Русское сердце Арктики

Автор этой статьи уже знаком нашим читателям (Радуга над Кажирово, Крещение в Кажирово, «Вера»,. 447, 581). В 90-е годы Владимир Михайлович вместе со своей семьёй приехал из Москвы в село Кажирово Костромской области и почти с нуля восстановил здесь храм, который освятили во имя Царственных мучеников. Здесь, в Ветлужских лесах, он работает охотоведом. В последнее время активно сотрудничает со Всемирным фондом дикой природы, бывает в дальних командировках.

В нынешнем году он в очередной раз съездил в Якутию, где его заинтересовала не только «дикая природа». Вот что он рассказывает…

Дорога в Станчик

Ещё семь лет назад, будучи в Якутии в устье Индигирки, я впервые услышал о поселении людей из Новгородских земель, которое возникло в этих краях в далёком XVI веке. Оно было названо Русским Устьем, и его население сохранилось до сих пор, не ассимилируясь среди аборигенных народностей. Увидел фотографию самого северного в мире православного храма тех времён, построенного из плавника среди тундры, в тысяче километров от ближайшего крупноствольного леса. Увидеть тогда всё своими глазами, к сожалению, не довелось, но желание прикоснуться к этой святыне, увидеть потомков наших соотечественников, более четырёх веков хранивших культуру своих неведомых предков в самом сердце Арктики, росло с каждым годом. И вот время пришло. Для учёта белого медведя наша группа должна была из посёлка Чокурдах, что расположен на берегу Индигирки, на снегоходах достичь побережья Северного Ледовитого океана. Напрямую это 240 км по заснеженной тундре — и как раз по тем местам, где вот уже более четырёх столетий живут и трудятся русские люди, потомки мореходов и землепроходцев. Старинная церковка Знаменской иконы Божией Матери стоит посреди тундры в 100 км от ближайшего жилья на Колымской протоке Индигирки, в местечке, сохранившем своё древнее название — Станчик. В предчувствии встречи с ней спрашиваю у местных участников экспедиции:

- На Станчик мы попадём?

- Нет, это далеко в стороне от нашего маршрута, — отвечают.

- И что, никаких вариантов?

- Никаких. Горючего рассчитано строго по маршруту.

Грустно. Снова быть рядом и так и не увидеть то, к чему стремился последние годы. Очень грустно… Но человек предполагает, а Господь располагает. За сутки до старта экспедиции в инспекцию охраны природы «случайно» зашёл один из местных жителей и обмолвился, что два года назад на устье реки Алазея он наблюдал несколько белых медведей с медвежатами и оставленные ими берлоги. Тут же было принято решение разделиться на две группы и одной из них отправляться на Алазею. Ну и, разумеется, путь этой группы проходил мимо Станчика.

«Аркадия»

Что же предстояло нам увидеть? Вспомнилось то, что уже читал об этом русском поселении. В 1911 году член ЦК партии эсеров В. М. Зензинов после очередного побега из ссылки был выслан царским правительством на «край земли» — в Русское Устье. Вот выдержки из его книги «Старинные люди у холодного океана», вышедшей в Санкт-Петербурге в 1914 году:

«Я выехал из Якутска 2 октября 1911 года. Со мной в виде сторожа всё время ехал казак. Три тысячи вёрст я проехал за полтора месяца.

16 января 1912 г. Когда наши собаки остановились у избы, был уже вечер, но всё же можно было разглядеть, что перед нами не земляная якутская юрта, а рубленая русская изба. Войдя в неё, я с удивлением увидел, что деревянный пол чисто вымыт. У окна стояла русоволосая и голубоглазая хозяйка.

21 января 1912 г. Первый день в Русском Устье. Не знаю, не понимаю, куда я приехал. После полуторамесячного странствия по якутам, с их непонятной речью и чуждой для меня жизнью, я вдруг снова оказался в России. Светлые рубленые избы, выскобленные стены и чистая русская речь.

Это, конечно, Россия, но Россия XVII (может быть, XVI) века. Старинные древние обороты речи и слова, совершенно патриархальные, почти идиллические отношения. Настоящая Аркадия. При встречах и прощаниях родственники целуются, вечером ко мне приходят с пожеланиями доброй ночи и приятного сна. „Иисусе Христе“, „Матерь Божия“ не сходят с языка. В селении стоит наивная часовенка со старинной тяжёлой иконой Божией Матери. „Только она нас и хранит“, — убеждённо сказал мне русскоустьинец. Вероятно, так же верили наши предки. Затрудняюсь описать, как меня встретили. Как будто я действительно кум королю и солнцу брат… Здесь принято любого гостя, зашедшего в дом, не отпускать без обильного угощения, и было очень утомительно для желудка, если приходилось по необходимости посетить в один день несколько семей.

