 |
| Слово | И. Ничипоров | 13.12.2011 |
Павел Иванович Плиханков родился 5 июля 1845 г.
в Самаре и происходил из оренбургского казачества. Его изначальное поприще было связано с военной службой: он окончил Полоцкую военную гимназию, учился в Оренбургском военном училище, на высших офицерских штабных курсах в Петербурге. В конце 1870-х гг. им было получено назначение в штаб Казанского военного округа, на должность начальника отдела мобилизации. Павел Плиханков дослужился до звания полковника Оренбургского казачьего войска, являлся старшим адъютантом штаба Казанского военного округа, боевым офицером, участвовавшим в пограничных боях в Туркестане. Б. Оссовский, который был товарищем Павла по офицерской службе, спустя много лет в письме к игумену Феодосию (Поморцеву) поделился своими воспоминаниями об этом общении и о личности будущего старца: «Жизнь Павла Ивановича в его юные офицерские годы была совершенно не похожа на жизнь его товарищей, начиная даже с обстановки его комнаты, которая скорее похожа была на чистую и уютную келейку, чем на комнату холостого офицера. Товарищи его любили за приветливый, добрый характер, доброжелательное отношение ко всем и постоянное желание сделать человеку что-либо хорошее"[i]. В обращении Павла с сослуживцами просматривались отдаленные задатки будущего миссионерского и духовнического служения. «Каждый раз, — продолжает Б. Оссовский, — когда я перед праздником приходил из военной гимназии в отпуск, он вел меня к себе или сам приходил к нам и подолгу беседовал со мной, расспрашивал про нашу гимназическую жизнь и делал свои замечания о том, как надо жить. В отпуск из военной гимназии нас увольняли после всенощной, причем к обедне можно было не являться. Павел Иванович не мог согласиться с таким порядком вещей и всегда брал меня с собой к обедне. Мы ходили с ним преимущественно в монастырь, где ему нравилось монашеское пение. Любил Павел Иванович часто касаться вопроса о величии Господа, всемогуществе Его"[ii]. Как и в последующих отношениях с духовными чадами, будущий старец свидетельствовал о Боге не отвлеченными догматическими сентенциями, но апеллируя к живому повседневному опыту в его узнаваемых и наглядных проявлениях: «Помню тихую, темную осеннюю ночь, когда он вывел меня во двор, показал яркие звезды и сказал: «Посмотри, все это создал Господь единым Словом Своим! О, как велик этот мир, ты себе и представить не можешь». Тут он научил меня отыскивать звезды Большой и Малой Медведицы, Полярную звезду, рассказал о величине этой звезды, о громадном пространстве, отделяющем звезды от нас, и о том, как мы должны любить Господа, сотворившего этот мир, и исполнять волю Его"[iii].
За передвижениями Павла Плиханкова по офицерской службе скрывались напряженные духовные поиски им высшего предназначения своего бытия. Духовный сын о. Варсонофия прот. Василий Шустин (1886 — 1968) передавал рассказ старца о промыслительной встрече с о. Иоанном Кронштадтским в одном из московских храмов (по другим источникам, в Андреевском соборе Кронштадта): «Когда я вошел в церковь, обедня уже кончалась. Я прошел в алтарь. В это время о. Иоанн переносил Св. Дары с престола на жертвенник. Поставив Чашу, он вдруг подходит ко мне, целует мою руку и, не сказав ничего, отходит опять к престолу"[iv].
В августе 1889 г. еще в офицерском кителе Павел прибывает в Оптину Пустынь и в Предтеченском скиту исповедуется у преподобного Амвросия, прозорливо увидевшего в блестящем офицере будущего подвижника. В ответ на просьбу о поступлении в монастырь о. Амвросий установил Павлу срок двухлетнего искуса в виде пребывания в миру. 24 декабря 1891 г. он вновь приезжает в Оптину уже с твердым намерением остаться здесь навсегда и поступает послушником в Иоанно-Предтеченский скит.
В 1893 г. Павел Плиханков был пострижен в рясофор, в 1900 г. — в мантию с именем Варсонофий, в 1902 г. он становится иеродиаконом, а в 1903 г. — иеромонахом. С самого начала монашеского пути о. Варсонофий являлся духовным чадом старца Анатолия старшего и по его благословению нес послушание келейника у преподобного Нектария. С 1903 г. он исполняет послушания помощника скитоначальника, а также духовника Скита и Шамординской обители.
