Искусство как форма православного миссионерства

Как проповедовать христианство современному человеку, «зомбированному» массовой культурой? Как противопоставить этой бездуховной антикультуре духовную культуру христианства? И надо ли это делать в принципе? — Эти вопросы сегодня часто задают многие христиане, которым бросается в глаза та вопиющая пропасть, что разверзлась между мировоззрением немногих воцерковленных людей и массовым сознанием всего остального человечества. И даже внутри Церкви всё чаще раздаются голоса, призывающие всех христиан «уйти из мира» и предаться «смиренному молчанию». Вот, например, Анна Гальперина (глубоко уважаемая мной православная журналистка!) советует всем нам «умолкнуть» в знак протеста против нынешней «бла-бла-бла-эпохи», погрязшей в непрерывном «информационном шуме», в котором голос Церкви превращается всего лишь в один из информационных потоков, причём далеко не самый сильный[1].

Я имею дерзость поспорить с уважаемой Анной Гальпериной. Если бы апостолы рассуждали так же, как она, то сейчас христианства вообще не существовало бы, ибо они всю свою земную жизнь занимались бы только тем, что молча сидели бы на берегу Геннисаретского озера и смиренно ловили бы рыбу, вместо того чтобы быть ловцами человеческих умов и сердец[2]. Но апостолы и их ученики рассуждали по-другому. Они не молчали, а неустанно говорили с этим миром, причём старались говорить на таком языке, который был бы понятен (и интересен!) этому миру. Почитайте жития раннехристианских святых: они написаны в увлекательной манере древнегреческих романов. Перечтите Евангелие от Луки и его же Деяния Апостолов: эти книги написаны в изящном стиле античной литературы, и автор явно стремится увлечь, заинтересовать читателей, а писал он свои сочинения прежде всего для греков и римлян, которые были посильнее нашего «зомбированы» своим «хлебом и зрелищами» — пирами патрициев, гладиаторскими боями и порнографическими книжками типа «Сатирикона» Петрония. А вспомните, как апостол Павел выступал перед афинскими философами: он говорил на их языке, хвалил набожность афинян (!!!) и цитировал античных поэтов[3].

Но в одном я безусловно согласен с Анной Гальпериной: нынешние христианские миссионеры ни в коем случае не должны подражать языку и стилю современной массовой культуры, ни в коем случае не должны рекламировать Христа словно кандидата в президенты или рок-звезду[4].

Как же быть? — На мой взгляд, в противовес бездуховной массовой антикультуре надо развивать современную христианскую духовную культуру и усиленно пропагандировать ее. Массовому лжеискусству необходимо противопоставить современное христианское искусство и «раскручивать» его, используя все доступные средства массовой информации. И всех тех светских артистов (поэтов, художников, музыкантов), которые пропагандируют христианское искусство, вполне можно считать не меньшими миссионерами, чем церковных проповедников (если только эти артисты действительно являются талантливыми художниками-профессионалами, а не бездарными графоманами-меломанами-дилетантами). И таких истинных художников-миссионеров надо «раскручивать» не менее усердно, чем популярных миссионеров-священнослужителей (таких, как отец Андрей Кураев).

Об одном таком коллективе «артистов-миссионеров» (и об одной его участнице, которая лично мне особенно симпатична) я хочу рассказать вам.

«Есть начала братства Христова уже в нашей славянской природе», — говорит Гоголь в своем «Светлом Воскресении» — самой трогательной главе «Выбранных мест"[5], и ему вторит Достоевский в своей «Пушкинской речи», рассуждая о «всемирной отзывчивости» русского народа, об умении русских людей чувствовать «гении чужих наций"[6]. Я вспоминаю это, когда слушаю песни «Элеона» — петербургского вокального ансамбля духовной музыки.