Стесняясь обременять хозяев, я как-то отказался от предложенного угощения. Хозяйка была удивлена и с некоторой степенью раздражения сказала мне: „Гаже тебя приходят, еда со стола не сходит. Кушайте на здоровье (низкий поклон), а то я плохо думать буду“. Одна старушка, у которой я вылечил дочь, расхваливала меня так: „Ты, дядюшка, лучше плохого доктора“.

15 марта 1912 г. Недавно гулял на свадьбе. Один раз в год сюда приезжает священник из Аллаихи и сразу исполняет все требы: крестит, венчает, отпевает, исповедует. Вероятно, это единственное место, где можно венчаться в пост: видимо, климат и география не в ладах с каноническими правилами. Приезд священника — большое событие. Сюда съезжаются все нуждающиеся в крещении, венчании, живущие между Индигиркой и Алазеей.

28 марта. Пасха. К празднику все помылись и почистились. И христосуются как-то по-старинному: два раза щека щекой и только третий раз в губы. Все расфранчены: ребята в пёстрых рубашках, женщины в широченных юбках из какой-то необыкновенно гремящей материи ярко-металлического цвета. Стаканчик вина, строганина, гнилые яйца, чай, оживлённый разговор о песцах, медведях и главная тема — о собаках. Время от времени от часовни несётся звон колокола. Каждый молящийся, который заходит в часовню, считает нужным несколько раз дёрнуть за верёвку колокола — таков обычай.

Мне уже предлагали почитать „службу“ в часовне. Положение заставило меня быть доктором, сватом, но не могу, в конце концов, быть ещё и священником!

Археолог считал бы для себя величайшим счастьем, если бы, раскопав могилу XVI или XVII века, он мог бы хоть сколько-нибудь правдиво облечь вырытый им древний скелет в надлежащие одежды жизни, дать ему душу, услышать его речь. Древних людей в Русском Устье ему откапывать не надо. Перед ним в Русском Устье эти древние люди как бы не умирали».

Такова была городская интеллигенция начала ХХ века — пономарское послушание «почитать» в храме могли спутать со священническим служением. И вправду, сколь далеки оказались эти русские люди с их исконным укладом жизни от соотечественника из предреволюционной России!

На край света

Многие исследователи отмечали, что казаки-первопроходцы Сибири, поселяясь на вновь открытых землях и женившись на женщинах аборигенных народов, через 100−150 лет полностью утрачивали русский язык, культуру и внешний облик. Очень точно подметил русский философ В. В. Розанов: «В нормальном укладе жизни не столько жена переходит в род мужа, сколько муж вступает в род жены. На Индигирке же небольшая группа русских людей, живя в окружении местных народностей и отчасти смешиваясь с ними, тем не менее, в отличие от объякутившихся вилюйских, амгинских, устьянских и других русских крестьян Якутии, сохранила почти всё в неприкосновенности: родной язык, устное народное творчество и русское самосознание. И даже часть их соседей — якутов, юкагиров и эвенов — забыла свой язык и переняла русский. Видимо, поэтому многих путешественников удивляла одна странная особенность: чем дальше едешь на север по Якутии, тем больше распространён среди аборигенов русский язык.

Каким образом этой маленькой колонии русских людей удалось сохранить и пронести сквозь века родную речь и православную культуру, находясь в полном отрыве от родины? Единственной возможностью такого самосохранения, на мой взгляд, явилось изначальное наличие среди колонистов русских женщин. Именно женщина занимается воспитанием детей, в то время как мужчина занят добычей хлеба насущного. Ему некогда общаться с малыми детьми, это общение начинается, когда дети уже подрастают и становятся способными перенять от отца мужскую науку, а основы языка и культуры они получают именно от матери.