С 9 апреля 1904 г. по 1 ноября 1905 г. о. Варсонофий был командирован в Маньчжурию для несения священнического служения при полевом госпитале для солдат русско-японской войны. Из писем батюшки Калужскому епископу Вениамину, оптинскому настоятелю игументу Ксенофонту (Клюкину) видно, с каким усердием о. Варсонофий принялся за духовное окормление раненых воинов. По его признанию, эта пастырская миссия позволила ему живо ощутить глубинные духовные устремления соотечественников, особенно явственно проступающие в период исторических потрясений: «Только теперь, когда я встретился лицом к лицу с русскими ранеными воинами, офицерами и солдатами, я убедился, какая бездна христианской любви и самоотвержения заключается в сердце русского человека, и нигде, может быть, не проявляются они в такой изумляющей силе и величии, как на поле брани. Только в тяжкие годины войн познается воочию, что вера Христова есть дыхание и жизнь русского народа, что с утратою и оскудением этой веры в сердце народа неминуемо прекратится и жизнь его. Каждый народ ставит те или иные задачи, которые и составляют сущность, содержание его жизни, но у русского народа одна задача, которая коренится в глубине его души. Это — вечное спасение его души, наследие вечной жизни, Царства Небесного"[v].
По возвращении в обитель иеромонах Варсонофий назначается братским духовником (1906), возводится в сан игумена и становится преемником старца Иосифа на послушании скитоначальника (1907). В это время для духовных бесед к нему стекаются многие иноки и миряне. В ноябре 1910 г. по благословению священноначалия он направляется на станцию Астапово для исповеди отлученного от церковного общения Л.Н.Толстого, однако по воле окружения последнего не допускается к умирающему писателю[vi].
Рост духовного авторитета о. Варсонофия как скитоначальника и мудрого наставника монашествующих и мирян вызывал неприятие у давних противников старческого служения. За время болезни предшественника о. Варсонофия скитоначальника о. Иосифа внешние дела Скита пришли в сильное расстройство, в монастырь была прислана синодальная ревизия. Подобными нестроениями воспользовались те, кто в свое время злоупотребляли физической слабостью прежнего скитоначальника и теперь не желали смиряться перед решительными и твердыми действиями о.Варсонофия. Стали распространяться клеветнические слухи о нем как о правительственном агенте, посланном к умиравшему Толстому. Монахи Патрикий и Георгий, настроив в свою пользу часть братии и некоторых шамординских сестер, подняли открытый бунт против настоятеля архимандрита Ксенофонта и скитоначальника игумена Варсонофия. Хотя мудрыми усилиями о. Варсонофия братию удалось умиротворить, зачинщики бунта отправили в Синод жалобу. Указанные события наложились на давние интриги со стороны некой Марии Булгак, которая в свое время намеревалась завещать Скиту свой капитал и на этом основании считала себя вправе вмешиваться в монастырскую жизнь, но, встретив противодействие о. Варсонофия, стала использовать свои связи в Петербурге для козней против обители. В конце 1911 г. в Оптину прибыла синодальная ревизия во главе с епископом Серафимом (Чичаговым), резкие и непродуманные действия которой вызвали недоумение братии, хотя ни одно из обвинений в адрес настоятеля и скитоначальника не нашло реального подтверждения[vii].
По решению Синода схиигумен Варсонофий (постриг в схиму состоялся 11 июля 1910 г.) был удостоен сана архимандрита и переведен настоятелем в Старо-Голутвин монастырь Московской епархии. С тяжелым сердцем, но с истинно монашеским, поучительным для многих смирением воспринял старец это назначение. Из воспоминаний его чад известно, что он усматривал особый Промысл Божий в том, «что ему пришлось быть настоятелем обители, основанной преподобным Сергием, Радонежским чудотворцем, в день памяти которого, 5 июля, он родился и которому всегда молился с детских лет"[viii]. Почти ровно год суждено было схиархимандриту Варсонофию управлять этой обителью. Но и за столь короткое время много было сделано им для ее духовного и хозяйственного обновления. Трудами о. Варсонофия упорядочивалась богослужебная дисциплина в монастыре, «весь монастырь был помыт, перекрашен, прочищен, отремонтирован заново. весь оживился, тем более, что искренно желавшие спасаться под батюшкиным руководством отовсюду стали стекаться в Голутвин"[ix].
