 |
| Православие в Украине | Епископ Обуховский, викарий Киевской епархии Иона (Черепанов) | 06.12.2011 |
В последнее воскресенье ноября Свято-Троицкий Ионинский монастырь в Киеве отметил 20 лет со дня возрождения в обители богослужебной жизни.
Ионинский — это особое место, способное порвать все шаблоны, все стереотипы о Церкви. 
Где ещё на входе в храм можно прочесть «Фото и видеосъемка разрешена»? Где ещё можно увидеть табличку с сакраментальной надписью: «В нашем монастыре, по слову апостола Павла „жены в церкви — да молчат“, замечания имеет право делать только братия монастыря»? Здесь дам не будут отчитывать за наличие брюк, а юношей — за серьгу в ухе.
И в то же время здесь царит ни с чем несравнимая молитвенная атмосфера. Учитывая огромную миссионерскую работу, которую проводят ионинцы под руководством своего наместника — недавно архимандрита, а ныне уже три месяца как епископа Ионы (Черепанова), в церковной периодике обычно встречаются добрые отзывы об обители. Но, тем не менее, есть люди, которых бурная деятельность владыки Ионы и братии монастыря раздражает и вызывает резкую критику. Причем, высказываются недовольства и по поводу самой миссионерской деятельности, и таких, казалось бы, частных аспектов, как эстетические вкусы братии.
О том, что больше всего вызывает споров, и за что критикуют Ионинский, мы решили поговорить с владыкой-наместником. Например.
О новом статусе, современных старцах и монашеском чувстве юмора
— Владыка, вопрос, который я не могу обойти: как изменилась жизнь архимандрита Ионы после того, как он получил панагию?
— Не знаю даже, сложно сказать. Есть какие-то переживания. Милостью Божией, я продолжаю управлять монастырем и возглавлять Синодальный молодежный отдел, поэтому каких-то глобальных изменений не наблюдается. Могу сказать, что существенно изменился только богослужебный обиход, а круг обязанностей остался прежним.
Сложнее, наверное, быть правящим архиереем — значительно больше опасностей. На мое рукоположение, чтобы меня молитвенно поддержать, приехал проэстаменос (помощник игумена) монастыря Дохиар на Афоне архимандрит Гавриил, который провел на Святой горе более сорока лет. Так вот после моей первой архиерейской службы в Ионинском он пожелал мне, чтобы «ветер не унес мою голову». И действительно, архиерейское служение — очень опасное. Любая власть, в какой бы степени ею ни наделяли, не всегда благоприятно действует на человека. Поэтому, и правда, очень хотелось бы, чтобы ветер не унес мою голову.
— Многие считают, что монашество — это полный затвор, а монахи — такие мрачные седобородые старцы, которые вещают высокими церковнославянскими словесами о скором конце света, при этом сами довольно далеки от всяческих мирских проблем. Ионинский совсем таким представлениям не соответствует. А как появилась мысль о создании миссионерского монастыря?
— Сразу хочу сказать, что идеи создания миссионерского монастыря у нас никогда не было. Да и сейчас такая задача никоим образом не стоит. Все-таки основным деланием монаха было и остаётся монашеское: стремление к личному аскетизму, к непрестанной молитве, работа над искоренением своих страстей и так далее. В любом монастыре, где бы он ни находился — в городе, в селе или в какой-либо другой местности, — основная задача монаха — быть монахом.
Но так получилось, что, во-первых, наш монастырь расположен в городе, а во-вторых, Господь привёл сюда братию, которая неравнодушно относится к своему священническому служению. Все-таки священник — это не только совершитель таинств (в монастыре, собственно, священник для того и нужен, чтобы совершать Литургию), но и миссионер, и проповедник Слова Божьего. Ведь мы все — ученики и последователи апостола Павла, кто-то более старательный, кто-то менее. И апостол Павел довольно конкретно сказал: «Горе мне, если не благовествую». И, действительно, горе нам, если при такой благоприятной обстановке мы не занимаемся благовестием. Братия нашей обители стремилась следовать слову апостола, и так получилось, что мы, не желая специально делать монастырь каким-то миссионерским, по факту получились именно таким.
