 |
| Православие и современность | Протоиерей Андрей Ткачев | 21.12.2011 |
Говорит ли что-нибудь Церковь миру? 
И если говорит, то слышит ли ее мир? Тяжесть вопросов под стать титанам древности.
Нам кажется, что нас не слышат. Но, может, мы ничего не говорим? Или говорим на непонятном языке? И люди, слышащие голос трубы, не знают чего ждать: пожара ли, войны ли, голода?
Само слово «мы» здесь мало уместно, поскольку кто-то бьется, как рыба об лед, а кто-то сидит, как вареник в сметане. Но оба они время от времени говорят они и те же фразы: «Мир глух», «Нас не слышат», «Последние времена».
Можно смело говорить о том, что говорящего слышат в любом случае. Его могут не понимать, или понимать неправильно. Но его слышат!
Так что, если мы говорим, то без слушателей остаться не можем. С нами могут не соглашаться, нас могут понимать превратно, но нас слышат.
Если же не слышат, то мы таки молчим. И скажите, что я не прав.
* * *
Мы преступно молчим на большинстве широт и меридианов, как будто нам кто-то выдал справку о полной и неисцельной глухоте окружающего мира. «Молчащее пастырство— не пастырство», — сказал однажды Феофан Затворник. Так что мир винить нечего. Он населен не демонами в человечьем облике и не деревянными истуканами. При некотором наличии тех и других большинство людей нормальны и жаждут слова.
Но, может быть, нам сказать нечего, или мы не те, кем должны быть? Стоит лечь однажды под нож этого жестокого вопроса. Лучше— до Страшного Суда.
Не все жаждут слова одинаково, и не все жаждут одного и того же слова. Есть субкультуры или общественные ниши, проповедовать в которых может только святой или выходец из той же среды. Так, зэк, оттарабанивший полжизни за решеткой, в случае воцерковления будет незаменимым благовестником в среде людей, имеющих похожий с ним опыт жизни. Иному проповеднику в этой среде будет тяжко. «Бывший» же сможет подобрать и нужные слова, и нужную жестикуляцию, чтобы втолковать собеседнику правильность одного пути и неправильность другого.
* * *
Однако не всегда такое возможно. Мир расслаивается. Эгоизм приводит к тому, что люди не понимают друг друга, даже говоря на одном языке. Те «готы», а те «байкеры», а те вон еще— «рокеры». Те интеллектуалы, а те, кроме домино и футбола, не интересуются ничем.
Нужно ли Церкви учить все субъязыки и все знаковые системы, чтобы донести слово Бога до всех слоев расслоившегося общества? Вряд ли это возможно.
Церкви нужно говорить нечто такое, что одинаково «зацепит» и байкера, и хиппи, и белого воротничка. В глубину должна говорить Церковь. Туда, в ту глубину, на которой стираются и исчезают различия между субкультурами, расами и полами. Туда, где один на один с Богом остается обнаженная от самооправдания и ложной мудрости душа. Там, на этой глубине душа либо умирает от ужаса, либо склоняется перед Богом, и плачет, и кается, и радуется.
* * *
Святая Церковь должна рождать святых своих представителей и изводить их на свет из недр и глубин своих, чтобы те шли и говорили святую правду на простом языке пророков и апостолов. Чтобы они говорили эту правду не изученными словесами человеческой премудрости (дабы не упразднился Крест Христов), а в силе и в духе. Тогда нас все поймут.
Одни, правда, возненавидят и распять постараются. Но другие возлюбят. И там— как Бог даст. Но поймут все!
* * *
Жатвы много, делателей мало (Мф. 9, 37), — сказали Христовы уста. И столетия прошли, а жизнь актуальность этих слов не отменила. Мало делателей. Семинарии есть, академии есть, все читать умеют, литературы навалом, а делателей не хватает. Значит, их нужно искать. А еще воспитывать. А тех, что есть, — беречь.
Христос являлся апостолам ради одного Фомы. Потому, что один человек — это очень много. Иуда повесился. Петр отрекся и, быть может, чудом не сделал с собою чего-нибудь в отчаянии. Фома не верует. Это уже три человека. Для апостольского чина три человека, это— 25%, четвертая часть. Это невосполнимая потеря. Поэтому Христос отдельно и специально является ради Фомы. Поэтому вестник говорит мироносицам: Скажите ученикам и Петру (Мк. 16, 7), то есть о Петре Господь переживает особо. Христос тревожится о каждом человеке. Очевидно, и нам подобает Христовыми глазами смотреть друг на друга и сокровищем считать и именовать не бездушные вещи, а живых людей, тех, которые имеют веру и способны иных научить.