Вы когда-нибудь слышали Пасхальный тропарь «Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ…», положенный на индийскую народную мелодию? Когда я случайно наткнулся на эту запись в интернете, то я уже готов был принять ее за какое-то хулиганство на грани богохульства, если бы не та небесная красота женского хора, поющего «Христос воскресе», который чередуется с голосом солиста-индуса [7]. А следующий номер — перекличка двух Рождественских тропарей: русского (женский хор) и грузинского (мужское трио)[8]. Затем — женский хор, который так задорно, что тебе самому хочется пуститься в пляс, поет плясовую сербскую песню:

Врбице, врбо зелена,
Ш`о си се рано развила?..[9]

И опять женский хор ангельской красоты, поющий веселую английскую Рождественскую песенку:

Marvel not, Joseph, on Mary mild;
Forsake her not though she be with child…

А сколько истинной радости и веселья в средневековом латинском песнопении, посвященном Рожденному Христу!

Gaudete, gaudete! Christus est natus
Ex Maria virgine, gaudete! [10]

Что это? Вавилонское столпотворение с его «смешением языков» или «дар языков», данный апостолам от Духа Святого?

Мои сомнения развеял русский Богородичный кант XVIII века, который с тех пор стал моей любимой песнью «Элеона». Я могу слушать ее бесконечное количество раз и всё так же не могу сдержать слез умиления, которые вызывает у меня как ее мелодия, так и слова:

Раю словесный, доме небесный —
Чистая Голубице, Непорочная Отроковице,
Марие-Девице, Небесная Царице!
Не даждь погибати, Божия Мати,
Чистая Голубице, Непорочная Отроковице,
Марие-Девице, Небесная Царице!
И на Страшном Суди милостива буди,
Чистая Голубице, Непорочная Отроковице,
Марие-Девице, Небесная Царице![11]

Среди девушек, поющих этот кант, особенно выделяется одна: ее голос отличается своим поразительным сочетанием силы и мягкости, духовной мощи ангела-серафима и той вечно-женственной нежности, которая «возвышает всех нас до небес"[12]. Ее одухотворенные небесно-синие глаза оттеняют черные волосы, убранные в изящную прическу, а высокая статная фигура напоминает мне моих любимых героинь Рубенса, на которых я могу часами любоваться в Эрмитаже, — благочестивую Сусанну, оклеветанную из-за своей красоты и целомудрия и спасенную от смерти пророком Даниилом[13], милостивую римлянку, кормящую грудью своего отца, заключенного в оковы, Евангельскую грешницу, склонившуюся к ногам Христа[14]…

Она всегда стоит с краю ансамбля и никогда не пытается нарочно выделиться ни своей фигурой, ни своим голосом, который, при всей своей красоте и мощи, не заглушает остальные голоса, а, напротив, как бы подчеркивает их, подобно самой яркой полосе радуги или самому красивому цветку букета.

Ее зовут Анна Вишнякова, и она не только певица-солистка, но и регент хора и дирижер оркестра Александринского театра, в нескольких спектаклях которого участвует ансамбль «Элеон».

Я вышел на ее личную страничку в интернете и послал сообщение с просьбой об интервью. Анна любезно согласилась и пригласила меня в Александринский театр посмотреть спектакль «Иваны», где она руководит всеми вокальными репетициями и сама выступает на сцене вместе со своим ансамблем.