— Значит, с «мрачными монахами» у Вас в обители не сложилось?
— Знаете, милостью Божьей, я имел возможность общаться с настоящими старцами. Не с новодельными «чудотворцами» местного разлива, а с людьми, которые всю жизнь прожили, к примеру, на Святой горе Афон.
Наш монастырь уже много лет дружит с афонским монастырем Дохиар. Он известен тем, что там находится чудотворная икона Божией Матери «Скоропослушница», а также славится своим игуменом. Игумен — архимандрит Григорий — это действительно, настоящий живой старец. Человек, который продолжает традицию, переданную ему двумя его учителями, ныне прославленными в лике святых — это преподобные Амфилохий Патмосский и Филофей (Зервакос). Он тесно общался также со старцем Тихоном Русским, с Паисием Святогорцем. Это человек, который действительно обладает духовным рассуждением, духовным опытом, и к нему приезжают за советом или на исповедь игумены других афонских обителей. А игумен на Афоне — это духовник всей братии, исповедует исключительно он и никто другой.
И я видел, как он живёт, его стиль общения с людьми. Это не набор пошлых стандартов, принятый у некоторой части православных: потупленный взор, невнятные какие-то изречения, пугания антихристом, концом света и тому подобные мрачные вещи. Во-первых, отец Григорий — человек с замечательным чувством юмора. Во-вторых — блестяще образованный, но при этом совершенно по-евангельски простой и смиренный. Ведь есть знание, которое надмевает, когда человек кичится и всячески бравирует своими реальными или мнимыми достижениями. А то, что отец Григорий окончил богословский факультет Афинского университета, то есть, достаточно серьезно образован, на самом деле мало кто знает.
Ко всему, он всегда очень четко осознает, подобно апостолу Павлу, с каким человеком разговаривает — ведь апостол говорил с иудеями, употребляя иудейскую терминологию, а с язычниками — в контексте языческих представлений. И геронда (принятое на Афоне обращение к игумену), когда отвечает на какие-то вопросы, делает это на уровне своего собеседника.
Как-то с нами из Украины приехал на Святую гору паломник, весьма начитанный в святоотеческой литературе и довольно подкованный в богословских понятиях, но практически невоцерковленный. И он задал геронде, казалось бы, самый простой вопрос: допустимо ли христианину читать нехристианские книги. Геронда отвечал где-то минут пятнадцать, и при этом совершенно преобразился. Он стал раскрывать тему с разных сторон: сначала один слой, потом другой, потом третий. Многослойно, поэтапно разложил всё по полочкам. Вопрошающий был ошарашен и удивлён, и видно было, что человек в ходе ответа на этот конкретный вопрос получил ответы и на многие другие свои недоумения. И в этот свой приезд в монастырь он впервые в жизни исповедался и причастился.
Вот такие есть старцы. Их жизнь — это не «понты для приезжих», они так живут на протяжении десятилетий. И если они настолько живо и охотно, и радостно общаются с приходящими, задающими им вопросы, то что же о нас говорить — тех, кто в городе и просто обязаны быть в той или иной мере миссионерами? Это, еще раз повторю, не основное делание, основное — монашеское. Но существует ещё такое понятие, как «поделие», дополнительное дело. Так вот и выходит.
— Значит, основной для Вас пример — Афон?
— Настолько, насколько можно ему подражать. Еще все-таки Афон очень отрезвляет. Бывает, когда что-то получается, какие-то проекты удаются, что-то складывается, начинаешь задирать нос: «А я не так уж плох, у меня всё нормально. Вот, и помолился, и газетку выпустил.» Начинаешь предаваться немощи самолюбования. А когда на Афон съездишь, посмотришь, как люди живут, то понимаешь, как тебе далеко до настоящей монашеской жизни, насколько «всё плохо и все запущено», и сколько ещё предстоит над собой работать.
