабе В. С. Ю., я был немым свидетелем развертывания событий, которые предшествовали войне с Германией и капитуляции Югославии. Мои воспоминания начинаются с 1935 года, когда я был принят на службу в отдел гражданской авиации при штабе В. С. Ю. в Новом Саду.
Начальником отдела был подполковник Бакич, по сербским стандартам, очень светский человек со знанием многих иностранных языков, в том числе и французского, на котором писались все договоры с иностранными коммерческими авиационными компаниями, которые пользовались услугами на югославянских аэродромах. Правой рукой у Бакича был полковник еще царской службы Шниквальд, который помог мне получить у них работу. Ввиду того, что я сносно знал французский язык, меня приспособили печатать на машинке все договоры с иностранными компаниями. Кроме того, я вел картотеку учета долговечности службы моторов и аэропланов гражданской авиации.
Вскоре после моего поступления, Штаб переехал в Земун, где закончилась постройка нашего здания, чья архитектура, при очень развитой фантазии, должна была напоминать аэроплан. Немецкие военные действия в Европе вызвали спешную модернизацию югославской авиации. Также был рожден проект приготовления специальных карт в меркаторовой проекции для воздушных сил Югославии, которые должны были также покрывать и часть территории соседних государств.
Во главе проекта был майор пилот Гавра Шкриванич. Благодаря моим знаниям картографии и исполнения тонких графических работ, меня перевели в оперативное отделение, начальником которого был подполковник-пилот Миодраг Лозич, впоследствии один из главных исполнителей «путча» восстания и начала гибели его родины. Картографическая группа состояла из двух русских, Левандовского и меня, и двух сербов -ветеранов в этом деле из географического института на Калемегдане, где впоследствии печатались наши карты. Не буду вдаваться в описание техники изготовления оригиналов, одно могу сказать, что, благодаря событиям в Европе, нажим на нашу группу был большой. Мы работали семь дней в неделю, сверхурочно, и еще брали работу на дом, за что очень хорошо платили. За две недели до войны наши карты были распределены по назначению.
За три года до войны был назначен начальником личного отдела Штаба В. С. Ю. пилот-полковник еще царской России и полковник-пилот югославской авиации Шебалин, впоследствии на службе во Власовской авиации, приятель моего отца, по чьей просьбе он помог мне сделаться государственным чиновником девятой группы. Немецкая кампания на острове Крите требовала срочной переброски войск на этот фронт. Желая избежать расширения войны на Балканах, немецкая дипломатия делала все возможное, чтобы заключить с Югославией договор о пропуске немецких войск по железной дороге через Югославию в Грецию. Югославское правительство во главе с принцем Павлом тоже старалось избежать катастрофы, и после долгих секретных переговоров договор был заключен. Дипломаты стран, воюющих с Германией, делали все возможное, со своей стороны, чтобы немцы открыли еще один фронт и тем ослабили бы их эффективность на других фронтах. Когда их дипломатические усилия не увенчались успехом, то они прибегли к закулисным интригам против существующего правительства с целью его свержения. Этим интригам поддался Командующий Воздушными Силами Югославии генерал Симович, его помощник генерал Бора Миркович и рабочая лошадь -мой начальник подполковник Миодраг Лозич, о котором я говорил выше.
Работая в его отделении, нельзя было не заметить какую-то необыкновенную активность. За несколько дней до знаменитого «путча» -восстания я узнал, что многие офицеры, включая Лозича, отправили своих жен вглубь страны. В этот день, руководясь политикой или псевдо-патриотизмом, Лозич, по приказанию Боры Мирковича, снял с земунского аэродрома две роты солдат, отправился в Белград, занял радиостанцию и, с помощью других путчистов, арестовал принца Павла и его правительство.
Договор с немцами был расторгнут. Пресса бушевала, демонстранты под лозунгами «болье рат него пакт» (лучше война, чем пакт) дебоширили на улицах Белграда, подплаченные хулиганы бросали камни в немецкое посольство.
Сомневаться в немецкой реакции на эти провокационные действия не приходилось. Общее настроение народа, знавшего, чем все это закончится, было придавленное. О каком-то патриотическом подъеме не приходилось и говорить. Я не сомневался, что через несколько дней произойдет неминуемое.
В субботу перед роковым воскресеньем я поехал к родителям в Новый Сад, чтобы их предупредить о надвигающихся событиях. Папе я советовал отнести наши охотничьи ружья аптекарю Гросингеру, венгру по происхождению, который, по моим соображениям, будет своим человеком, когда венгры займут, в случае войны, Войводину -часть Югославии на север от Дуная, принадлежавшую им до Первой Мировой войны. Из этих же соображений я взял с собой мои старые документы бесподданного с пропиской в Новом Саду, на тот случай, что если мои предположения исполнятся, я смогу соединиться с моими родителями. Папа, конечно, отнесся к моим предположениям скептически. Попрощавшись с родителями, я в тот же день вернулся в Земун.