Если русская девушка выходила замуж за юкагира, то при условии, что тот осядет в Русском Устье. Не было ни одного случая, чтобы русскоустьинская девушка ушла кочевать со стадом. Между тем в ближайшие русские поселения на Колыме и Яне девушек выдавали и охотно брали невест оттуда. Таким образом русский народ, частично смешиваясь с местными, бережно хранил свою идентичность. Но каким же образом русские женщины смогли попасть в столь отдалённые края, посещаемые лишь казаками-первопроходцами и «промышленными людьми»? Какая необходимость заставила их навсегда покинуть родные обжитые края и устремиться «встречь солнцу»? Исторические источники не оставили на этот счёт никакой информации, поэтому позволю себе, опираясь на отрывочные сведения древних лет и анализ собственных наблюдений, попытаться немного приоткрыть таинственную историю возникновения Русского Устья.

О том, что среди переселенцев основная масса была представители Великого Новгорода, явно свидетельствует тот факт, что они привезли с собой чудотворную икону Божией Матери «Знамение», и первая церковь, которую они тут поставили, была Знаменской. Это, как известно, древняя новгородская икона, прославившаяся в 1170 году. Второй момент: Новгород они покинули задолго до раскола XVII века, так как в их памяти не осталось и намёка на те трагические события. Едва сойдя с самолёта в Чокурдахе, я обратил внимание на пожилую женщину, одетую в старинную длиннополую русскую одежду, платок которой был повязан по-старообрядчески. Выяснив, что она является представительницей древнего русскоустьинского рода, я спросил её: «Вы старообрядцы?» «Нет, мы православные», — был ответ. Всё сразу встало на свои места. Старообрядцы после раскола уходили в Сибирь; считая Патриарха Никона антихристом, они чурались тех, кто принял «новую веру» — никониан. Русскоустьинцы же просто остались православными христианами старого обряда, не испытав гонений.

Лет двести-триста они не видели священника, но веру сохранили. Правда, местами к ней добавились языческие обычаи, перенятые от местных аборигенов, и постепенно строгие каноны, правила и православные обряды оказались несколько сглажены и размыты. Поэтому, когда у них появился первый священник, служащий по новому обряду, русскоустьинцы, скорее всего, даже не заметили разницы и легко и безболезненно сменили двуперстие на троеперстие и так далее. Потом через них стали проходить многие исследователи — Дежнёв, Лаптев, Стадухин, Шалауров, Санников, — и все получали поддержку и всяческую помощь. Так, они спасли от верной гибели экспедицию Шалаурова, а Лаптеву спасли судно, вмёрзшее в лёд у устья Индигирки, и обеспечили успешное выполнение программы его экспедиции. Здесь не было и намёка на какую-то обособленность. Но старообрядческие черты в их культуре, естественно, сохранились. Зензинов отметил, что «Иисусе Христе» не сходит с языка, — это у старообрядцев так принято говорить — «спаси Христос», а у нас — «спаси Господи».

Третий момент: все первооткрыватели Сибири шли без женщин, строго мужскими коллективами. Да это и понятно, т. к. шли неведомо куда и очень часто на смерть. О неимоверно тяжёлых условиях этих походов говорят скупые слова челобитных Ивана Реброва: «Нужду и бедность, и холод терпел, и душу сквернил, и ел всяко и сосновую кору и траву…» История сохранила нам лишь одно женское имя — Мария (Татьяна) Прончищева, которая погибла от цинги вместе со своим мужем. Это исключение из правила. А тут вдруг из Новгородских земель достаточно много семей (значит, были и дети) отправились в такое дальнее и опасное путешествие, не рассчитывая на возвращение. Чем это переселение было вызвано?

Смутные легенды и предания, ещё сохранившиеся в памяти русскоустьинцев, свидетельствуют о былых плаваниях арктических мореходов и согласуются с челобитной Ивана Реброва. «Слышал я от старых, совсем старых людей, что Индигирка была юкагирская река. Собрались люди из разных губерний и поплыли на лодках морем — от удушья спасались, болезнь такая. И доехали до Индигирки и здесь поселились. А в России их вовсе потеряли».

Новгородские и Псковские земли в XV—XVI вв.еках неоднократно подвергались страшным эпидемиям чумы и оспы. Вымирали тысячами. Целые сёла были мёртвыми, и некому было хоронить. Реальная угроза смерти от этих болезней вполне могла подвигнуть людей целыми семьями покинуть родные края и искать лучшей доли на краю света.

Некоторые исследователи, начитавшись школьных учебников истории, полагают, что люди бежали от опричнины Иоанна Грозного. Но это не соответствует действительности. От Грозного царя не бегали, как от Петра I, его любили, особенно простые люди, а жуткие рассказы о его кровожадности, мягко говоря, лживы. На сегодняшний день известно множество летописных и архивных документов, свидетельствующих об этом.

