Чудо о Тайдуле

Смотреть художественные фильмы, так или иначе относящиеся к православной тематике, дело непростое и отчасти даже нервное — достаточно вспомнить хотя бы «Адмирала», сыгранного тем же ансамблем, что и «Ирония судьбы-2», вышедшая за год до него.

Невеселые настроения не удивительны — и по нескольким причинам.

Во-первых, кинематограф чувствует себя на все еще новом для него поле как слон в посудной лавке. Во-вторых, частью случаев попытки снять что-нибудь «православное» вызваны конъюнктурой, и даже если не оказываются клюквой в сахаре, то все равно оставляют по себе приторное послевкусие. Ну, а в-третьих, как сказал кто-то умный, не нужно стремиться снимать «православные фильмы» — достаточно, чтобы в кино пришли православные режиссеры.

Впрочем, за этой несложным рецептом успеха скрываются такие просторы, что мы устремляться в них пока не будем, а только лишь пригласим вас к размышлением.

Размышлениям о том, что же из себя может и должен представлять кинематограф, не чуждый духовности, — но не в том смысле, в каком понимали ее в позднем СССР и теперь понимают в Европе, — а в истинном: то есть говорящий с людьми если не впрямую о Боге, то о стремлении человеческого духа к Нему, вверх.

Тем более, что скоро пока еще недлинный каталог интересующих нас фильмов пополнится новой значимой картиной.

Сценарист Юрий Арабов и режиссер Александр Прошкин, чье «Чудо» два года назад наделало шума, готовятся выпустить на экраны «Орду» — фильм, в котором рассказывается, как в XIII веке святитель Алексий, митрополит Московский, ездил в Орду, чтобы исцелить жену хана. Мы решили поговорить с Юрием Арабовым о том, чем сложны «житийные» фильмы, что на самом деле представляла собой Орда, и почему никто не знает, как разговаривали люди даже в недавнем прошлом.

 — Итак, расскажите нам, откуда вообще возникла эта затея — снять фильм о святителе Алексии?

Материал предложила студия «Православная энциклопедия», продюсер Сергей Леонидович Кравец. Я сначала отказывался, поскольку считаю, что картины о святых невозможно сделать художественными. Искусство соткано из противоречий, а в канонизированных Церковью фигурах противоречий не существуют, из житийной литературы они вычеркнуты. Драматургия — это преодоления, борения, страдания, сомнения. Канонизированный же святой или святость — это конечная точка человека, к которой необходимо стремиться. И все попытки показать святых, существующие в кино, или неудачны, или же показывают святость от обратного. Но подобные картины сразу вызывают критику людей, которые хотят видеть на экране икону, а иконопись — это не совсем искусство, это, как мы знаем от отца Павла Флоренского, это окно в другой мир.

Вот почему поначалу я отказывался от этой работы, но потом сказал продюсеру: «Я не смогу сделать картину о святом, который ходит по экрану и излучает из себя святость. Я могу сделать картину о жертве; о том человеке, который жертвует всем, и после этой жертвы в мире что-то меняется». И Сергей Леонидович сказал: «Да, это нам подходит». И тогда я попытался написать сценарий о том, как митрополит Алексий — с высоты своего сана и с высоты своего служения — опускается в глубину народа, находящегося в порабощении у Орды. Написать историю о том, как чуда не получается. Мы взяли за фабулу картины историю про то, как святитель Алексий ездил в Орду и исцелил от слепоты ханшу Тайдулу. Этот сюжет есть в житии святителя.

Так вот, по сценарию, у митрополита Алексия чуда не получается, епископа наказывают, сдирают одежды, обливают водой, и он становится бездомным, и его отправляют к русским колодникам.

У нас — отчасти после Льва Гумилёва — пошла традиция представлять себе Орду как неких толерантных восточных людей. Это абсолютно не сходится с историческими источниками. Ордынцы были достаточно жестоки, они разоряли церкви — и это описано в летописях (летописи — единственный исторический источник, и если их ставить под сомнение, то у нас не остается документальных источников вообще). Ордынцы на позднем своём этапе действительно давали так называемые «пайзы» — охранные грамоты для Церкви, освобождали её от налогов. Но надо понимать, для чего они это делали: чтобы Восточная Церковь не соединилась с Западной и не смогла дать отпор Орде. Это всё достаточно низменная политика. Представлять себе ордынцев как веротерпимых людей нельзя — это абсолютно не сходится с нашей историей.

Итак, по сценарию, святителя Алексия наказывают, он у колодников, он становится истопником, топит бани, в которых купаются ханы и их приближенные. В истопниках больше месяца не живут, потому что люди умирают от обезвоживания. И когда святитель Алексий приносит эту жертву — не возвращается в Москву, а добровольно становится пленником, вот тогда и происходит в картине чудо исцеления.