«Иваны» — ультрамодернистская и в то же время глубоко православная инсценировка ранней сатирической повести Гоголя про Иван-Иваныча и Иван-Никифорыча[15]. Мелкая ссора этих двух «идиотов» (как вполне справедливо назвал их Белинский[16]) в данном спектакле превращается в катастрофу вселенского масштаба. Ибо для Бога дорог каждый человек, и каждая душа имеет огромную ценность. И когда два человека тратят всю свою жизнь на судебную тяжбу друг с другом из-за ничтожного повода, то это в глазах Бога едва ли не более страшная трагедия, чем гибель всего человечества. И потому слова Гоголя «всё пошло к чёрту!» — в трактовке режиссера Андрея Могучего обозначают по меньшей мере самоуничтожение рода людского и гибель всего мира. Особенно меня потрясла финальная сцена спектакля: на том свете, в аду, в окружении толпы черных демонов, Иван-Иваныч с Иван-Никифорычем продолжают всё так же ссориться и ругаться друг с другом, а в это время на переднем плане актриса Светлана Смирнова в сопровождении ансамбля «Элеон» поет балладу, представляющую собой финал «Страшной мести» Гоголя, переделанный в стихи поэтом Денисом Ширко и положенный на музыку композитором Александром Маноцковым[17]. Эту балладу поет у Гоголя старый слепой бандурист, и его песня приводит в ужас всех слушателей, ибо в ней говорится о зависти и мстительности — двух самых разрушительных силах человеческой природы. Именно эти две дьявольские силы погубили Иван-Иваныча и Иван-Никифорыча, и эти же сатанинские силы погубили двух казаков из «Страшной мести», один из которых из зависти убил другого, а когда умер сам, и Бог призвал их обоих на суд, убитый казак потребовал для своего убийцы такую страшную кару, что сам Бог ужаснулся.

Он сказал Судие: «А сделай же, Боже,
Чтоб потомство его да не имело счастья,
Чтоб потомство его не имело счастья,
А последний в роде страшный был злодей.
Чтобы был он злодей, чтобы все его деды,
Его деды и прадеды корчились в могилах!
Чтобы корчились они в гробах и в могилах
При каждом его страшенном злодействе.
А когда придёт конец его веку,
Чтоб я бросил его в глубокую пропасть,
В глубокую пропасть ко всем мертвецам,
Чтоб они его грызли за свои муки.
И за все свои муки иуда-Иван
Чтобы грыз сам себя, да и не мог подняться.
Чтоб не мог он подняться, а кости его росли,
А я, глядя на него, чтобы веселился».
Отвечал ему Бог: «Страшны твои казни,
Всё по слову твоему до конца исполню,
Всё по слову твоему до конца исполню,
Но и сам ты там будешь до конца времён.
До конца времён, до Страшного Суда
Просидишь на коне да на той горе».
Да на той горе, да на Карпате
И доныне сидит на коне тот рыцарь.
И доныне сидит на коне тот рыцарь
И глядит, как под горой мертвецы грызутся.
Под горой мертвецы грызут мертвеца,
А другой мертвец гложет свои кости

Так поют Светлана Смирнова и ансамбль «Элеон», и эта песня приводит всех слушателей в не меньший ужас, чем баллада гоголевского бандуриста. Приводит в ужас — и в то же время возбуждает глубочайшие размышления. Ибо создатели спектакля уловили центральную тему всего творчества Гоголя и ту главную цель, которую он всегда ставил перед собой: заставить всё человечество покаяться, показав ему весь ужас греха[18], и прежде всего двух главных грехов — зависти и мстительности, которые гложут род человеческий со времен Каина[19]. И в своей гениальной наивности Гоголь твердо верил, что под влиянием искусства (в том числе и его собственных произведений) всё человечество раскается в своих грехах, все люди станут святыми, и вся Земля преобразится в Земной Рай. Именно это он собирался описать в третьем томе «Мертвых душ», где даже «подлец» Чичиков должен был преобразиться и стать святым человеком…

Не знаю, преобразились ли зрители, посмотрев спектакль, но впечатление все они получили сильное, ибо сразу по окончании представления они начали так громко хлопать в ладоши, что я поскорей заткнул уши, опасаясь оглохнуть, и быстро выбежал из зрительного зала в гардероб, где меня ждал припасенный букет цветов, и с этим букетом я пошел к служебному входу и стал ждать Анну, словно ее страстный поклонник (каковым я и являюсь, что уж греха таить).

И вот она выходит, приветливо улыбаясь, и я робко преподношу ей букет и осторожно беру ее под руку, и мы не спеша прогуливаемся по Невскому проспекту в поисках какого-нибудь тихого кафе, где мы могли бы посидеть и спокойно поговорить.

