 |
| Вера-Эском | Ольга Рожнёва | 26.12.2011 |
Крест из шишек
Благословенная Оптина! Как много страждущих, больных душой и телом, находили приют в твоих стенах! Тебя величали духовным оазисом, обителью израненных душ. И сейчас продолжают притекать к тебе страждущие в поисках утешения и спасения. И слова оптинского старца Иосифа звучат так, будто сказаны они не в девятнадцатом веке, а сегодня, сейчас: «Верую в то, что каждый приходящий в Оптину пустынь в крайней своей потребности найдёт удовлетворение милостью Божией. за молитвы великих наших отец».
Оптина пустынь
Обитель великих старцев, утешителей земли Российской, ты восстала из руин. Тебя уничтожали, стирали с лица земли, разрушая твои храмы, разбивая колокола, разоряя кельи старцев и даже их надгробия, терзая святую землю гусеницами тракторов, чтобы уничтожить, стереть даже память об Оптиной пустыни.
А ты воскресла, возродилась и снова принимаешь в свои объятия странников земных. И преподобные старцы оптинские — вчера и днесь — с нами! Слышат молитвы и отвечают на них!
Когда надгробия старцев разрушили, а могилки сровняли с землёй, люди продолжали притекать к месту их упокоения, молиться и плакать. Елена Станиславовна, будущий экскурсовод краеведческого музея, а тогда ещё просто молоденькая девушка, приехав в Оптину в восьмидесятые годы, увидела на месте бывших могилок ровную траву. Но на этой траве, на месте упокоения оптинского старца Амвросия, был шишечками выложен крест. И люди приезжали поклониться старцу.
Через несколько месяцев Елена снова побывала на могиле. Шишечек уже не было, но крест был выложен камушками. Так и продолжалось. Безбожники снова и снова пытались стереть из памяти людей и с лица земли святые могилы, а верующие приходили и вновь обозначали места упокоения старцев. В следующий раз Елена не увидела ни шишечек, ни камушков. Но крестик на могилке преподобного Амвросия снова появился. Теперь он был из песка.
Когда Елена вошла в скит, то не увидела никакой ограды, здесь жили обычные мирские люди. Они жили прямо в храме преподобного Льва Катанского, а в храме святого Иоанна Предтечи был музей. По стенам храма развешаны портреты Толстого, экспозиции краеведческого музея, а в алтаре поставили рояль из бывшего имения Оболенских.
Советской власти было ненавистно даже само имя Оптиной пустыни — когда-то на заседании оптинской (!) ячейки РКП (б) даже решался вопрос о переименовании монастыря в посёлок имени А. В. Луначарского. Гиды проводили экскурсии на тему «Реакционная сущность оптинского старчества». Рассказывали о том, как вредно призывать народ к смирению, кротости и терпению. О том, как мешает вера в Бога прогрессу человечества. В перевёрнутом безбожном мире добродетели превращались в недостатки.
Комсомольский вожак Михал Михалыч, историк по образованию, водил большие экскурсии и громко ругал монастырь и монахов, цитируя письмо старца Амвросия, в котором он будто бы призывал монахинь «стрелять, стрелять и стрелять в крестьян, рубивших дрова в монастырской роще».
Елена слушала и поражалась: неужели оптинские старцы на самом деле были так кровожадны, так опасны для этого самого прогресса человечества?
А экскурсоводы, после того как озвучат официальную версию про старцев, потом шёпотом делились с людьми настоящими историями про них: какими милостивыми они были, как жалели народ, как молились за страждущих, исцеляли души и тела.
И Лена не знала, чему верить. А потом ей удалось чудом прочитать настоящее письмо старца Амвросия, в котором батюшка успокаивал монахинь:
«Слышу, что ты скорбишь много о том, что вам много стужают N лесные татие; не только рубят ваш лес, но ещё и угрожают разными угрозами. Противу таких угроз противопоставим псаломское слово: „Господь просвещение наше и Спаситель наш, кого убоимся? Господь защититель живота нашего, от кого устрашимся?.. Аще ополчится на нас полк, не убоится сердце наше: аще возстанет на нас брань, на Него уповаем. И паки: Живый в помощи Вышняго в крове Бога Небеснаго водворится… Яко на Мя упова, и избавлю и… воззовет ко Мне, и услышу его: с ним есмь в скорби, изму его и явлю ему спасение Мое“.