В роковое воскресенье, в шесть часов утра, я уже был в канцелярии. Взял с собой чемоданчик с двумя сменами белья и моим мобилизационным билетом. Мои предположения исполнились, когда с балкона нашего здания я увидел приближающиеся точки на Белградском небосклоне; стоявший рядом генерал Еванович с апломбом сказал, что это, мол, наши упражняются. С началом артиллерийской канонады оптимизм генерала исчез, как и он сам, и весь офицерский состав штаба.
Зная мое мобилизационное место явки, я пошел пешком в Белград, где около издательства газеты «Политика» был сборный пункт. Мне навстречу шли толпы испуганного народа, бежавшего из Белграда. Среди толпы я встретил совершенно обезумевшую дочь наших соседей по имению Веру Шубович. Она шла в одной ночной рубашке. Оказывается, когда она пила утром кофе в своей кухне, бомба попала в их дом, и передняя стена просто отделилась от здания, и она очутилась, как на балконе. Я сокращу описание моей одиссеи в поисках моей части, в которую я должен был явиться. Одно скажу, что за мой переход через Белград город подвергся двум бомбардировкам. Всюду, где я проходил, я встречал морально приниженный народ, с советами идти домой, все, мол, пропало.
Как правило, явка в часть сводилась к тому, что, по прибытии к месту назначения, давалось следующее направление. Я до сих пор имею письменное свидетельство о моих явках. Вот они в хронологическом порядке: 1. Белград, «Политика». 2. Белград, Авала. 3. Врнячка Баня. 4. Валево, железнодорожная станция. 5. Чачак, команда места. 6. Илиджа под Сараевом, где, наконец, я нашел мою роту, которая должна была охранять Штаб N 2 В. С. Ю. Первый, кого я встретил, был мой бывший начальник подполковник Бакич, который по-французски мне сказал: «надо делать милое лицо при плохой игре». Он, конечно, отлично понимал начало трагедии, исход которой трудно было предсказать.
Следующую ночь и день нас везли будто бы к городу Никшичу. Развязка наступила быстрее, чем мы ожидали. Нам встретилась колонна грузовиков с солдатами, которые кричали, что война окончилась. Сопровождавший их офицер сказал нашему начальству, что в Никшиче с аэродрома на аэропланах улетел малолетний король Петр в сопровождении инициаторов путча, с золотым запасом страны. Об участи главных путчистов я не знаю. Слышал, будто бы Лозич был военным атташе при Тито от несуществующего временного правительства. Мой непосредственный начальник по изготовлению карт, майор Шкриванич, о котором я писал выше, преподавал в Белградском университете и, по рассказам моего знакомого, был с визитом в Сан-Франциско.
Наше начальство, узнавши об отъезде короля, решило демобилизовать штабных офицеров и роту солдат, которые их охраняли. Из штабной кассы солдатам дали по 5.000 динар, офицерам по 25.000. Я, как государственный чиновник, тоже получил 25.000 и с одним офицером на его легковом автомобиле доехал до Дубровника, города на Адриатическом море.
Там я был свидетелем, как немецкий солдат на мотоциклете, с раскровавленным носом, въехал на главную площадь Дубровника, 186 слез с мотоциклета и, как вкопанный, стоял с полчаса, ожидая немецкие части. За все это время никто его не тронул пальцем, что доказывало отсутствие воинственности в рядовом населении. Оказалось, что Дубровник входил уже в «Независимое Хорватское Государство», одно название которого говорило о его зависимости от немцев. Я узнал, что в городской управе можно было получить направление в Загреб, где были наши друзья, в доме которых мы жили 10 лет в Петроварадине. Леакович был секретарем у хорватского политического деятеля Мачека. Имея деньги, я пошел в магазин и через полчаса вышел штатским. Пароходом я добрался до Сплита, а оттуда на поезде поехал в Загреб. К моему счастью, я избрал правильный путь, так как многие, кто поехал через Сараево, попали в немецкий плен. Пасхальное Воскресенье я провел на железной дороге, на пути в Загреб.
Неприятные перспективы новой эмиграции, уже под венграми, не давали мне покоя. Все, чего я добился на моей второй родине, рухнуло как карточный домик. По всей вероятности, новую жизнь при новых условиях нужно будет начинать с нуля. В данный момент я ничего не знал об участи моих родителей.
С такими мыслями я приехал в Загреб и сразу пошел к нашим друзьям. К их общему удивлению, я стоял на пороге их дома. Я еще более удивился, когда хозяйка дома, Белла Леакович, ввела меня в гостиную, где сидело человек 20 немецких офицеров с аксельбантами и кручеными погонами и орденами на кителях. Белла представила меня как их друга, русского белого эмигранта, сына бывшего помещика с Украины. Я стоял сконфуженный и не знал, что делать. Вдруг один генерал поднялся, подошел ко мне, подал руку и сказал: «Через полгода Вы будете в своем имении». Уже тогда они знали о своих планах. По-моему, он рискованно проговорился. Может быть, его чин позволял ему быть откровенным, не знаю.
