 |
| Эксперт | Владимир Легойда | 01.12.2011 |
В православной среде ходит анекдот. У женщины, стоящей в храме у свечного ящика,
спрашивают: «Ну как, берут „Фому“?» — «Нет, не берут». — «Почему?» — «А смотрят — это что за журнал?» — «Для сомневающихся». — «А я не сомневаюсь» — и дальше идут.
Между тем «Фому» — православный журнал для сомневающихся, как заявлено на обложке, — читают уже 15 лет. Более того, передают из рук в руки. При тираже 36 тыс. экземпляров аудитория одного выпуска достигает 324 тыс. человек. Это чаще всего высокообразованные, социально активные, молодые и среднего возраста люди — деятели науки и культуры, преподаватели, врачи, чиновники, директора предприятий, менеджеры, специалисты, рабочие, студенты (см. график в конце старницы).
Глядя на результаты замеров аудитории «Фомы», лично я удивилась тому, насколько она близка — по составу и по величине — аудитории «Эксперта». То есть речь в основном идет о среднем классе, который сформировался во второй половине 1990-х — начале 2000-х годов и стал движущей силой строительства новой, некоммунистической России. Получается, что к портрету этого социального слоя необходимо добавить один важный штрих — интерес к православию. И сомнения.
Об этих сомнениях и миссии «Фомы» рассказывает главный редактор журнала Владимир Легойда.
— А правда, нет ли в концепции «Фомы» противоречия между лояльностью аудитории и миссией журнала? Или ваша миссия — питать сомнения, а не развеивать?
— Мы на эту тему много и серьезно говорили с моим другом и соратником в создании журнала Владимиром Гурболиковым. Потому что человек без сомнений — это как бы мертвый человек. Ведь существует два типа сомнений. Одно сомнение — про которое Евангелие говорит, что сомневающийся не тверд в своих путях: если ты каждый день сомневаешься, веришь ты в Бога или не веришь, соблюдать заповеди или не соблюдать… А другое сомнение — это сомнение Фомы. Фома — это не пионер из известного стихотворения, который не верил, что в реке крокодилы водятся, и те его съели. Апостол Фома — человек, который был очень предан Христу. Именно он говорит — пойдем и умрем вместе с Ним. Но потом, когда после распятия апостолы сказали ему, что видели Воскресшего, он вдруг не верит. Не потому, что скептик. Напротив, он очень хочет, чтобы Христос воскрес. Но вид апостолов его не убеждает. И только когда Христос говорит: «Подай руку твою и вложи в ребра мои» — Фома ему отвечает: «Господь мой и Бог мой». Он уже не сомневается, он исповедует Христа Богом, фактически произносит символ веры. И я думаю, что большая часть нашей аудитории сомневающихся за 15 лет существования журнала уже переместилась из-за церковной ограды в храм. А нам из-за этого приходится печатать больше материалов, посвященных тому, что в церкви называется катехизацией.
— Вы сами к моменту создания журнала в 1996 году тоже прошли этот путь — от сомнений к вере?
— Как у многих из нашего поколения, мой приход к православию произошел на волне празднования тысячелетия Крещения Руси. Сначала это было переосмысление русской литературы, потом — знакомство с русской философией, которая стала вдруг доступна, можно было прочитать Соловьева, Бердяева, Булгакова, Франка… А потом, уже в институте (я окончил факультет международной журналистики МГИМО), я стал в церковь ходить. Во время учебы год провел в США, там познакомился с одной православной общиной. Увидел людей, сохранивших связь с дореволюционной Россией… Собственно, идея «Фомы» родилась в Штатах. Американские православные монахи делали журнал Death to the World — для панков. Обыгрывалась панковская идея «смерти мира» и монашеская идея «умирания для мира». Журнал был черно-белый, печатался на принтере, и я немного редакции помогал.
— Первый номер «Фомы» тоже черно-белый, но отпечатан он был все же в типографии. Кто его финансировал?
— Вообще-то мы его сделали еще в 1995 году. На коленке буквально — колонтитулы вручную выклеивали. И потом ходили и всем показывали макет. Все говорили: о, как здорово, почему это до сих пор не издано? Мы отвечали: как почему, денег нет. А денег ни у кого нет, нам говорили. Так прошел почти год. Потом одному священнику показали, он задал тот же вопрос. Мы дали привычный ответ. Он говорит: «Сколько надо?» Если я не ошибаюсь, нужен был миллион рублей или даже больше на выпуск одного номера. Он повернулся, вытащил деньги из сейфа, причем не потому, что ему некуда их было девать, а оторвал от прихода своего, и сказал: «Сможете — отдадите». Напечатали 999 экземпляров.