Многие учёные-исследователи Арктики утверждают, что в XV—XVI вв.еках климатические условия по всей протяжённости северного морского пути были значительно мягче, поэтому поморы и другие «промышленные люди» имели более благоприятные условия для дальних путешествий. Свидетельством этому является один малоизвестный факт. В октябрьском номере американского журнала «Славянское и восточно-европейское обозрение» за 1944 год напечатана статья историка Т. Форелли «Потерянная колония Новгорода на Аляске». Автор на основании письма, присланного в 1794 году русским миссионером на Аляске Германом настоятелю Валаамского монастыря Назарию, а также на основании обнаруженных в ходе раскопок 1977 года на Кенайском полуострове (Аляска) остатков древнего поселения, пришёл к выводу о существовании там новгородской колонии, основанной в 1571 году. Если принять во внимание, что в устьях больших сибирских рек уже в то время образовывались колонии русских переселенцев (на р. Яна — посёлок Казачий, на р. Колыма — посёлок Походск), то не будет большим преувеличением допустить, что к XVI веку эти места были более или менее известны новгородским людям. Поэтому переселенцы знали, скорее всего, куда они шли, и, забирая свои семьи, были уверены, что смогут на новых местах прокормиться.

Почему именно Индигирка? Во-первых, эта река на удивление богата рыбой даже в наше время. Во-вторых, Чукотка для поселения отпадала — она тогда была воинственным краем, и «немирные чукчи» совершали регулярные набеги на колымские поселения, держа их в постоянном напряжении. В-третьих, богатство индигирской тундры диким северным оленем, песцом, мамонтовой костью делало её достаточно привлекательной для поселенцев и невысокая численность опасного зверя тундры — белого медведя — дополнительный плюс в пользу Индигирки. В-четвёртых, это были земли хоть и слабо, но заселённые юкагирами — миролюбивым оленеводческим кочевым народом, с которым сразу сложились добрые взаимовыгодные отношения. Несмотря на то что ближайший лес был лишь в верховьях Индигирки, очень далеко от Русского Устья, плавника было относительно достаточно, чтобы строить русские избы, заготавливать дрова, а также сооружать пасти-давилки на песца.

Раз переселенцы активно занимались промыслом песца и сбором мамонтового бивня, значит, на них существовал выгодный спрос — то есть те места были посещаемы купцами, имеющими что предложить взамен. Опять же, кто им доставлял те необходимые для промысла и достаточно цивилизованной жизни предметы, которые невозможно произвести в тундре? Стало быть, побережье Ледовитого океана было освоено задолго до тех сроков, которые указаны в официальных отчётах. Чему, кстати, есть и письменные подтверждения. Так, в начале XVI века русский посол в Риме Дмитрий Герасимов, имевший обширные для того времени представления о Крайнем Севере, рассказал о существовании Северного морского пути из Белого моря в Тихий океан. Беседуя с итальянским учёным Паоло Джовио, он рассказал, что русские с давних времён (!) бывают в стране юкагиров, платящих дань московскому царю. В подтверждение своих доводов Дмитрий Герасимов показал Паоло Джовио карту полярных стран. Все эти сведения итальянский учёный опубликовал в 1525 году в «Книге о посольстве Василия к Клименту XII».

И что удивительно. С начала XVIII века регулярные плавания на восток от Лены прекратились. Индигирщики оказались в особых условиях существования, лишённые самых важных предметов первой необходимости, оторванные от всего русского. Тем не менее они с удивительным упорством на протяжении веков любовно хранили и передавали из поколения в поколение лучшие образцы народного поэтического наследия — древние песни, сказки и обряды, давно забытые в других местах России. А главное, сохранили веру в Христа Спасителя.

Крест и шаман

Как позже я выяснил, языческие верования всё же проникли в быт русских «робинзонов». Насколько они противоречили христианству? В житейском обиходе индигирщики обращались к окружающим их стихиям: «матушка-Индигирка», «матушка-сендуха (тундра)», «батюшка-огонь». Считалось обязательной и доброй традицией подкормить огонь или, скажем, пустить по полой воде Индигирки цветную тряпочку и попросить у реки помощи в рыбалке и безопасности на воде. Или поклониться матушке-тундре — кормилице и уважить её добрым обращением. Это очень было похоже на поэтическое восприятие природы, которое было в русском обиходе всегда: «мать-землица», «Волга-матушка» и т. д. Но проявлялись и серьёзные отступления от чистоты православия. По бытовавшему среди них поверью, душа умершего хорошего человека через некоторое время переселяется в новорождённого. У русскоустьинцев это называется «прийти ояви». Они до сих пор могут подкрепить такие случаи «реинкарнации» множеством примеров из жизни разных семей.