1 апреля 1913 г. схиархимандрит Варсонофий преставился ко Господу. 6 апреля в Старо-Голутвином монастыре совершение отпевания возглавил епископ Трифон (Туркестанов), после чего по благословению Синода почивший старец был с честью погребен в Оптиной Пустыни. В своем завещании о. Варсонофий смиренно обратился к духовным чадам с такими назиданиями: «.Веру мне имите, святые Отцы и братия, что все мои действия и делания сводились к одному — охранить святые заветы и установления древних отцев-подвижников и великих наших старцев во всей Божественной и чудной их красоте от разных тлетворных веяний века сего, начало которых — гордыня сатанинская, а конец — огонь неугасимый и мука бесконечная! Может быть, плохо исполнил я это — каюсь в том и повергаю себя перед благостию Божией, умоляя о помиловании. А вас всех, возлюбивших меня о Господе, прошу и молю: соблюдайте мои смиренные глаголы. «Духа не угашайте» (1 Фес. 5, 19), но паче возгревайте его терпеливою молитвою и чтением святоотеческих и Священных Писаний, очищая сердце от страстей"[x].
В разнообразных мемуарных источниках запечатлелись особенности пастырского, старческого служения преподобного Варсонофия. Прот. Василий Шустин передает атмосферу теплого, доверительного общения, которую старец творил вокруг себя. Начиная подчас с непринужденных рассказов о событиях собственной жизни, он молитвенно врачевал в сердцах пришедших к нему людей язвы греховных состояний, неуклонно подводя их к осознанному покаянию: «. вот тут, на груди у Старца, чувствуешь глубину умиротворения и добровольно отдаешься ему всем сердцем. Эта его любовь охватывает тебя, и ограждает, и пленяет"[xi]. Очень ценны и наблюдения о. Василия, касающиеся богослужебного опыта старца, который «служил. спокойно, ровным, тихим голосом"[xii], и переданные им наставления о. Варсонофия священнослужителям: «. диавол смущает нас, священнослужителей, когда мы совершаем Литургию. Он не может приблизиться к жертвеннику, который окружен Ангелами, и вот диавол внушает мысли сомнения и богохульные мысли. Но молитвой и Божией помощью они отгоняются"[xiii].
Многие из духовных чад о. Варсонофия вспоминали о его особой, складывавшейся на основе богатого духовнического опыта исповедальной практике. Индивидуальную исповедь он предварял общей беседой, которая побуждала всех присутствующих ощутить себя единой Церковью, единым стадом Христовым, страдающим от сходных по существу пороков и жаждущим обновления. Обладая дарами прозорливости и рассуждения[xiv], старец мягко, избегая прямых обличений, «при помощи различных случаев из жизни. указывал на забытые или сомнительные грехи присутствующих"[xv]. По великому смирению во время таких бесед он предпочитал не говорить напрямую от своего имени, а предлагать фрагменты из Священного Писания, иногда из светской словесности, которые промыслительным образом выводили на разговор о наболевших для каждого из исповедников жизненных вопросах: «Взяв для начала какой-нибудь текст из Священного Писания или выдержку из какой-нибудь книги или даже стихотворения мирского писателя, Батюшка вел тихую беседу все о том же, о едином на потребу, о спасении бедной человеческой души, о Царствии Небесном, о борьбе с врагами нашего спасения. Хорошо зная души своих слушательниц, Батюшка умел в своей беседе незаметно для других касаться того, что наболело то у одной, то у другой. И каждой казалось, что беседа Батюшки была обращена именно к ней"[xvi].