«Анна, откройте мне секрет: как Вам удалось в Ваши 28 лет добиться таких потрясающих успехов? Чего здесь больше — таланта, труда или везения?» — спрашиваю я, наивно полагая, что говорю комплимент.

Анна окинула меня таким снисходительным взглядом, которым христианские миссионеры смотрят на дикарей-людоедов.

«А, наверно, весь мой секрет в том, что я никогда не стремилась к успеху, к славе, к популярности… Я всегда старалась хорошо делать свою работу (ну или „послушание“, если говорить по-церковному), вот и всё…»

Анна говорит эти слова просто и скромно, продолжая так же снисходительно-кротко улыбаться. И я понимаю, что передо мной тот редкий образец современной молодой женщины, которая умеет активно жить и трудиться в этом мире и — добиваться успеха! — но при этом не ронять своего христианского, человеческого и женского достоинства. Ей совершенно чуждо то маниакальное тщеславие, которым страдают многие современные девушки, готовые на всё ради того, чтобы мелькнуть на экране телевизора или выскочить на театральную сцену…

Мы заходим в одно тихое уютное кафе, занимаем столик, и я принимаюсь потчевать Анну чаем с пирожными, одновременно продолжая настойчиво «пытать» ее на предмет каких-нибудь ярких воспоминаний из ее детства-отрочества-юности, связанных с музыкой вообще, с пением в частности и с церковным пением в особенности. И Анна очень живо, просто и искренне рассказывает мне всю свою жизнь:

«Я родилась в городке Нижняя Салда, что в 50 км от Нижнего Тагила. Наш городок представляет собой пару кварталов многоквартирных домов, окруженных парой сотен сельских домиков, за которыми простираются вечнозеленые кедровые леса, и среди них прячутся от посторонних глаз несколько секретных военных заводов, а где-то на горизонте маячат снежные шапки Уральских гор.

Но в начале 90-х все эти военные заводы позакрывались, и вся наша молодежь от нечего делать целыми днями слонялась по городу и окрестностям, собиралась в шумные ватаги, шайки и банды, которые, словно стаи гигантской хищной саранчи[20], кружили по улицам в поисках того, чем бы поживиться.

Однако, не смотря на все эти внешние неурядицы, мое детство было очень счастливым, и во многом благодаря моей маме. Она у меня украинка, родом из Житомира, приехала на Урал по распределению после техникума, и здесь познакомилась с моим отцом. И в те темные вечера, когда особенно лютовала вышеупомянутая саранча, так что выходить на улицу было просто опасно для жизни, мы на все засовы запирали нашу входную дверь, забивались втроем с сестрой и братом в наш уютный уголок возле кухонной плиты, и слушали мамино пение. Мама особенно любила петь украинские народные песни.

3 далекого краю
Лелеки летіли,
Та в одного лелеченьки
Крилонька зомліли.

Висушила силу
Чужина проклята,
Візьміть мене, лелеченьки,
На свої крилята.

Ніч накрила очі
Мені молодому,
Несіть мене, лелеченьки,
Мертвого додому.

Мы все с восхищением слушали пение мамы, но особенно моя сестра Таня. Как у нее горели глаза, когда мама начинала петь! А затем, когда мы вдвоем с нею начинали подпевать маме, голос Тани особенно выделялся своей дивной красотой.

Я называю Таню моей сестрой, хотя она мне троюродная сестра, дочь кузины моего отца. Но ее мать лишили родительских прав из-за пьянства, и Таня с десяти лет жила у нас в доме, и мы с братом считали ее нашей родной сестрой.

Это наша мама была инициатором переселения Тани к нам: уж больно часто Таня жаловалась на невыносимую обстановку у нее дома, а когда она приходила к нам в гости, у нее на теле нередко были видны явные следы побоев…

Но когда Таня окончательно поселилась у нас, как же быстро душа этого забитого ребенка начала «оттаивать»! как скоро она научилась улыбаться и даже смеяться! И с каким наслаждением она начала петь вместе с мамой!