Белла, Илона — её сестра, с Гретой, дочерью, меня накормили и уложили спать, чем я не занимался с начала войны. Проснулся я только на следующее утро. Новости были не очень благоприятные: как я и предполагал, Новый Сад был под венгерской оккупацией. Я отказался от любезного приглашения побыть с ними и торопился выяснить, пустят ли меня к родителям.
По приезде в Петроварадин, который был под немецкой оккупацией, я убедился, что мосты были взорваны и что надо идти к сборному пункту, откуда, после проверки прописки, на пароме перевозили в Новый Сад -теперь уже по-венгерски Уйвидек. К полудню я уже сидел на пароме и плыл в Новый Сад. Приблизительно на середине Дуная с нами поравнялся паром, плывший в Петроварадин. К моему удивлению, в огромной легковой машине, среди немецкого генералитета, я увидел маленькую фигуру нашего друга Юрия Деконского. Как потом выяснилось, он был немецким осведомителем в районе, оккупированном венграми.
После выхода из парома, нас повезли в здание Соколаны, где производилась проверка документов приезжающих. Мои старые документы мне открыли дорогу к родителям. Получивши пропуск, я один из первых вышел из Соколаны, на ходу проверяя мои деньги, вшитые заранее в мое пальто. Мне повезло, так как, после первых счастливцев, остальным ощупывали одежду и проверяли досконально содержимое чемоданов.
Мое появление на пороге нашего дома застало маму врасплох, ее нервы не выдержали, и она от радости расплакалась. Деньги, которые я привез с собой, с помощью нашей прислуги-венгерки я разменял на пенго — венгерскую валюту. Обмен был -одно пенго за десять динар. Мы начали нашу новую жизнь с 3 000 пенго в кармане, что хватило нам на целый год, пока я не начал зарабатывать графическими рекламными работами. В 1943 году, когда уже нам знакомого Деконского немцы перевели в Будапешт, он передал мне всю свою клиентуру, так как он еще в мирное время подрабатывал графическими работами. Первые два года под венграми были довольно спокойными. Помимо работы на дому, я занимался вместе с моим другом Юрой Эпле рыбной ловлей. Наш рыболовный кружок имел лодку и сеть-сачму, которой мы неплохо ловили рыбу в Дунае. Избытки улова мы могли продавать, оставляя себе стерлядь.
Сравнительно мирная жизнь была нарушена бессмысленным преступлением со стороны венгров. Однажды, без всякой на то причины, город был объявлен на военном положении, без права выходить из дома в течение трех дней. Обыскивались все дома в поисках, по-видимому, каких-то улик возможного восстания. Я, по своей глупости, чуть не пострадал, оставив в своем письменном столе на память несколько охотничьих патронов с утиной дробью. Работая за своим письменным столом, я увидел жандарма и двух солдат, которые пришли делать обыск. К счастью, я успел покрыть эти патроны бумагами, и когда жандарм открывал мои ящики, я с ужасом слыхал, как эти злосчастные патроны катались взад и вперед. Бог меня спас. Не знаю, что было бы, если бы они их обнаружили. Подозрительных, по мнению властей, уводили в здание Соколаны. На третий день они все были расстреляны и спущены под лед на Дунае. Потом выяснилось, что всех жильцов на Пиропской и Дунавской улицах выводили из домов и тут же расстреливали. Так погибли пожилые родители Юры Эпле, а в общем погибло 22 русских эмигранта. У нашего мясника Николича квартировал целый взвод солдат, которых он поил и кормил. Перед их уходом они расстреляли всю семью.
Потом из Будапешта была прислана следственная комиссия, которая, конечно, не могла воскресить несколько тысяч жертв этого бессмысленного террора.
В сентябре 1944 года я с группой русских из Нового Сада уехал в Германию с тем, чтобы потом выписать моих родителей. Военные действия на Восточном фронте развивались так быстро, что приближение советских войск к границам Югославии вызвало спешную эвакуацию немецкими властями всех желающих уехать русских эмигрантов. Мои родители были между ними. В силу всех этих, для нас трагических, обстоятельств, я потерял связь с моими родителями. Только через два месяца я узнал, что папа, по прибытии в Регенсбург, скоропостижно скончался от воспаления легких. Когда я узнал о месте нахождения мамы, я получил разрешение от фабрики, где я работал, поехать за мамой и привезти ее в лагерь при фабрике, где жили все наши знакомые из Нового Сада. Впоследствии, с переездом в Мюнхен, мы поставили памятник на папиной могиле. Еще раз заочно должен поблагодарить русскую сердобольную девушку, привезенную немцами на работы в Германию, которая похоронила моего папу и облегчала жизнь мамы, пока я не увез ее к себе. Сидя в Германии первые полгода, я испытывал просто физическую боль тоски по потерянному прошлому.
С трагедией Югославии и сербского народа закончился и наш самый счастливый период эмигрантской жизни. За 25 лет, проведенных в этой братской стране, в кругу моей семьи, прошли мое детство, беспечная юность и часть созидательной жизни взрослого человека.
Сакраменто (США), сентябрь 1999 г