— В то время православной прессы в стране не было?
— Были официальный журнал Московской патриархии и «Православная беседа». В 1994 году стал выходить замечательный журнал «Альфа и Омега», его сделала Марина Андреевна Журинская при участии Сергея Сергеевича Аверинцева, но небольшим тиражом. А потребность была огромная. Мы это очень хорошо ощущали, поскольку, воцерковившись и находясь в светском окружении, вынуждены были отвечать на множество вопросов друзей, знакомых. И наступали моменты, когда хотелось сказать: ну возьми, почитай. А дать было нечего. Потому что святых отцов, да еще с дореволюционными ятями и ерами, не каждый будет читать. Ведь тогда в православном книгоиздании царствовал репринт дореволюционных книг.
— А что вы предложили своему читателю?
— Мы определили свое кредо как разговор о Боге через личность. То есть это журнал для человека, а не для аудитории — это первое. А второе — понятный язык, а не язык православной субкультуры. Это важно, потому что воцерковляющийся человек, как любой член какого-то сообщества, хоть мотогонщиков, стремится освоить его «профессиональный жаргон». Если вам человек вместо «спасибо» говорит «спаси, Господи», он маркируется: мы с тобой одной крови. А если вы не отвечаете ему «во славу Божию», то он может и засомневаться: одной ли? Хотя ведь «спасибо» и происходит от «спаси Бог». Так вот, для многих принадлежность к субкультуре воспринимается как самая главная часть веры. А это не так. Потому что дальше начинается, например, одежда. В девяностые годы православного человека всегда можно было сразу увидеть: у девушки длинная юбка, взгляд в пол. Все же начитались книжек о монашестве и переносили это на себя. Так вот, мы затеяли внесубкультурный разговор, на понятном языке. И задача наша была не поучать, не читать проповеди, а вести диалог. Хотя, конечно, и о субкультуре рассказывали и рассказываем — это и важно, и просто интересно.
И еще у нас был такой девиз, от которого мы и сегодня не отказались, — показать красоту православия. Это идея отца Валентина Свенцицкого, был такой исповедник в XX веке. Мы не проблематизируем, не рассматриваем «под лупой» поле церковной жизни. А вот приход к Богу, глобальные вопросы человека: зачем, почему — для нас всегда были важны. То есть мы в каком-то смысле дерзновенно хотели уподобить свой журнал иконе. Икона — это же не портрет, она не выписывает морщины, не передает выражения лица. Икона показывает только Бога, возьмите любое изображение. Самое главное на иконе — это золотой фон, Царствие Небесное. Хотя, конечно, сравнение с иконой очень условное, на правах метафоры.
— Угадали ли вы с концепцией? Как развивался проект?
— Дело в том, что мы в журналистике кое-что понимали, а вот в медиаиндустрии — ничего. У нас не было ни периодичности, ни бизнес-плана, ни распространения. Мы могли выпустить три номера в год. Только в 2005 году мы решили, что надо делать нормальный журнал: цветной, регулярный. Тогда наши друзья, ставшие к тому времени успешными бизнесменами, сказали, что поддержат нас. И мы в 2005 году выпустили шесть номеров, в 2006 году — девять, а с 2007 года мы ежемесячный журнал. С этого времени наши тиражи стали расти.
— Значит, в принципе угадали?
— Да, хотя ежемесячный выход внес в концепцию журнала свои коррективы. Мы стали думать, как это предложить массовому читателю, и тогда, например, была пересмотрена концепция обложки. До этого мы запретили себе использовать на обложке лицо. Из-за названия, нам казалось, что человек будет восприниматься как апостол и что это недопустимо. Поэтому у нас на обложке чего только не было: какие-то слонята, лилии и так далее. Искали образ. Но тут мы поняли, что ничего лучше, чем известное лицо, для обложки придумать нельзя, это принцип всех глянцевых журналов. А в нашем случае он должен еще и бить неожиданностью. В семидесятые годы, по-моему, у «Эсквайра» был главный художник, чьи обложки считались лучшими, он говорил, что каждая обложка должна производить эффект пинка под зад. Конечно, мы никогда не рассуждали в такой стилистике, но эффект неожиданности закладывали сознательно. Если человек идет и видит на обложке, например, Дмитрия Дюжева, он уже останавливается. А дальше он смотрит: крест, православный журнал, и написано что-то о вере, а не о личной жизни. За это нас, кстати, стали обзывать православным глянцем, гламуром. Но на этом — привлечении известных людей — наше сходство с глянцем и заканчивается. Достаточно взять любой глянцевый журнал и сравнить тексты, чтобы увидеть, что это небо и земля, даже интервью с одними и теми же людьми.
