 |
| Православие и современность | Протоиерей Андрей Ткачев | 21.11.2011 |
Существует ли опасность того, что повседневные заботы о земном уведут священника 
от надлежащего исполнения пастырского долга? Грозит ли современной церковной жизни бюрократизация и где пути решения проблем такого рода? На эти и другие вопросы отвечает протоиерей Андрей Ткачёв, чье имя хорошо известно всему православному Рунету. Отец Андрей — настоятель прихода во имя преподобного Агапита Печерского в Киеве (в приходе два храма, второй — во имя святителя Луки Крымского), автор нескольких книг и многочисленных публикаций в СМИ, постоянный сотрудник журнала для молодежи «ОТРОК.ua», в недавнем прошлом — ведущий православных теле- и радиопередач.
— Отец Андрей, сегодня священник зачастую вынужден быть и строителем, и прорабом, и завхозом. И возникает такая ситуация, что это отвлекает его от основного, главного служения. Насколько остра эта проблема в современной Церкви?
— Да она с самого начала была. Апостолы же говорили: нехорошо нам, оставив слово Божие, пещись о столах (Деян. 6, 2). Само возникновение диаконского служения было спровоцировано конфликтом между житейскими заботами и проповедью слова Божия. Народу гибель без слова Божия, а священник — это ангел Господа Саваофа, как говорит пророк Малахия: Ибо уста священника должны хранить ведение, и закона ищут от уст его, потому что он вестник Господа Саваофа (Мал. 2, 7). Священник должен быть наставником, благовестником, законоучителем. Это самое главное. Всё остальное будет к Церкви прибавляться по мере этого, прирастать. Были бы кости — мясо нарастет. Вот как раз «кости», «скелет» этого служения — именно словесная служба Богу: Евхаристия и проповедь. А если пастырь загружен «бытовухой», если у него в голове бетон, цемент, лес, деньги, где их взять, кому дать, где занять, чтобы расплатиться с рабочими, — это всё изнурительно и утомительно. Это ужасно, на самом деле. Поэтому здесь спасение заключается, наверное, в распределении функций. Священнику нужны помощники, которые брали бы на себя часть этих забот. Это староста и приходской актив. Если они есть, и они качественно делают свою работу, тогда они спасают в священнике священника и оставляют ему время для приготовления проповеди, для пастырской работы, для внимательного отношения к людям. А иначе можно за кирпичами всех людей растерять.
Правда, есть люди, которые любят суету и не любят пастырские труды, хотя носят сан. Для них спасение от пастырства — это суета. Они думают, что так и надо. Но это — грех против Таинства священства. Поэтому те, кто не любит пастырства по существу, кто ищет в пастырстве власть, уважение народное, еще какието вещи побочные, неглавные, — тому лучше не быть пастырем. Пастырство по существу — это работа с людьми и проповедь Евангелия.
— Православной Церкви нередко ставят в пример протестантов, католиков с их активным социальным служением, гуманитарной помощью неимущим. Возможны ли здесь какието перехлесты? Следуя по этому пути, мы за социальной работой, за благотворительными акциями не растеряем ли главное, не оставим ли Марфу без Марии?
— Когда мы идем к людям, которые к нам прийти не могут — а это те, кто в больницах, в домах престарелых, в пенитенциарных заведениях, в армии — мы несем туда в первую очередь не гуманитарную помощь — мы несем молитву и Евхаристию. Вот ради этого, прежде всего, мы туда идем. Протестанты, при отсутствии у них Евхаристии, при отсутствии благодатных таинств, несут людям то, что имеют. Они входят к страждущим со своими подарками: книгами, деньгами, лекарствами, памперсами. А мы, если идем куда-либо, то прежде всего для того, чтобы приобщить людей ко Христу через Евхаристию. Такое служение — оно одновременно и Марфино, и Мариино. Марфа и Мария могут поссориться, но всё-таки они родные сестры — единокровные, единоутробные сестры, поэтому их нельзя разделять без ущерба для одной или другой. И Марфина составляющая здесь в том, что священнику нужно сняться с места и куда-то идти. Не к нему приходят в храм, а он сам идет к людям. А Мариино здесь то, что он идет туда совершать богослужение, проповедовать.
— Но в то же время очевидно, что участие Церкви во всевозможных социальных проектах, в мирских мероприятиях, конференциях, «круглых столах» и т. п. порой вызывает отторжение, кажется чрезмерным. Например, воскресные школы уже просто замучены всевозможными олимпиадами, конкурсами. Вы видите опасность такой своего рода бюрократизации церковной жизни?