В ходе индивидуальной исповеди о. Варсонофий, беседуя с кающимся, имел обыкновение сам рассказывать тому его грехи, с помощью наводящих вопросов определяя, насколько эти грехи осознаются человеком, в какой мере душа его расположена к покаянному очищению: «Батюшка начал по годам и даже по месяцам говорить мне о моих грехах так, будто читал их по раскрытой книге. Были случаи, когда он не указывал прямо на грехи, а спрашивал, помню ли я то-то"[xvii]. Зачастую неправда оказывалась настолько укорененной в человеческой душе, что даже сам исповедующийся искренне не мог вспомнить некогда содеянного или допущенного в помыслах беззакония. Тогда старец с молитвой принимался вместе с кающимся «просматривать» его жизнь, распутывать ее давние и запутанные узлы: «Батюшка начал разматывать весь клубок моей прошлой жизни, такой, как мне казалось, простой и ясной. Получилось что-то совсем для меня неожиданное: грех за грехом, гадость за гадостью, ошибка за ошибкой вспоминались, говорились, и все это нагромождалось над моей головой, все меня обвиняло, прижимало к земле"[xviii]. С осторожностью опытного врача старец прикасался к ранам человеческой совести и одновременно решительно вскрывал губительные для души гнойники выпущенных из памяти и нераскаянных грехов: «Как осторожно открывал он мои грехи, как боялся, очевидно, сделать больно и в то же время как властно и сурово обличал в них! Когда видел, что я жестоко страдаю, придвигал свое ухо к моему рту близко-близко, чтобы я только шепнула: «Да». Или так же тихо говорил мне на ухо что-нибудь особенно страшное"[xix].
В своем старческом руководстве о. Варсонофий, «желая закалить и укрепить дух"[xx] пасомых, проявлял подчас и взыскательность, которая, однако, с избытком покрывалась отеческой любовью, трепетным опасением надломить активную волю личности к исправлению и духовному росту. Старец свидетельствовал этим о милующей любви Самого Спасителя, превосходящей меру всякого человеческого прегрешения: «Окончена исповедь, — и куда девался строгий и нелицеприятный судия, так беспощадно обнаживший передо мной мне самой неведомые язвы моей души? Батюшка точно преобразился, заботливо, отечески смотрят его глаза, и голос звучит ласково. После того постыдного, ужасного, что Старец разглядел в моей душе, после того, как я сама себе стала отвратительной, — у него ко мне, такой нечистой, грешной, вместо заслуженного осуждения и презрения нашлось заботливое, отеческое слово и ни звука упрека, ни тени осуждения"[xxi]. Как отмечает посещавший Оптину Пустынь в 1908 г. свящ. Василий Тигров, основой старческого служения о. Варсонофия являлось живое ощущение им своей личной сопричастности скорбям всех обращавшихся к нему за духовным советом: «Они сразу почувствовали в глубине сердца своего, что он, батюшка, понял всю пучину их скорби и только он, он один может понять их вполне, сочувствовать им и разделить с ними их невыплаканное горе. Здесь нет больше слов, здесь таинственное общение душ, до сего времени разделенных и пространством, и положением, и всякими другими условиями жизни"[xxii].
Глубокий, целостный, выписанный во многих примечательных подробностях образ преподобного Варсонофия дошел до нас и благодаря дневнику послушника Николая Беляева (будущего оптинского старца Никона), который по благословению самого батюшки велся с 1907 по 1910 гг.
В согласии со многими писавшими о старце автор дневника неоднократно отмечает его всеобъемляющую отеческую любовь к чадам и послушникам. Прозорливость же о. Варсонофия воспринимается Николаем Беляевым особенно личностно, ибо наставник не раз и в прикровенной, и в явной формах пророчествовал о будущем великом служении своего послушника: «А после меня Вам придется потерпеть. Вы будете в моем положении, когда все обрушится на Вас, но Вы не поколеблетесь"[xxiii].
В данном дневнике выразительно раскрывается миссионерская составляющая подвига старца Варсонофия. Он имел особое, в подражание древнему примеру апостола Павла, благодатное дерзновение миссионерствовать собою, то есть, делясь автобиографическими воспоминаниями, учить собеседников стяжать духовное трезвение и в каждом повороте земного пути ощущать не «дар напрасный, дар случайный», но действие Божьего Промысла, силой Которого зиждется, по словам старца, «таинственный план», «внутренний смысл событий нашей жизни», которых «мы не замечаем или не понимаем"[xxiv]. Для секуляризованного, антропоцентричного сознания эта проповедь звучала как откровение о Богом данной возможности преодолеть гордую самонадеянность и унылое нерадение о повседневном бытии.
Обращаясь к своей прошлой светской жизни, старец не раз припоминает глубоко символичные эпизоды, через которые Господь приуготовлял его к коренной переоценке и изменению своего бытия. Так, находясь на военной службе в Казани, тогда еще Павел Плиханков посетил бедный Иоанно-Предтеченский монастырь, где настоятельствовал некий игумен Варсонофий. Исповедовавшись здесь и причастившись, он испытал необъяснимое душевное притяжение к этой внешне невзрачной обители, встреча с которой, как он поймет позднее, прокладывала ему путь к оптинскому Предтеченскому скиту: «Только потом я увидел, что это значило: я в этом бедном, грязном, запущенном монастыре увидел образ своего душевного внутреннего состояния. А сколько радости испытывал я после исповеди и приобщения Св. Христовых Таин! Вот за какие пустяки св. Иоанн Креститель сподобил меня принять в свой Скит"[xxv].