О «пупсах» на иконах, или Так ли уж владыка-наместник не любит украинское барокко
— Хотелось бы поговорить об эстетическом аспекте. Вашу обитель иногда обвиняют в эдакой «грекофилии». Ведь есть такой стереотип, что, раз уж мы русская церковь, то и иконопись наша должна быть «русской», то есть, ориентироваться исключительно на так называемый «рублевско-дионисиевский» стиль (стиль русской иконописи XV—XVI вв.ека). Либо же, напротив, мы — украинская церковь, а значит, наша икона должна дублировать украинское барокко…
— Я немножко перебью. Вот если бы сейчас были мастера, которые могли бы воспроизвести это самое барокко в его лучших проявлениях, то это другое дело. Но, к сожалению, в современном исполнении мы видим лишь каких-то «пупсиков». Это даже барокко не назовёшь.
— Тем не менее, в Ионинском ориентируются на Византию. Это дань любви к Афону?
— Не совсем. Храм нам достался с росписями XIX — начала XX века, и то, что сохранилось, мы отреставрировали. Но всё, что делалось после (киоты, иконостасы), ориентируется больше на Византию. Конечно, творчество Дионисия — это один из лучших проявлений русской иконописи, но всё же я считаю, что нужно ориентироваться на то, что ближе к истокам. А истоки, в моем понимании, — это тот период, когда мы принимали от Византии крещение. Но, в любом случае, нельзя говорить, что тот период хорош, а тот плох.
— Ну, если пройтись по храму, то у Вас можно увидеть иконы и строгановской школы, и уже помянутый «рублевско-дионисиевский» стиль, и Палеологов.
— Мне лично ближе палеологовский стиль, и именно в этом направлении я стараюсь заказывать иконы. Но это вопрос личного предпочтения, и не значит, что что-то другое плохо.
К тому же, поскольку реконструкция и украшение нашего храма проходило в несколько этапов, то нет и единого стиля в иконах.
— Упреки в «грекофилии» можно услышать и в отношении ионинского пения.
— В этом плане я тоже не категоричен. Согласен с тем, что наиболее верно византийское, но в то же время не могу отвергать и другие стили. Отталкиваюсь от того, что мне по сердцу или не по сердцу.
Есть знаменное пение, понятно, что существуют и его почитатели. Но мне оно уныло и утомительно, и порой кажется безжизненным. Как-то я был на подворье Оптиной пустыни в Санкт-Петербурге — кстати, бывшее подворье Киево-Печерской Лавры. И вот там хор исполняет в основном знаменное пение, причем, исполняет идеально, четко. Но после Литургии я несколько подустал.
И в отношении партесного пения нельзя быть категоричным, мол, якобы всё это «тлетворное влияние запада» и не имеет права на существование. Если взять киево-печерский распев, то в рамках партесного пения ничего лучше не придумали. Ничто не может сравниться с Великим покаянным каноном Андрея Критского, «На реках вавилонских». В этой музыке, конечно, много не только духовного, но и душевного, но всё-таки, оно имеет право быть.
Одно могу сказать точно: в церковном искусстве я противник попсы в любом её проявлении — будь то пение, литература или иконопись.
О языке богослужения, «гетто» для глухих, или Какой процент «продвинутых» прихожан знают, что такое Херувимская
— Если перейти от эстетики к миссионерской деятельности монастыря, то определённый негатив приходилось слышать, как ни странно, об индивидуальной работе Вашей обители со слабослышащими людьми. Дескать, уделяя им такое пристальное внимание (богослужения с сурдопереводом и т. д.), мы загоняем их в ещё большее гетто. Дескать, почему они не могут просто присутствовать в храме и следить за службой по книжке?
— Очевидно, те, кто выступают против, просто никогда не общались с глухими людьми, не знают особенностей их мировосприятия.
Во-первых, чтобы следить, как Вы говорите, за службой по книжке, нужно иметь при себе несколько богослужебных книг: хотя бы Октоих, Евангелие, Апостол с закладками там, где сегодня будут читать.