— В чем именно состоит разница?
— Многие «селебритиз» мне прямо говорили, что в глянцевых журналах безжалостно выбрасывают из интервью мировоззренческие вещи, любые попытки рассуждений. А у нас наоборот. Критерием «проходимости» материала является то, о чем Достоевский написал в «Подростке»: нужно быть слишком подло влюбленным в самого себя, чтобы без стыда писать о себе. Наш собеседник — тот, кто готов искренне и всерьез говорить о себе. А это всегда со стыдом. Когда, например, Михаил Леонтьев, у которого образ такого брутального информационного киллера, говорит: «Я плохой православный, я плачу» и так далее, это не может не задевать. Он не рассказывает, какой он замечательный. Известные люди раскрываются у нас совершенно неожиданным образом. Конечно, бывали и осечки, когда не получалось такого разговора. Но это тоже, кстати, интересно, и мы все равно публиковали такие беседы. Потому что человек, допустим, широко известен как православный, но читатель может сам сделать вывод, так это или не так, что для него на самом деле православие.
В чем еще парадокс «Фомы»? В том, что мы обложкой и фотографиями заявляемся в нише глянца, а работаем фактически в нише еженедельников. (Кстати, православных еженедельников нет.) Если у нас печатались интервью с Валерием Фадеевым и Александром Приваловым из «Эксперта», какой же это глянец? Или историк Феликс Разумовский — его вряд ли будут в глянце печатать. Или Михаил Тарусин, который представлял в «Фоме» проект «Реальная Россия» Института общественного проектирования. Мы делали несколько материалов с Радием Ивановичем Илькаевым, научным руководителем Российского федерального ядерного центра. Юрий Пивоваров, директор ИНИОНа, часто дает нам комментарии.
Но, с другой стороны, мы, конечно, ежемесячный журнал и на «актуальщину» практически не отзываемся. У нас есть рубрика «письма», которая вообще из прошлого века, не блоги, а именно письма в редакцию. До кризиса у нас были литературные странички довольно большие, но сейчас мы вынуждены сократить объем журнала и оставили только поэзию, и то через номер.
Думаю, что большая часть нашей аудитории сомневающихся за 15 лет существования журнала уже переместилась из-за церковной ограды в храм
— Православных поэтов печатаете?
— С поэзией поступаем жестко. Мы, чтобы от всех сумасшедших поэтов освободиться (а это беда любой редакции), договорились с «Новым миром». Рубрику «Строфы» у нас ведет их редактор отдела поэзии Павел Крючков. Поэтому всех поэтов отправляем в «Новый мир». Меня один друг даже за тещу просил, я говорю: теща — это святое, но только через «Новый мир».
— Культурный блок у вас, судя по всему, весьма насыщен.
— Да, потому что христианство интересно и как культурообразующий феномен. Про живопись, про кино мы очень много пишем.
— Вот про рок-музыку я недавно увидела статью и удивилась: неужели это интересно с точки зрения культуры или тем более православия?
— Здесь два момента. Первый — сама тема. Она, безусловно, интересна не всем. Мне, например, не очень интересна. Но выбранный способ разговора — через людей и основу творчества — позволяет эту тему осмыслить по-христиански. Второй — подача темы и авторы. Например, тексты Журинской, известного лингвиста. Почитайте ее статью про Цоя — получите удовольствие. И дело не только в Цое. У нас были споры в редакции, можно ли публиковать такой большой по объему и для многих сложный текст. Я тогда сказал, что, во-первых, это наш ответ всем, кто говорит, что мы попса и гламур. Пусть дочитают до конца хотя бы. А во-вторых, если взять тексты настоящих литераторов (как Достоевский говорил о себе: литератор), это ведь тексты самодостаточные. Поэтому для меня текст Журинской о Цое интересен не только из-за Цоя, а потому, что это интеллектуальная работа высокого уровня, там потрясающие аллюзии: она вдруг находит параллели с Ахматовой или с древним изображением музыканта… Кстати, именно Марина Андреевна сформулировала, что журнал, который себя назвал православным, должен быть христоцентричным. А это не обязательно слово «Христос» повторять в каждой строчке. Это разговор о главных вещах, о пути человека к Богу. И рок-музыка тоже может быть поводом к такому разговору.