Всё это пишу тебе для того, чтобы ты не унывала и паче меры не скорбела и много не устрашалась от угроз лесных татей, приходящих во множестве с топорами».
А потом Лена познакомилась с послушником Вячеславом, ныне оптинским иеромонахом Михаилом, и с нынешним игуменом отцом Мелхиседеком. И отец Мелхиседек называл таких экскурсоводов, как Михал Михалыч, агентами брехинформбюро. А послушник Вячеслав стал давать Елене книги. Те самые, которые привели его самого в Оптину. Так Елена и стала глубоко верующим человеком.
Сам послушник Вячеслав впервые приехал в Оптину в восемьдесят втором году. Вот как это случилось. Как-то вечером взял он в руки книгу Концевича об Оптиной пустыни. Хотел немного почитать. А закончил читать под утро. И спать уже не лёг. А отправился на самую раннюю шестичасовую электричку, которая шла из Москвы в Калугу. Он просто не мог остаться дома, когда открылся перед ним чудесный мир Оптиной пустыни. Старцы оптинские позвали. И он услышал этот зов и пошёл за ним. Пошёл, да так и остался в Оптиной, и живёт отец Михаил в скиту вот уже двадцать лет.
Когда приехал в первый раз, то спрашивал у местных жителей дорогу в монастырь, а они удивлялись и не могли ответить. Какой такой монастырь? И молодой паренёк Вячеслав шёл через луга, сквозь сосновый бор. Стояла летняя жара, паслись на лугах коровы, свежестью тянуло от Жиздры.
А когда он вошёл в скит — почувствовал благодать этого места. Казалось, старцы только что были здесь. Не прошло и пяти минут, с тех пор как вышли они куда-то. Но вот-вот вернутся. Удивительная тишина и умиротворённость притягивали. Позднее Вячеславу расскажут, что до 1964 года в скиту было эхо. Необычное эхо. А потом в скит приехали рабочие, здесь открыли реставрационные мастерские, запахло сигаретами, послышалась брань — и эхо исчезло.
Вообще, местные жители иногда сталкивались с необъяснимым. Так, соседи послушника Вячеслава, семья мирян, не разрешали ему ходить в келью со стороны своей комнаты, то есть со стороны скита, и ему приходилось обходить окольным путём, чтобы попасть домой. Отец Михаил вспоминает, как возмущались его соседи, случайно увидев входящего в их комнату высокого монаха в очках. Они шли с работы и, увидев этого монаха, бросились за ним:
- Безобразие! Мы на работе, а тут монахи по нашей комнате ходят!
Однако, войдя в помещение, никого там не обнаружили… А отец Михаил хорошо знал, что комната эта была когда-то келией старцев: сначала Макария, затем Илариона, Анатолия (Зерцалова) и, наконец, Варсонофия. Старец Варсонфий был высокого роста и носил очки…
Я слушаю этот рассказ и вспоминаю, как осенью побывала во Введено-Оятском монастыре, что расположен недалеко от обители преподобного Александра Свирского. Этот монастырь также был закрыт и заселён колхозниками. Не верящие в жизнь после смерти, новые насельники не могли объяснить, что происходит: видели монахов, ходящих по обители, из разрушенных храмов доносилось пение. Это вызывало страх, да и вообще жизнь на территории разорённой обители была нелёгкой, случались и самоубийства. И когда в восьмидесятые годы был построен новый посёлок, большинство непрошенных квартирантов с радостью покинули Введено-Оятский монастырь.
В Оптиной пустыни страха люди не испытывали. Может быть, преподобные старцы оптинские так жалели людей, что молились даже за осквернителей?