Во-вторых, даже обычный человек для восприятия службы должен быть достаточно богословски подготовлен. А если сделать опрос среди верующих, даже на приходах, скажем так, «продвинутых» — кто действительно понимает богослужение, то таких будет процентов 20. Знаете, я для себя с удивлением узнал, что многие ходят по много лет в храм, так и не знают, что такое Херувимская, не понимают, что происходит за Царскими вратами в то время, когда возглашается «Святая Святым», что там дальше делается. Люди не знают и, что трагичнее всего, не хотят знать.
Тем более, какой спрос с глухих людей? У них совсем другое мировосприятие, они по-другому все ощущают. Если им не перевести, не растолковать, они точно ничего не узнают. У них совсем другое восприятие богословской терминологии, и нужно богословские термины объяснять какими-то понятными словами. Ведь перевод одного только понятия может состоять из нескольких слов. И чтобы они поняли, что-то приходится упрощать. Очень многое построено на нюансах, на каких-то эмоциях, на том, что не сможет передать печатный текст.
И плоды есть. К нам же ходят люди, которые уже достаточно давно воцерковлены и до этого стояли в храме, ничего не понимая, не слыша песнопений, крестясь в то время, когда все остальные крестятся. Они до этого не общались в церкви и знали лишь какую-то поверхностную информацию. Но, слава Богу, теперь у нас есть хороший священник — отец Григорий Крыжановский, который исповедует их. Ведь они не могут просто так исповедаться, обычно пишут на бумажке и приносят ее священнику, но при этом лишены возможности задать какие-либо вопросы, получить обратную связь. А отец Григорий исповедует их в специальном маленьком закутке на клиросе, где никто их не видит, и там они могут на языке жестов выяснить все вопросы, пообщаться с духовником. Поэтому крайне ошибочно считать, что такие люди могут быть сами по себе.
— И в этом контексте нельзя не поднять известный противоречивый вопрос: как Вы относитесь к переводам богослужения на современные (русский, украинский и прочие) языки?
— А вот в этом я достаточно категоричен: богослужение, на мой взгляд, должно быть обязательно на церковнославянском. Во-первых, потому, что это язык универсальный. И теоретически любой православный болгарин, серб, белорус, русский, приехав в страну, где совершается богослужение на церковнославянском языке, сможет всё понимать.
Я, например, был как-то в Сербии на службе, которая совершается на сербском языке, и понял где-то порядка 25 процентов, остальное все ушло в никуда. Это одна причина.
Во-вторых, не такой уже и «непонятный» славянский язык. Но если есть курсы, где люди изучают английский за месяц, то человек, который имеет отношение к славянской культуре, хотя бы в школе что-то проходил, хоть как-то поверхностно «Слово о полку Игореве» изучал, и у него все эти слова на слуху, тем более разберется в славянском тексте. А тому, кто не хочет погружаться в церковную культуру, ему хоть на русский, хоть на украинский переводи — он все равно будет хлопать ушами и ничего не поймет.
В этой связи я очень рад, что в Киеве появился приход, где проводятся службы на украинском языке — Преображенский храм на Теремках. Считаю, что это мудрое решение священноначалия, потому что таким образом те, для кого язык является камнем преткновения, получили возможность воспринимать богослужение на том языке, на котором им хочется.
Но ведь часто говорят: «От якби служили б українською мовою, ми б ходили до церкви. А так не будемо ходити, бо нічого не розуміємо». Такие слова, убежден, — не более чем «отмазка», которой люди пытаются оправдать свое нежелание ходить в храм. Есть приходы с современным русским языком богослужения и в России, но они отнюдь не ломятся от прихожан.