Она решила петь в церковном хоре, после 8-го класса школы поступила на хоровое отделение в музыкальное училище в Нижнем Тагиле, а на выходные приезжала в наш городок и каждое воскресенье пела в нашем городском соборе, который, кстати, очень похож на петербургскую Александро-Невскую Лавру. Именно под влиянием Тани и я сама начала петь в церковном хоре. И каждую воскресную литургию мы с ней пели вместе, и ее ангельский голос выделялся на общем фоне и особенно умилял всех слушателей, привнося в общий поток радости и ликования печальную струю какой-то невыразимой скорби…

Таня погибла 19 мая 98-го года. Ей тогда было 16 лет.

В Нижнем Тагиле была аллея, сплошь состоящая из мертвых высохших деревьев, чьи огромные тяжелые ветви торчали в разные стороны, словно лапы гигантских чудовищ, и готовы были обрушиться на головы прохожих при первом же сильном порыве ветра. Жители города в течение нескольких лет обращались к Администрации с требованием спилить эти деревья, и Администрация каждый раз отвечала, что вопрос непременно будет решен «завтра», — ну точно как в повести Гоголя про Иван-Иваныча и Иван-Никифорыча! Из городской казны на эти цели ежегодно выделялись немалые деньги, которые благополучно оседали в карманах чиновников-подлецов типа Чичикова и там бесследно исчезали.

И как раз в тот день, 19 мая, когда Таня прогуливалась по этой аллее под мертвыми деревьями, дунул роковой порыв ветра, от которого сломалась одна из самых тяжелых веток и упала Тане на голову, отчего она умерла мгновенно.

К месту ее гибели слетелись, как трупные мухи, чиновники городской администрации, и принялись кружить над ее трупом, как саранча над пшеничным полем. Где-то в книге «Апокалипсис» есть рассказ о гигантской саранче с человеческими головами и с хвостами скорпионов: эта саранча мучила всё человечество пять месяцев… Россию эта саранча мучила целых десять лет — все эти смутные 90-е годы…

Однажды весной 2000-го года мы с братом решили съездить как туристы на пару дней в Петербург.

Первое, что меня поразило в этом городе, — его свежий чистый воздух. В те дни, как это часто бывает в Питере, дул сильный ветер с Финского залива и быстро рассеивал выхлопные газы и весь прочий городской смог.

Мы прогулялись по Невскому проспекту и зашли в Храм Спаса-на-крови. Снаружи этот храм казался небольшим по своим размерам, но когда я вошла внутрь, меня поразило то обширное пространство, которое открылось передо мной! Мне показалось, что я очутилась в том Земном Раю, что венчает вершину горы Чистилища у Данте. Все стены храма словно бы расступались передо мной и расходились вширь, а своды уходили всё дальше ввысь. И несметное множество ангельских ликов приветствовало меня со всех стен и сводов, и меня поразили эти прекрасные лики ангелов и святых, сияющие райской радостью. Невольно приходила в голову мысль: если люди, прославляя Бога, смогли создать такое великолепие, то как же великолепен сам Бог? Если всё это сияющее пространство храма, эти роскошные мозаики и фрески, эти строгие кресты и распятья, так ясно, так наглядно показывающие нам вечное самопожертвование Бога и сострадание Бога нам, людям, эти живые лики икон, сочувствующие нам во всех наших радостях и горестях, — если всё это — только слабое, бледное отражение Царства Божия в душах и умах грешных людей, — то каково же само это Царство? Если люди, мечтая о небесном рае, создали здесь, на земле, такое восхитительное, потрясающее душу его подобие, — то каков же сам этот рай?

А в самой вершине этого рукотворного рая, под самым куполом — лик Христа, грустный и радостный одновременно, словно бы Спаситель сопереживал нам во всех наших заблуждениях, грехах, болезнях, во всех наших страданиях, несчастьях, горестях и бедах, — и в то же время радовался нашим духовным прозрениям, смелым порывам нашего дерзкого ума, всем нашим добрым и прекрасным чувствам, всей той доброте, нежности, любви, которой наполнен наш мир, такой больной и грешный, но вместе с тем такой светлый, чистый и прекрасный.