Одна местная жительница, Клавдия Хрущёва, жила в келье, где принимал страждущих великий оптинский старец Амвросий. Когда в восемьдесят седьмом году монастырь вернули Церкви, в Оптину приехали первые послушники и монахи. Они стали просить Клавдию пустить их в келью старца Амвросия, чтобы помолиться и поклониться хоть стенам домика, где жил батюшка.
Клавдия пускала молиться, но сама была неверующим человеком. Хоть и крещена была, но даже крестика не носила. Лежал он у неё где-то в шкафу. Оптинские старцы ей также были неинтересны, она никогда и портретов их не видела… Только болела Клавдия тяжело. Была у неё астма. И вот как-то началось ухудшение, приступ шёл за приступом, и она даже ночью спать не могла. В одну из бессонных ночей, во время тяжёлого приступа, Клавдия увидела старенького монаха в белом балахоне. Он ласково посмотрел на больную. А потом назвал её по имени, так, как когда-то звала её любимая мамочка:
- Клава, надень крест!
Клавдия послушно стала искать крестик, нашла и надела. И приступ прекратился. Она смогла уснуть. А проснувшись, почувствовала облегчение болезни. Когда рассказала послушникам о стареньком монахе в белом балахоне, они принесли ей портрет преподобного Амвросия кисти художника Болотова, где старец как раз в таком балахончике изображён. И Клавдия узнала явившегося ей старенького монаха.
Крестик она больше не снимала, вскоре причастилась впервые в жизни, и после этого болезнь отступила. И жила Клавдия Хрущёва очень долго.
Преподобные отцы наши, старцы оптинские, молите Бога о нас!
Судьбы людские
Моросит холодный сентябрьский дождь. В такую погоду хорошо дома пить горячий ароматный чай или читать книгу в мягком кресле под тёплым пледом. Посматривать изредка, как дождевые капли бьют в оконное стекло, как ветер качает макушки деревьев, — и наслаждаться домашним уютом.
А в Оптиной толпа паломников не уменьшается. Едут люди поклониться преподобным старцам оптинским, невзирая на непогоду. На сквозняках ветров и судеб — не сидится им в тепле. Жертвуют покоем и домашним уютом ради чего-то высшего.
О людях, чья жизнь вся была жертвенной, вся — служением Богу и ближним, мне рассказали недавно. Жила в тридцатые годы одна дружная семья: мама, папа, три сестрички — Машенька, Вера, Саша — и любимый всеми дедушка. Но лихие ветры перемен вторглись в эту мирную жизнь. Сначала арестовали дедушку: он был глубоко верующим человеком, помогал в церкви. Его отправили в тюрьму, а потом в лагерь. Началась война, и папа погиб на фронте, вскоре умерла мама. Девочек забрали в детский дом.
Дедушка в лагере поддерживал верующих людей. Крепкий, старой закалки, он сравнительно легко переносил голод и холод, много молился и довольствовался скудной пайкой, будучи приучен к суровой крестьянской жизни.
Вообще интересно: часто подвижники-молитвенники обходятся такой малостью, что для изнеженных людей было бы непосильным испытанием. Оптинский игумен А. рассказывал мне про сестёр своего отца. Обе труженицы, жизнь прожили в трудах, молитве, часто голодали. Сейчас одной восемьдесят пять, а второй под восемьдесят. Обе схимонахини в монастыре. По-прежнему проводят дни в трудах и молитвах. Так вот, отец А. вспоминает, как в детстве замечал, что тётушки его отправляются работать в поле с краюхой хлеба да фляжкой воды. И работали ведь целый день. Косили, окучивали, пололи. Соседки советовали им питаться получше, кушать хотя бы по праздникам мясо. В те годы магазинные прилавки изобильем не отличались, но в деревне мясо было: свиней выращивали, телят. А сёстры, приходя с поля, съедали кусок хлеба с парой картофелин, выпивали стакан молока, а потом молились допоздна. Утром снова шли в поле.
И вот советчики те, кто любил мясные деликатесы, любил вкусно да жирно покушать, — давно умерли, а сёстры бодры и здоровы. И что удивительно: бывает, приболеют в летнюю жару и исхудают, а когда пост начинается — поправляются, тело крепнет.