В свое время, в отличие от тогдашнего Киевского митрополита Филарета, очень правильный шаг сделал Минский митрополит Филарет. Когда во времена Перестройки начались автокефальные движения в Белорусской Церкви, он благословил, чтобы в одном из центральных минских храмов совершалось богослужение на белорусском языке. И те люди, для которых язык действительно был преткновением, имели возможность ходить на эти службы. Так очень многие напряженности сгладились, и никакого автокефального раскола в Беларуси не произошло. Конечно, там была немного иная ситуация, нежели у нас, но во всяком случае митрополит смог направить чаяния определенной группы верующих в конструктивное русло.
О неученых монахах, межпартийных сварах и о том, каков в конце концов спрос со священнослужителя
— Возвращаясь к вопросу о том, какими должны быть современные монастыри и монахи, хотелось бы уточнить такой момент. Не секрет, к сожалению, что некоторые монастыри у нас являются рассадниками суеверий. Как Вы считаете, насколько было бы актуально для наших реалий создать некую семинарию для монашествующих?
— Действительно, есть такое превратное мнение, что монах должен быть необразован, не начитан. Я убежден, что монах должен быть начитан хотя бы в святоотеческих книгах. Потому что без них невозможно преуспеть духовно. Потому что без них будет какое-то самочиние, жизнь по принципу «сам себе режиссер». Человек, который читает святых отцов, по определению не может быть мракобесом. Всё-таки святые отцы очень ясны, прозрачны и трезвы.
Ну, а насчёт образования, то есть такое выражение: «Невольник — не богомольник». Пусть даже и создадут какую-то специальную семинарию для монахов. Но если человек не хочет учиться и считает по примеру одного персонажа: «взять бы книги все да сжечь», то иди — не иди в семинарию — толку никакого всё равно не будет.
Но на сегодняшний день практически во всех киевских монастырях братия учится в КДАиС. Некоторые наши братья учатся в Свято-Тихоновском богословском университете в Москве. То есть, в столице в этом отношении получше. Учиться, я считаю, нужно; закончить хотя бы семинарский курс для монаха — обязательно. Хотя, раз уж человек пришел в монастырь, то очевидно, какие-то знания о православной жизни он имеет. Но семинария даёт систему, человек по-другому начинает воспринимать Православие. По себе знаю: я поступил в семинарию, уже будучи воцерковленным лет пять. Прочел на тот момент определенное количество книг, с кем-то общался и какой-то набор знаний, конечно, имел. Но когда начал учиться, это все стало становиться на свои места.
— И напоследок. Владыка Иона никогда не был замечен в каких-то «межпартийных» сварах. Как удается сохранить равновесие?
— Есть слова замечательные: «Аще возможно, будьте в мире со всеми». Я стараюсь всегда помнить, что Церковь Христова не может быть зажата в узкие, чем-то ограниченные рамки. Ведь мы знаем, насколько Православие многогранно. Есть православные эфиопы, которые пляшут во время богослужения. Есть Финская Православная Церковь, которая даже Пасху празднует по новому стилю. Есть афонские старцы, которые подвизаются «по полной программе», а есть наоборот, какие-то европейские приходы, у которых упрощено всё, что только можно.
Но у нас одна Чаша, одна Евхаристия. И если мы едины, то нельзя, я считаю, говорить, что-то правильно, а то — не правильно, то лучше, а то — хуже. Если человек во Христе, если человек причащается с нами одного и того же Тела и Крови Христовых, то, значит, он православный.
Вот и в Киеве у нас есть и «обновленцы», и «зилоты», но все они пребывают под омофором нашего Блаженнейшего Митрополита. И все за него молятся. Причем, молятся искренне, потому что есть потребность за него молиться не за страх, а за совесть.
Так же и во всей Церкви.
— В завершение — традиционный вопрос. Вам не страшно служить Евхаристию?
— Это сложно выразить словами. Кому много дается, с того больше спросится. Один спрос с мирянина, и совсем другой — со священнослужителя. Когда начинаешь задумываться и понимать, какую принял ответственность и как вообще за это придется отвечать, тогда становится очень страшно. Бывает по-всякому, но важно «не привыкать», не терять благоговения.
— Спасибо большое за беседу!
Беседовал Дмитрий Марченко