После этого Орда не делает нового набега на Москву, и московские князья могут немножко прийти в себя и собрать силы для Куликовской битвы. Действительно, русской московской Церкви дают охранную грамоту. И история начинает течь в другом направлении. Рабство спустя некоторое время закончится, Русь будет потихоньку формироваться в самостоятельное государство и в самостоятельный этнос.

 — Какими источниками вы пользовались? Есть иконы святителя с клеймами. Нельзя ли при создании фильма использовать эти клейма как своего рода раскадровку?

- Источники — вся житийная литература. Кроме того, были консультанты, причём консультанты достаточно разные. Иконы с клеймами мы никак не могли использовать, потому что иконопись это — не искусство, это нечто большее. Искусство, как мне кажется, не должно соревноваться с иконописью. Я пытался написать притчу, а режиссёр с продюсером пытались перенести эту притчу на экран. Притчу, одетую в «одежду» позднего средневековья, а точнее — близкого Возрождения.

 — Можете ли Вы назвать идеальные исторические фильмы? Или кино — всегда апокриф?

- Идеальных не могу, но я могу назвать «Андрея Рублёва» — картину вполне состоявшуюся. Могу сказать, что наш замысел в какой-то степени продолжает замысел Тарковского. Андрей Рублёв пишет «Божественную тишину» своей Троицы только после того, как он изведал муку, горе, страдание, убийство, кровь — всё то, что раздирает русскую землю. В картине Тарковского это прекрасно показано. «Андрей Рублёв» — это очень достойный пример так называемой исторической картины. Но насколько она соответствует историческим реалиям, не знаю. По большому счёту, у нас нет критериев, чтобы разобрать, где апокриф, а где не апокриф. В ранней церкви отделили четыре Евангелия от всех остальных. Но неужели все остальные отвергнутые тексты были ложными? Наверняка, во многих апокрифических евангелиях существовали какие-то серьёзные вещи. Но мы считаем каноном то, что освящено Церковью, авторитетом высших духовных лиц, их служением, их моральным и социально-политическим правом, а всё остальное для нас — апокрифы.

Понимаете, мы с вами не знаем, к примеру, устную речь начала XIX-го века. От этого времени остался литературный язык, но это совсем не то, что устный. В наше время устная речь вторгается в литературную, точнее литературная речь опустилась до устной, а тогда, видимо, был какой-то разрыв. Как говорили простолюдины в девятнадцатом веке — это тайна. У нас осталась только литература.

 — Большинство исторических картин вызывают ощущение недостоверности, несмотря на обилие исторических костюмов и эффектных массовых сцен. А вот «Седьмая печать» Бергмана напротив -театральна и бутафорна, а кажется правдивой. Чем вы можете это объяснить?

Только тем, что «Седьмую печать» ставил выдающийся режиссёр Бергман. И «Андрей Рублёв» чувства фальши не вызывает. Это уровень режиссуры. Наверняка и в «Седьмой печати», и в «Андрее Рублёве» многое не соответствует историческим реалиям, но тем не менее талант режиссёра, мысль, которая им движет, всё искупают.

А то, о чём вы говорите, — это бессмысленный перевод денег на костюмные картины, внутри которых просто нет серьёзных смысловых значений. Такие фильмы делаются известно для чего — для того, чтобы повеселить зрителя и освоить миллионные средства.

 — Откуда вы брали реалии для изображения татарской, ордынской, жизни?

- У нас были консультанты. От Орды ведь остался очень богатый археологический срез. Она располагалась в районе современной Астрахани. Ислам Орда приняла достаточно поздно. Это был сплав язычества, мусульманства и культур разных народов, которые монголы захватывали. И мы специально заставили ордынцев в фильме говорить как бы на древнем монгольском языке. На самом деле, это тоже не совсем их язык, но мы пытались достичь языковой достоверности, сделать нечто вроде Луны на экране. Как будто наш герой попадает в другой мир, в нем есть элементы, которые он знает, а есть то, что он абсолютно не знает. И ещё речь шла о том, чтобы показать в картине так называемую «русскость»: что она такое, как она деформируется и как она изменяется, соприкасаясь с другой культурой, которая кажется во многом варварской.

 — В некоторых источниках сообщается, что святитель Алексий, когда был в Орде, вел спор о вере с иноверцами. У вас этого момента нет в картине?

- Нет, у нас этого момента нет. В картине он веру доказывает отречением от своей плоти. Ведь главное доказательство веры — это чудо. Христос не воскрес бы, и не было бы Христа. Перефразируя апостола Павла, что такое были бы мы, христиане, если бы Христос не воскрес? Мы вынимаем чудо, и святой перестаёт быть святым, и Бог перестаёт быть Богом. Бог и святость не упираются в наши гуманитарные построения. Если отсутствует чудо, то отсутствует всё. Но мы делали картину о том, что чудо происходит только тогда, когда человек отказывается от жизни во имя другого человека, как он может возвыситься сам над собой…

http://www.pravoslavie.ru/jurnal/50 049.htm