Я удивляюсь этому рассказу: как же так, ведь в пост, наоборот, худеешь.
Отец А. улыбается:
- Вот так. Господь вразумляет, что сила и здоровье не только в еде. Преподобный Серафим Саровский снытью питался — травой, а Господь питал его ещё и Своей благодатью… А посади на эту траву человека неверующего, привыкшего к мясной пище да к деликатесам всяческим, так он и помрёт от голода…
Дедушка Марии, Веры и Саши обходился малым. Поддерживал ослабевших. Давал свой адрес монахам и монахиням, которым после разгрома их монастырей возвращаться было некуда.
Когда он отбыл срок и приехал домой, нашёл семейное гнездо разорённым. Тогда старик устроился работать сторожем на кладбище и поселился в избушке, предназначенной для сторожа.
Деду по старости и по неблагонадёжности не отдавали внучек. Лишь каким-то чудом он смог забрать из детдома одну из них, Марию. Остальные сёстры приедут в эту кладбищенскую избушку, уже став взрослыми.
Когда из заключения освобождались знакомые дедушке монашествующие, они приезжали к нему, чтобы прийти в себя, окрепнуть, подыскать жильё. Две старенькие монахини, не найдя пристанища, так и остались жить в кладбищенской сторожке вместе с дедушкой и Машенькой.
Дед часть своей зарплаты откладывал, также копил деньги, которые давали ему в благодарность за помощь в похоронах близких их родственники. Эти деньги, конечно, можно было потратить на нужды семьи: покушать повкуснее, одежду купить.
Но дед накопленные деньги тратил иначе. Он тайно выкупал в тюрьме тела монахов и священников, чтобы не похоронили их штабелями в яме, наспех закидав землёй. Погребал их сам. Машенька на всю жизнь запомнила, как привозил дедушка ночью на тележке тела мучеников, пострадавших за веру, как надевал на них сшитое монахинями облачение, как перекладывал их тела в собственноручно изготовленные гробы. А монахини читали по покойным Псалтирь.
Господь хранил подвижников и избавлял от опасностей. Как-то раз сторожка загорелась. Дым появился под крышей, и сразу же пошло пламя. Испуганная Машенька стояла на улице и смотрела, как дедушка с монахинями выносят самое ценное, что было в домике: иконы и духовные книги. Пожарная служба находилась далеко, на помощь позвать было некого, и избушка должна была неминуемо сгореть.
Неожиданно, к изумлению всей семьи, приехала пожарная команда и быстро затушила огонь. Оказывается, как раз в тот момент, когда загорелось, начальник пожарной службы стоял на вышке с биноклем в руках и смотрел по сторонам. Увидев дым на окраине города, он отправил туда свою команду. Это было настоящим чудом, так как очень часто и выехавшие по вызову пожарные не успевали затушить огонь и дело заканчивалось пепелищем.
Шли годы. Умерла старшая монахиня, за ней дедушка, и подросшая внучка осталась со второй матушкой вдвоём. Мария окончила школу и собиралась пойти работать. Но старушка не благословила её работать в миру.
- Как же я жить буду, на какие деньги? — спрашивала девушка.
И монахиня ей отвечала:
- Будет у тебя работа, и самая лучшая. Такая, при которой ты никогда нуждаться не будешь.
У матушки с собой было множество бумажных иконок. И она научила Марию их украшать: делать оклады, вырезать металлические веночки и цветы, вставлять иконочки под стекло.
В то время икон почти не было, приобрести их было практически невозможно. А Мария оказалась очень способной и научилась чудесно украшать бумажные иконочки. И люди с радостью у неё их покупали. Денег платили немного, но ей всегда их хватало. И даже получалось откладывать.
Скопив денег, Мария выкупала у неверующих людей старинные иконы, которые пылились на чердаках и в подполе. Нередко находила она образа на свалке — пробитые гвоздями, расколотые на части. Возила их в Киево-Печерскую лавру к настоящим реставраторам. Так Мария спасала иконы. И это стало её служением. Служением, которому она посвятила всю свою жизнь.