Особенно проникновенно батюшка повествовал о том, как Божья воля постепенно выводила его из-под влияния мирских увлечений. Однажды, находясь с товарищами в Казанском оперном театре, Павел услышал внутренний голос, укоряющий его за душевную беспечность и призывающий покинуть это место. Как установил он позднее, это произошло в день памяти святителей Гурия и Варсонофия, Казанских чудотворцев: «Господи, да ведь это меня свт. Варсонофий вывел из театра! Теперь я думаю: какой глубокий смысл в событиях нашей жизни, как она располагается по какому-то особенному таинственному плану!"[xxvi] Своим духовным чадам о. Варсонофий будет настойчиво указывать на великое значение нашего молитвенного обращения к святым, на тесную соотнесенность времени и вечности, Церкви земной и Церкви небесной: «. каждый из поминаемых мною святых имел то или другое отношение к моей жизни. Например, в известный день происходит со мной какое-либо происшествие. Я замечаю святых, память которых совершается, и начинаю поминать их. Их имена запоминаются мне. Потом я замечал, что в день их памяти я бывал ими избавляем от неприятности или опасности."[xxvii]
Старец выделял также эпизод, когда, уже приняв решение об отъезде из Казани, увольнении с военной службы и кардинальном пересмотре всей жизни, он проезжал на извозчике мимо одной из городских церквей, по обыкновению перекрестился на икону Спасителя, где Он был изображен во весь рост, с распростертыми руками. И, хотя этот образ был давно привычен ему, теперь он ощутил непосредственное, личностное обращение к нему Самого Христа: «На этот раз я ехал задумавшись и опустив голову. Поднимаю голову и вдруг вижу эту самую икону, и мне будто кто-то прямо сказал в сердце: «Теперь ты Мой». Христос, казалось, прямо говорил мне: «Приидите ко Мне, вси труждающиися и обремененнии, и Аз упокою вы» (Мф. 11, 28). Никогда такого впечатления не было от этой иконы, как тогда. Я умилился, слезы выступили на глазах. Извозчик давно проехал, а перед моими глазами все стоит эта икона. Это так мне врезалось в память на всю жизнь. Я это считаю долгом сообщить вам"[xxviii].
Глубоко миссионерский характер имеют и передаваемые автором дневника воспоминания о. Варсонофия о вехах его таинственного пути от мирской жизни к монашеству, о духовно вразумляющем общении с наставником старцем Анатолием. Сквозным в этих автобиографических экскурсах становится ощущение сопряженности каждого из малозначимых, казалось бы, жизненных обстоятельств с благим, превосходящим любые земные премудрости Божьим попечением о спасении человека: «Я замечал в своей жизни, что недоуменные вопросы и вообще разные обстоятельства сами собой у меня разъяснялись иногда вскоре, а иногда через несколько лет. Поэтому я не особенно останавливался на разных недоумениях, веруя, что впоследствии это разъяснится. Помысел говорит: «А как же? А как же это?..» Я отвечаю: «Ладно, ладно, потом». И действительно, в свое время Господь посылал мне разрешение недоумений. Господь спасает нас, а не мы спасаемся: Он, Милосердный, спасает нас при нашем на то желании"[xxix]. Даже в поведении недоброжелательно настроенных к нам ближних таится, как убеждает преподобный, спасительная для нас же возможность духовного возрастания, что иллюстрируется примером об отношении старца к не расположенному к нему скитоначальнику: «Я веровал, что через него, как через поставленного на сие место, действует благодать"[xxx].