* * *
Если заведется в вечно пустом кармане запойного алкаша рубль мятый, то тут же сей рубль в дело уйдет. Вот так же нужно относиться и к священникам, способным и хотящим дело Божие делать. Они редки у нас, эти батюшки, так же, как деньги в некоторых карманах. Их не склевывать надо и не пожирать с костями, а в дело пускать. Они— драгоценность. И поддерживать, и контролировать их надо, конечно, и помощь всяческую им оказывать.
Особенно дороги те, кто может внятно повести речь о едином на потребу с интеллектуалами. Ведь если воцерковится один преподаватель в гуманитарном вузе, то сколько студентов со временем услышат качественно иные лекции? И если писатель (писатель, а не бумагомаратель) найдет свет и правду в Церкви и Евангелии, то сколько читателей этим светом опосредованно затем питаться будут?!
Даже в атеистические времена верующие и смиренные умнички, хитрые, как змеи, и мудрые, как голуби, находили возможность говорить о едином на потребу. Например, говорит лектор на первой лекции: «Как вы прекрасно знаете, Бога нет. Но в истории человечества было много других теорий. Вот ими мы и займемся на протяжении двух семестров». Все! Дальше скрытая проповедь для имеющих уши. Но чтобы были такие ученые мужи с глубокими сердцами и фундаментальными познаниями, нужно, чтобы они у кого-то окормлялись. Нужно, чтобы кто-то не менее мудрый, но менее известный учил и наставлял их. Естественно ждать появления сих не менее мудрых, но менее известных со стороны духовенства.
* * *
У нашей славы, если сравнить ее с медалью, есть оборотная позорная сторона. Так великая русская литература золотого и серебряного веков имеют на своей изнанке молчащее пастырство.
Да если б не молчало пастырство в общей своей массе, то разве был бы «поэт в России больше, чем поэт»? Разве ждали бы их слов, как откровения? Разве задавали бы артистам на творческих встречах метафизические вопросы: как жить? Есть ли Бог? Верите ли вы в жизнь после смерти?
Именно молчащее пастырство сделало из поэтов и писателей, философов и артистов то, чем они быть не должны. Молчащее пастырство превратило их в глашатаев истины, в пророков, в буревестников, в шут поймешь что еще. И правильно. Ведь природа, как говорил Аристотель, не терпит пустоты.
Так вот теперь, не усиливаясь вырвать пальму первенства у философов и писателей, нужно идти к ним и с ними общаться. Они по профессии занимаются вопросами Красоты, Истины и Добра. Мы— тоже. Все гуманитарии— наши друзья. Если они поймут нас и полюбят нас взаимно, то мы умножим площадь полезного соприкосновения с миром в разы. Если же они не поймут нас и соль истины в наших речах от них сокроется, то бесполезно будет нам идти в подвалы, в залы для «качков», в гаражи «байкеров». Те нас тем более не услышат.
* * *
Теорий может быть много. Можно разработать множество стратегий и планов. Не уверен, что это то, чем мы должны заниматься. Нам нужно учиться, молиться и острить мечи (разумею Слово Божие в наших устах и сердцах).
Потом Бог воззовет, и мы должны будем пойти.
Он уже нас зовет, Он не перестает нас звать, но неготовым идти на этот труд нельзя. Нужно готовиться и учиться. Неученый, малограмотный проповедник— это солдат в ночной рубашке в самой гуще сражения. Поэтому вначале нужно расслышать в душе призыв, расслышать голос Пастыря, «знающего своих». Затем нужно со всей серьезностью готовиться к труду через Литургию, пост, общение с теми, кто опытнее, через книги, через много книг. И тогда— вперед!
Удержите тогда солнечный луч ладонями или острие ножа— куском масла. Мы пойдем и сделаем все, что нужно будет сделать.
Сколько нас будет— сложно сказать. Нас должны быть тысячи и десятки тысяч. Если нас будут тысячи, мир не сможет этого не заметить. Это станет темой всех новостных выпусков. Если же нас будет, как было до сего дня, единицы, то дело все равно будет сделано. Правда, в выпуски главных новостей оно не попадет.