С одной иконой святителя Николая Чудотворца у неё были связаны особенные воспоминания. Образ этот принадлежал второй старушке-монахине и был, по словам её, непростым. Слово «чудотворный» монахиня по смирению не употребляла. Когда её, ещё молодую насельницу монастыря, арестовали, она успела передать любимую икону на сохранение в надёжные руки. А потом, после долгих лет заключения, образ вернулся чудесным образом к своей владелице.
Монахиня очень почитала святителя Николая Чудотворца и каждый день вместе с Машенькой читала ему акафист. Машенька вспоминала, что икона казалась ей живой: святитель Николай смотрел на молящихся, и выражение лица и глаз его менялось в зависимости от их скорби или радости. Как будто он радовался или скорбел вместе с ними.
Умирая, монахиня благословила Марию оставить себе эту икону. Но священник ближайшего храма стал требовать образ, настаивая на том, что он был обещан ему для церкви. Пригрозил прийти к Марии домой вместе с прихожанами и милицией и забрать икону силой.
Мария не знала, как правильно поступить: старенькая монахиня, заменившая ей мать, благословила не расставаться с иконой, а, с другой стороны, как отказать священнику?
Решилась ехать в Москву к Патриарху Пимену за советом. Как только и смогла решиться на такое — долго потом вспоминала с недоумением. К Патриарху ей попасть не удалось, но в патриаршей приёмной седой старенький батюшка с добрыми глазами терпеливо выслушал плачущую женщину, коротко помолился и сказал:
- Ну что же, если икона действительно обещана этому священнику и его прихожанам, то пусть они её сами и возьмут. Пригласи их в дом и предложи самим забрать икону. Пусть решит святитель Николай Чудотворец.
Мария вернулась домой в недоумении: как же сможет сам Николай Чудотворец решить такой вопрос? Видно, заберут её любимую с детства икону и ничего тут не поделаешь. Но решила смириться: может, в храме-то нужнее икона, пусть уж забирают.
На следующий день и пришли — священник с прихожанками и милиционер с ними. Мария их встретила приветливо, пригласила в дом и сказала:
- Если вам эта икона обещана была, то можете её забрать.
А сама стоит и плачет тихонько да молится Николаю Чудотворцу. Вошли они, потоптались в комнате перед образами, а потом как-то смешались, растерялись, да и вышли во двор. И говорят между собой:
- Какая там икона?! Какая-то маленькая да невидная совсем! Нам такая и без надобности.
Поразилась Мария: образ-то большой был, а не маленький. Никак его не назовёшь невидным-то. Поняла она, что чудесная икона как бы скрылась для пришедших, так что они её и не увидели. Святитель Николай Чудотворец сам всё решил.
В Оптину пустынь Мария приехала уже пожилым человеком. Поселилась в Козельске, окормлялась у оптинских духовников. Привезла с собой много икон и все их пожертвовала монастырю.
Когда Марии было под семьдесят, она заболела. Обратилась к врачам. Поставили ей диагноз: «онкология», и предложили операцию. Мария от операции отказалась. Поехала сразу же из больницы в Оптину и отправилась прямиком к старцу Илию (Ноздрину). Старец благословил монашеский постриг принять.
В монахини Марию постриг скитоначальник Оптиной пустыни игумен Тихон. Оставил ей имя Мария, только в честь другой святой. Сорок дней прожила после пострига монахиня Мария. Отец Тихон пособоровал её и причастил перед смертью. Вот такая была её монашеская жизнь. Даровал Господь ей перед упокоением принять ангельский чин.
Судьбы человеческие и суды Божии… Все мы живём не в океане хаоса, а в потоке Божия промысла. Всё от него — и болезнь, и лекарство. Только Он Один знает, сколько душа должна подвергаться испытанию и искушению, чтобы быть годной для вечности. И какая милость Божия, когда уходит человек в ангельском чине, исповедавшись и причастившись! Получив то, о чём просим мы в молитве: «Даруй нам, Господи, кончины непостыдной, мирной, Божественных Тайн причастной».