Но всё же наши русские «робинзоны», веками не видевшие священников, окончательно в язычество не впали. У настоящих язычников, что у древних, что у суперсовременных, вопрос о спасении души не стоит, они до него не доросли. Чтобы удовлетворить свои телесные потребности, для них вполне достаточно общения с «живой душой Природы», а необходимость общения с Творцом у них отсутствует. Русскоустьинцы же, находясь в тех же условиях полной зависимости от природы, так же по-язычески общались с ней напрямую, но высшей ценностью для них были духовные ценности — спасение души, то есть православие. Они, по-русски сочетая в себе любовь и уважение ко Творцу и Его творению, благоговейно относились и к тому, и к другому, но никогда не путали, что первично, а что вторично. В этом смысле они остались духовно чище многих и многих из русского народа, кто дезориентировался во время советского атеизма.

Надо признать, некоторые из русскоустьинцев обращались к шаманам как к народным целителям. Это шло против христианской веры, но на Крайнем Севере даже священники иногда были вынуждены мириться с подобными фактами. Священник-миссионер, исследователь Якутского края о. Александр Аргентов в своей книге «Пятнадцать лет в Нижеколымском крае» писал: «Одним своим визитом много пользы даёт шаман больному. Влияет на воображение страдальца благотворно, поддерживает дух, возбуждает надежду, успокаивает, ободряет ближних. Надобно согласиться, что смышлёные шаманы полезны там, где до лучшего не доросли, где лучшего взять негде. Правда, шаманы обирают простаков, но тот же грех и не за шаманами водится». После Октябрьской революции «главным доверенным» шаманом у русскоустьинцев был эвен Митрийчан, который перебрался на постоянное жительство в Русское Устье, работал в колхозе, его дети учились в школе. В начале XX века были две неудачные попытки, когда шаманами хотели было стать лица из числа самих русскоустьинцев. Но обществом это было воспринято как курьёз, как балаганное развлечение, вызвавшее надолго массу анекдотов и частушек. То есть уже генетическая память русскоустьинцев не позволяла им опуститься с духовного уровня на плотский и использовать славянский язык богообщения для общения с падшими духами. Они, зная цену своему языку, берегли его и от дурных слов. Про сквернословящего человека говорили, что у него «поганый рот». Самые «крепкие» выражения, которые были у них в ходу: «грех, бра-а», «да он это чего, дичает, что ли?», «это какая страсть?!».

Нет, не «одичали» наши братья и сёстры, всё же хранил их Бог от «беса полунощного»!

Храм в снегах

Но вернусь к нашему путешествию.

Снегоход после долгого путешествия по снежным застругам бескрайней тундры вышел на Колымскую протоку Индигирки. Здесь более четырёхсот лет назад русские поселенцы поставили починок из нескольких домов и назвали его Станчик. Со временем построили небольшую церквушку, которой суждено было сохраниться в веках. Это единственное немое, но очень красноречивое свидетельство былых времён величия русского православного духа в этих краях.

С нетерпением «привстаю на стременах», вглядываясь в овальный горизонт заснеженной тундры. Несколько раз ошибался, принимая кресты на старых могилах, которыми богаты берега Индигирки, за долгожданный крест над шатром Знаменской церковки. И вот наконец за очередным поворотом протоки, на крутом берегу, я увидел её. Великая радость от долгожданной встречи переполнила мою душу. Живая история моего народа предстала пред нашими взорами в своей спокойной, неброской красоте. Неказистый на первый взгляд, почерневший от прожитых веков срубник, но как он мне близок и дорог, как много он говорит моему сердцу! Находясь среди ровной, заснеженной тундры, отчётливо видишь, что стоишь не на плоскости, а именно на сфере земного шара, с его покатым горизонтом. И вот в центре этого занесённого снегом мироздания стоит одна эта древняя церквушка, и вокруг до самой линии горизонта ничего больше нет. Православный храм посреди земного шара. Это надо видеть!