— Вы сказали, что не сосредоточиваетесь на проблемах церковной жизни. А почему, ведь это тоже, наверное, волнует людей сомневающихся?
— Потому что это деликатная тема, и чаще всего журналисты толкуют ее превратно. Скажем, про приют в Боголюбове — помните, была такая история? Мы ничего про это не писали. Почему? Потому что я прекрасно понимаю, что, во-первых, написали и показали очень много неправды, а во-вторых, у нас на один проблемный приют десятки хороших, о них никто ничего не говорит, и мы вот об этих приютах пишем. Или вот сегодня много пишут про якобы сращивание церкви с государством. Но любой мало-мальски образованный человек понимает, что Русская церковь, за всю историю своего существования, никогда не была так свободна от государства, как сегодня. Кроме того, если хотите, нерв церковной жизни — не в отношениях с государством. Но в отношениях пастыря с паствой. В том, что человек обретает в храме, видит ли он связь услышанной проповеди со своей жизнью, становится ли он другим… Именно на это сегодня направлены все те изменения, которые проходят в церковной жизни в последние годы. Церковь стремится стать ближе к людям, поэтому создаются новые епархии, строятся новые храмы… Если в епархии 300 или более храмов, их, во-первых, только за несколько лет епископ сможет по разу посетить, а во-вторых, вроде бы и стимула нет новые приходы создавать. И насколько хорошо может в такой ситуации архиерей знать жизнь собственной епархии? Священников тоже должно быть больше. Люди порой говорят: приходим в храм, а он закрыт. Конечно, если в храме один священник, он же не может круглосуточно там находиться, он ведь многих прихожан еще и на дому посещает, например, причащает тех, кто в храм не может по состоянию здоровья ходить. Или почему у нас в Москве человек час стоит в очереди на исповедь, а потом две минуты исповедуется? Не хватает храмов, не хватает священников. Вот почему патриарх настаивает на конкретных изменениях. Поэтому сегодня на информационных досках многих храмов стали появляться мобильные телефоны настоятелей. У нас даже есть архиереи, которые свои мобильные телефоны сообщают прихожанам храмов.
— Об этом-то вы пишете?
— Конечно.
— Есть ли у «Фомы» перспективы дальнейшего роста тиража, аудитории?
— При определенных усилиях и средствах я вполне вижу тираж в 50 тысяч. То есть контент, как сейчас принято говорить, который мы делаем, может быть востребован большим числом людей. Проблема в том, что у нас практически нет бюджета развития, рекламы, и мы каждый номер выпускаем с дефицитом. Помогают наши благодетели. Журнал продается главным образом в больших городах — Москве, Петербурге, Екатеринбурге, Новосибирске, я имею в виду светскую розницу. Для провинции он слишком дорог — стоит 100 рублей. Но радикального, на порядок, увеличения тиража я не вижу. Если только не начать печатать ответы на вопросы, допустим, кому молиться, чтобы выйти замуж. Знаете, какие были два хита православного книгоиздания в девяностые годы? Книжки «Как себя вести на кладбище» и «Когда болеют дети». Все сметалось, один за другим тиражи. Пойти по этому пути можно, но какую роль будет играть такое издание?
— Чего удалось добиться «Фоме» за эти 15 лет, как вы полагаете?
— Существует набор ложных стереотипов относительно церкви, и какие-то из них уходят, может быть, не без участия «Фомы» и других СМИ. Например, что церковь — это старые бабушки, а христианство антиинтеллектуально. Этот стереотип мы из Советского Союза вынесли, и если настоящие интеллектуалы всегда знали, что это не так, то обыватель считал, что это суеверие, враки. Потом стереотип насчет успеха-неуспеха. Почему мы публиковали у себя предпринимателей, экономистов? Чтобы они высказывались. Потому что у нас специфическим образом интерпретированный Макс Вебер до сих пор заставляет многих говорить, что православие мешает развитию экономики, что, конечно, ерунда.
Ну, а с точки зрения самого журнала чего мы добились точно, так это узнаваемости в определенных средах. Мы всегда понимали, что это журнал не для всех, но в первую очередь для образованных людей. Но в принципе он, конечно, самый известный на сегодняшний день из православных печатных СМИ.
http://expert.ru/expert/2011/47/somnevatsya--ne-znachit-ne-verit/