В центре храма стояла икона «Сошествие во ад»: Христос-Спаситель протягивал руку пророку Моисею и вытаскивал его из адской трясины, в которой тот увяз. Я невольно склонилась и припала губами к этой иконе. И мне казалось, что она очень соответствовала моему тогдашнему душевному состоянию.

А вечером мы пошли в Мариинский театр на оперу «Иоланта». Это был рядовой, «дежурный» спектакль, без «звездного» состава. В роли Иоланты выступала молодая начинающая певица Анна Нетребко.

Я тогда впервые слышала эту оперу, и она потрясла меня как своей гениальной музыкой, так и сюжетом — историей прозрения слепой девушки. Потом, когда я уже была студенткой, я где-то услышала мнение одного музыковеда, что Иоланта — это такой же автопортрет Чайковского, как Джоконда — автопортрет Леонардо. Не знаю, насколько уместно такое сравнение. Но одно я почувствовала уже тогда, когда впервые слышала эту оперу: в этой радостной, райской музыке ясно слышна вера Чайковского в возможность просвещения, прозрения, исцеления как отдельного человека, так и всего мира! Вера в то, что любого человека можно исцелить от самой страшной болезни, как телесной, так и духовно-нравственной! А вы слышали финал «Иоланты»? Это звучит как великая оратория, посильнее, чем «Аллилуйя» Генделя!

Благой, Великий, Неизменный,
Во тьме являл Ты мне Себя!
Дай мне теперь, Творец Вселенной,
Тебя воспеть при свете дня!
Перед Тобою сонм блаженных
И херувимов предстоит!
Но Ты велик и в снисхожденьи,
Твоей Любви пределов нет!
И в самом малом из творений
Блестишь, как в капле солнца свет!

Так поет прозревшая Иоланта в сопровождении хора, а затем звучит мощное «Осанна в вышних».

Именно тогда, услышав эту оперу, я приняла твердое решение связать свою жизнь с хоровым пением, заниматься этим профессионально.

И еще одна странная мысль пришла мне в голову в тот день: я решила доказать, что моя сестра Таня жила не напрасно и погибла не напрасно. Кому доказать? Я этого сама толком не понимаю. Но я решила, что я должна петь вместо нее, заменить ее в земном хоре, в то время как она поет в хоре небесном…"

Анна продолжает свой рассказ. Она вспоминает годы своей учебы в Петербургском Университете Культуры, свою службу в церковном хоре и тех прекрасных добрых людей, с которыми ей довелось там познакомиться, она рассказывает историю создания ансамбля «Элеон» и вспоминает двух его основателей — композиторов Александра Маноцкова и Андрея Фофонова (он же — Лаврентий Мганга)…

Я слушаю певучую речь Анны и наслаждаюсь красотой ее голоса. Я сравниваю свои впечатления от ее пения в сегодняшнем спектакле и в тех записях, которые накануне слышал в интернете. Как бы хотелось почаще слушать не записи, а живое пение этого изумительного голоса! Я говорю об этом Анне, и она в ответ грустно вздыхает:

«К сожалению, в последнее время наш ансамбль редко дает концерты, а если и дает, то только для узкого круга наших близких друзей. Беда в том, что у нас нет опытного менеджера, который бы смог организовать нашу концертную жизнь, и нет спонсоров, желающих оплатить рекламу нашего ансамбля, а без этого ни один концертный зал не согласится выпустить нас на сцену».

«Но почему же вы не ищете таких менеджеров и спонсоров?» — удивляюсь я.