Как он сохранился до наших дней?! Построенный в XVIII веке на 71° северной широты, это самый северный православный храм в мире. Уму непостижимо, сколько труда надо вложить, чтобы среди заболоченной тундры, в 1000 км от ближайшего крупноствольного леса построить такой храм! Неужели брёвна сплавляли тысячу километров? Не может быть! Тогда собирали плавник? Но его на берега Индигирки не так много выбрасывает весенними половодьями и, чтобы подобрать брёвна подходящего размера, нужно потратить много-много лет. И надо учесть, что плавник здесь используется для отопления жилищ (среднегодовая температура -15°), для строительства пастей-ловушек на песца и прочих многих хозяйственных дел. И вот, всю жизнь находясь на грани выживания, при крайнем дефиците леса русские люди возвели этот храм — и не просто часовню, что было бы несколько полегче, а именно церковь с алтарным прирубом. Чудо!

Разгребаю лопатой сугроб у низенькой двери. Как и все двери на Севере, она открывается внутрь. Но снег во время пурги попал и в притвор, поэтому пришлось изрядно потрудиться и физически, и духовно, прежде чем дверца отворилась и пропустила меня внутрь… Заиндевевшие стены и потолок, старинный центральный аналой, открытые царские врата и за ними в алтаре — престол. Здесь русский дух, здесь Русью пахнет! И настолько это явно, что в трепетном благоговении от осязаемого прикосновения к великому православному духу наших предков долго стою, не в силах двинуться с места. Три земных поклона — и, на правах алтарника, вступаю в полумрак алтаря.

На престоле стопкой лежат старинные, почерневшие от времени иконы, на которых уже не разобрать ликов. Выйдя из алтаря, затеплил свечу и, не поднимаясь с колен, прочёл акафист Божией Матери «Знаменская». Солнечный луч, пройдя через небольшое окошко церкви, лёг как раз в том месте, где я расположился с акафистом, согревая своим едва уловимым теплом замёрзшие руки и лаская парящую душу. Мимолётное беспокойство о том, что я не смогу без очков (забытых в нартах) прочесть акафист, тут же ушло, когда я понял, что вижу текст вполне отчётливо. Да разве и могло быть иначе? Сегодня Благовещение. Богородице Дево, радуйся! Спаси и сохрани детей Своих, Матушка. Прости и вразуми нас!
Былым величием русского православного духа буквально дышат стены этой крохотной церковки. Здесь особенно остро понимаешь, как же много мы потеряли! Государственная политика богоборчества тяжёлым катком прокатилась по всей Святой Руси, не минула она и Русского Устья. Верующих здесь можно пересчитать на пальцах одной руки. Спутниковое телевидение и увеличившийся круг внешнего общения почти ничего не оставили от новгородской речи XVI века и старых традиций. Ушли последние носители устного творчества народа, а вместе с ними уходят и старинные предания, да и сама память народа-богоносца, с честью прошедшего испытания, от которых он должен был погибнуть. Но народ выжил тогда, когда против него были только немилосердные окружающие природные условия тундры. «Матушка-сендуха», — ласково звали её русскоустьинцы, приспособившись к её суровому нраву. Давление же безбожной цивилизации усреднило и обезличило эту уникальную жемчужину «досельной» Руси, привнеся в неё «тамосные» порядки, слова и дух. Исчезло такое понятие, как «поганый рот»: даже в сборник великого русскоустьинца Алексея Чикачёва, изданный после его смерти, составители, ничтоже сумняшеся, сочли возможным ввернуть такой «фольклор» периода развитого социализма, выдавая его за русскоустьинский, что мне пришлось вырвать несколько страниц из этой замечательной книги. Осквернение языка теперь не считается здесь большим грехом.

* * *

Перед Страстной седмицей в Чокурдах из Якутска приехал священник. Крестил, отпевал, выполнял все требы, как будто в старые добрые времена. А на Божественной литургии причастил столько детей — этих ангелов во плоти, что от подступившего было уныния не осталось и следа. Выстоим! Жива ещё Святая Русь в своей прикровенной глубине. Нам же, маловерам, обещано, что врата адовы не одолеют нашу Церковь. Даже если она падёт как организация, но как организм будет верна Христу до конца.

Владимир КИПРИЯНОВ
с. Кажирово, Костромская обл.

http://www.rusvera.mrezha.ru/647/3.htm