Примечательны и батюшкины рассказы о той духовной брани, которая сопутствовала началу его дальневосточной миссии, и о силе Иисусовой молитвы, послужившей в этих условиях мощным оружием в противостоянии внутренним и внешним искушениям: «Как ты сразу из Скита попадешь в многолюдство, да еще в женское общество сестер милосердия? Как они будут смотреть на тебя? Как на твое здоровье повлияет климат, к которому ты не привык? И прочее, и прочее. Но я только отбивался молитвой Иисусовой"[xxxi]. Многолетний молитвенный опыт человековедения привел старца к различению тех коварных козней, к которым прибегает враг рода человеческого для того, чтобы лишить душу Божьей благодати, поколебать в ней христианскую любовь к ближнему: «Вот видите, что диавол делает! Он может беседующим или встретившимся тому и другому представить лица совершенно иными, непохожими на действительность. Это нужно нам и всем всегда помнить, ибо враг пользуется этим для того, чтобы поселить между людьми, часто братьями и друзьями, ссору, раздор, ненависть"[xxxii].
В звучащих из уст старца суждениях об антихристианских устремлениях современного мира просматривается связь с его глубокими раздумьями как о перепутьях европейской и русской истории (от Великой Французской революции до событий 1905 г.)[xxxiii], так и об изъянах в устроении внутрицерковной жизни, допускающей порой, чтобы «дух плотоугодия вторгался и в святые обители"[xxxiv].
Церковное служение о. Варсонофия и его поучения стали живой, наглядной проповедью подлинно монашеского аскетического делания. В наставлениях послушнику Николаю Беляеву он не раз вел речь об иночестве как о великой духовной науке, постигаемой в молитвенной практике и смирении, как о «безбрежном море, исчерпать или переплыть"[xxxv] которое невозможно. В дневнике Н. Беляева запечатлены проникновенные, исполненные высокой поэзии изречения старца о монашестве как блаженстве, в котором предвосхищается райское состояние души: «Монашество есть блаженство, какое только возможно для человека на земле. Выше этого блаженства нет ничего. И это потому, что монашество дает ключ к внутренней жизни. Блаженство внутри нас, надо только открыть его. Полное блаженство — на Небе в будущей жизни, но нижняя степень его уже на земле, в той жизни оно только продолжается"[xxxvi].
Пропущенными через индивидуальный опыт монашеской жизни предстают в дневнике Н. Беляева и аскетические назидания преподобного Варсонофия, хотя, по осознанию своего недостоинства, он не выдвигал на первый план собственных прозрений, но часто опирался на святоотеческую традицию, называя имена аввы Дорофея, Феодора Студита, Иоанна Лествичника, а также своих великих оптинских предшественников — старцев Льва и Макария. Старец преподает урок нравственно ориентированной экзегезы Священного Писания, размышляя, в частности, о вере, надежде, любви как краеугольных камнях христианской добродетели: «В Евангелии обладателем веры является апостол Петр. «Ты еси Христос, Сын Бога Живаго» (Мф. 16, 16), — исповедует он, когда все, за исключением апостолов, считали Христа человеком; но и из апостолов он является представителем веры. Любовию обладает более других апостол и евангелист Иоанн Богослов. Представителем надежды является Иаков. Поэтому-то Христос, когда хотел показать Свою славу, преобразился именно пред этими учениками"[xxxvii].
Весьма содержательны беседы батюшки со своим послушником после исповеди, где он выделяет смирение в качестве главного духовного сокровища, говорит о драгоценности «сознания своей греховности"[xxxviii], о том, что именно смиренное самоукорение открывает личности верный путь к обузданию обуревающих ее страстей: «Когда мы себя укоряем, мы исполняемся силы, становимся сильнее духовно. Конечно, почему так, мы не знаем. Это закон духовной жизни. В борьбе со страстями, если и побеждаемся ими, но укоряем себя, каемся, смиряемся и продолжаем бороться, мы непрестанно идем вперед"[xxxix]. Смирение необходимо, как предупреждает старец, и в молитвенном труде, ибо оно сохраняет душу от впадения в прелесть: «Молиться о даровании молитвы внимательной можно, но молиться о даровании высоких молитвенных состояний, я полагаю, погрешительно. Это надо всецело предоставить Богу. Некоторые выпрашивали себе молитву высокой степени, Господь давал им по безграничному Своему милосердию, но им самим она не была впрок."[xl]
Прозорливо предвидя будущее пастырское служение своего ученика, старец научает его постигать и любить глубину церковного богослужебного устава[xli], приоткрывает перед ним сокровенные грани духовнической практики. Он обращает внимание на тяжесть неисповеданных грехов и на примере одного из эпизодов показывает, насколько важно для пастыря сподвигнуть кающегося на полное, искреннее сокрушение о темных сторонах своей душевной жизни: одна исповедница «таила свой грех, что и нужно диаволу, ибо за этот смертный грех она должна была идти во ад, да еще и самый грех неисповеданный разрушающе действует в человеке. Так что диавол держит в своих руках капитал, да на него еще проценты получает. А исповедью греха все это уничтожается. Поэтому-то диавол и не хотел выпускать из рук своих жертву и старался обмороком помешать исповеди"[xlii].