«А зачем? — удивляется мне в ответ Анна, — мы не хотим становиться какой-то попсовой группой. Наше пение доставляет радость прежде всего нам самим, и мы не хотим осквернять эту духовную радость какой-то саморекламой или хождениями на поклон к богатым меценатам…»

Вот в этом, на мой взгляд, и заключается самая страшная беда большинства православных художников и художественных коллективов: они слишком уж «не от мира сего"[21] и совсем не хотят «победить мир"[22]. Само это стремление «победить мир» они считают греховным. А по-моему, гораздо больший грех — зарывать свой талант в землю! А именно так я расцениваю то положение вещей, когда тысячи и тысячи людей, чьи души могли бы быть спасены песнями «Элеона», не слышат эти песни и даже не знают об их существовании! Та же песня про «Чистую голубицу» Богородицу, — когда я слушаю ее, я думаю о том, скольких людей эта песня могла бы удержать от каких-то скверных поступков! Конечно, я понимаю, что рассуждаю по-детски наивно. Но еще более наивно рассуждали Гоголь и Достоевский, которые сильнее всех других русских писателей верили в то, что искусство может спасти всё человечество и преобразить наш мир в рай. И я опять вспоминаю «Пушкинскую речь» Достоевского и «Выбранные места» Гоголя, особенно главу «О театре».

А еще я вспоминаю пятый акт «Венецианского купца» Шекспира: крещенная иудеянка Джессика и ее возлюбленный Лоренцо (ради которого она оставила веру предков) сидят на берегу моря и слушают, как вдали играет придворный оркестр Порции в ожидании ее жениха. И Лоренцо пускается в восторженные рассуждения о музыке, которая способна творить чудеса, смягчать злобу людскую и укрощать хищных зверей, так что даже адский пес Цербер, очарованный пением Орфея, бежал за ним, как приблудная дворняжка, и лизал его руки, играющие на арфе.

Ибо пение Орфея способно даже пса Цербера выманить из ада.

А хищную саранчу превратить в кротких кузнечиков.

---

[1] Гальперина Анна. Богословские умолчания // http://www.bogoslov.ru/text/1 980 586.html

[2] Матф. 4:18−20. Ср. стихотворение Пушкина о Ломоносове:

Невод рыбак расстилал по брегу студеного моря;
Мальчик отцу помогал. Отрок, оставь рыбака!
Мрежи иные тебя ожидают, иные заботы:
Будешь умы уловлять, будешь помощник царям.

[3] Деян. 17:22−31.

[4] Именно такое отношение многих современных людей ко Христу блистательно спародировали авторы рок-оперы «Христос-сверхзвезда», о чем я упоминал в моей статье «Нужен ли нам христианский терроризм?» // http://www.bogoslov.ru/text/2 275 486.html

[5] Выбранные места из переписки с друзьями. Гл. 32. Светлое Воскресенье // Гоголь Н. В. Полн. собр. соч. Т. 8. М-Л.: Изд-во АН СССР, 1952. С. 417−418.

[6] Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч. в 30-и томах. Т. 26. Л.: Наука, 1984. С. 147.

[7] http://www.realmusic.ru/songs/526 880/

[8] http://www.eleonensemble.com/

[9] http://www.realmusic.ru/songs/526 879/

[10] http://www.realmusic.ru/songs/852 570/

[11] http://www.youtube.com/watch?v=gPtvgcOu8tg&feature=related

[12] Das Ewig-Weibliche zieht uns hinan (заключительные строки второй части «Фауста»).

[13] Даниил. Глава 13.

[14] Лука. 7:36−50.

[15] «Повесть о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем» из сборника «Миргород» // Гоголь Н. В. Полн. собр. соч. Т. 2. М-Л.: Изд-во АН СССР, 1937.

[16] Белинский В. Г. Полн. собр. соч. Т. 1. М-Л.: Изд-во АН СССР, 1953. С. 289−290.

[17] в концертных выступлениях ансамбля «Элеон» этот номер исполняет сама Анна Вишнякова.

[18] см. об этом: М. М. Дунаев. Православие и русская литература. Ч. 1−2. Изд. 2-е. М., 2001. С. 387−498.

[19] Быт. 4:3−15.

[20] Откр.(Апок.). 9:3−11.

[21] Иоанн. 18:36.

[22] Иоанн. 16:33.

---