[i] Борис Оссовский — игумену Феодосию (Поморцеву) // Преподобный Варсонофий Оптинский. Беседы. Келейные записки. Духовные стихотворения. Воспоминания. Письма. «Венок на могилу Батюшки». Введенский ставропигиальный мужской монастырь Оптина Пустынь, 2009. С. 630.
[ii] Борис Оссовский — игумену Феодосию (Поморцеву) // Преподобный Варсонофий Оптинский Беседы. С. 631.
[iii] Там же.
[iv] Там же. С. 474. См. также: Концевич И.М. Духовная связь между праведным отцом Иоанном Кроншадтским и старцем Варсонофием // Концевич И.М. Оптина Пустынь и ее время. Введенский ставропигиальный мужской монастырь Оптина Пустынь, 2008. С. 374 — 381.
[v] Иеромонах Варсонофий (Плиханков) — настоятелю Оптиной Пустыни игумену Ксенофонту (Клюкину) // Преподобный Варсонофий Оптинский Беседы. С. 611.
[vi] См.: Концевич И.М. Старец Варсонофий и Лев Толстой // Концевич И.М. Указ. соч. С. 385 — 396.
[vii] Подробнее об оптинской «смуте» см.: Концевич И.М. Указ. соч. С. 396 — 406.
[viii] Преподобный Варсонофий Оптинский Беседы. С. 660.
[ix] Там же. С. 662, 661.
[x] Преподобный Варсонофий Оптинский Беседы. С. 679.
[xi] Священник Василий Шустин Отец Варсонофий Оптинский // Преподобный Варсонофий Оптинский Беседы. С. 483.
[xii] Священник Василий Шустин Указ. соч. С. 484.
[xiii] Там же. С. 487 — 488.
[xiv] Концевич И.М. Прозорливость старца Варсонофия // Концевич И.М. Указ. соч. С. 358 — 364.
[xv] Священник Василий Шустин Указ. соч. С. 485.
[xvi] Послушница Елена Шамонина Воспоминания о Батюшке // Преподобный Варсонофий Оптинский Беседы. С. 572.
[xvii] Мария Азанчевская Первая поездка в Оптину Пустынь // Преподобный Варсонофий Оптинский Беседы. С. 545.
[xviii] Послушница Елена Шамонина Указ. соч. С. 558.
[xix] Мария Азанчевская Указ. соч. С. 546.
[xx] Послушница Елена Шамонина Указ. соч. С. 574.
[xxi] Там же. С. 559.
[xxii] Священник Василий Тигров Святой уголок // Благословенная Оптина. Воспоминания паломников об обители и ее старцах. Изд-е Введенской Оптиной Пустыни, 1998. С. 82.
[xxiii] Дневник послушника Николая Беляева (преподобного оптинского старца Никона). Введенский ставропигиальный мужской монастырь Оптина Пустынь, 2010. С. 314.
[xxiv] Там же. С. 277.
[xxv] Дневник послушника Николая Беляева (преподобного оптинского старца Никона). С. 30.
[xxvi] Там же. С. 240.
[xxvii] Там же. С. 189.
[xxviii] Там же. С. 36.
[xxix] Дневник послушника Николая Беляева (преподобного оптинского старца Никона). С. 369, 16.
[xxx] Там же. С. 279.
[xxxi] Там же. С. 246.
[xxxii] Там же. С. 250.
[xxxiii] Дневник послушника Николая Беляева (преподобного оптинского старца Никона). С. 76 — 77.
[xxxiv] Там же. С. 86.
[xxxv] Там же. С. 16.
[xxxvi] Там же. С. 224.
[xxxvii] Дневник послушника Николая Беляева (преподобного оптинского старца Никона). С. 18.
[xxxviii] Там же. С. 132.
[xxxix] Там же. С. 149 — 150, 144.
[xl] Там же. С. 393.
[xli] Там же. С. 374.
[xlii] Там же. С. 256.