— Да, конечно. Любой чиновник не производит ничего. Он живет за счет распределения плодов труда других людей. Такая же ситуация может сложиться не обязательно в отношении товаров и денег, но и в отношении любой другой деятельности. Воскресные школы существуют довольно автономно на каждом приходе, и существуют ровно настолько хорошо, насколько хорош настоятель, насколько хороши преподаватели, насколько люди вкладывают сердце в эту работу. Но всегда будет некто, кто должен пенку снять с этого явления. Ему нужен учет и контроль, нужно создать видимость того, что процесс управляемый. Я сам не шибко люблю всё это и страдаю от подобных мероприятий, конференций, олимпиад. Поскольку это нужно людям, стоящим «над» — не вникающим в низовые ситуации, в сам процесс, — но находящимся над ним. Это им дает ощущение того, что они реальные управленцы. А нам, внизу, этого, собственно, не надо. Люди, которые делают конкретное дело с любовью, страдают от рекламы этого конкретного дела и от этих соревнований: у кого что лучше, кто какой, кто сякой.
— Но процессы такие идут, к сожалению.
— Да, конечно, идут. Церковный организм в своей человеческой сущности может быть тождествен всем другим человеческим организациям. Мы имеем опасность болеть всеми болезнями любой человеческой организации: и бюрократизмом, и чванством, и отрывом высших эшелонов от нижнего звена — отсутствием налаженной коммуникации между ними. Священник может не знать своих прихожан, епископ может не знать священников. Каждый может жить в своем замкнутом мире. Эти угрозы существуют. Начетничество, бюрократизм, сухость, оторванность от конкретной работы — это всё как угроза есть всегда. Нужно просто смотреть на это честно и говорить прямо, чего мы хотим на самом деле: быть или казаться.
— Вообще, самые дорогие души — это те, которые могут спокойно сесть возле ног Христа и слушать Его. Заметьте: Мария сидит у ног Спасителя и не зовет к себе Марфу. Она не говорит: «Господи, да скажи ей, пусть она успокоится. Пусть посидит рядом, послушает». Мария довольна своим жребием и не лезет в чужие дела, что очень важно. Это потому, что она — у ног Иисусовых. А Марфа, поскольку она кастрюлями гремит, горшками всеми этими колотит по кухне, — у нее от этого создается иллюзия своей чрезвычайной важности, чрезвычайной полезности и при этом — оставленности посреди своих забот. И вот она уже вмешивается, она говорит: «Господи, скажи ей, чтобы она мне помогла».
То есть всякий, занимающийся бурной внешней деятельностью, имеет претензии к миру и их высказывает: «А почему вы не делаете этого, почему вы не помогаете мне? Почему вы сели на месте и сидите, как грибы, а я здесь весь в мыле бегаю?». Внешняя деятельность как раз и опасна тем, что она предъявляет претензии к окружающему миру. А человек, занятый «единым на потребу», претензий ни к кому не предъявляет. Мы все уже давно устали от этих раздраженных претензий ко всему миру. Среднестатистический гражданин нашего государства вечно всем недоволен: коммунальными службами он недоволен, международным валютным фондом недоволен, властью недоволен, женой недоволен. А это потому, что он не сидит у ног Иисусовых никогда. И в силу этого он никогда не находит покоя. Мятежный дух такой, понимаете ли. Вот, раздраконили его, бедного, завертели, расколупали в нем дырку, и в эту дырку задувает и свищет ветер какой-то инфернальный. А нам же нужно душу свою исцелять около Господа, молча сесть подле Него, посидеть, Его послушать. И тогда у нас не будет никаких претензий. Это крайне важно.
А иначе нам не то что весь мир будет не таков; мы в конце концов еще и на Бога обидимся. Марфа ведь, в принципе, на Господа немножко обижается. Она же говорит: Господи, не брежеши ли, яко сестра моя едину мя остави служити? (Лк. 10, 40). То есть, Тебе что, дела нет, что я одна здесь мучаюсь? Христос еще и виноват оказывается. «Ты куда вообще смотришь, — как бы говорит человек Богу, — Ты что, не видишь, что я здесь тружусь?» Вот до чего можно дорасти, когда делаешь нечто хорошее, но сам же и назначаешь цену своим трудам.
— Отец Андрей, какой еще смысл мы можем извлечь из сюжета о Марфе и Марии применительно к нашей церковной жизни?
— В контексте этого евангельского сюжета мне вспоминается одна проповедь Блаженнейшего Митрополита Владимира (Сабодана). Я как-то давно набрел на нее, и она мне запомнилась. Там речь идет о путешествии апостола Павла в Рим, на суд кесаря. Павел и его спутники попали в бурю, в кораблекрушение, они много дней, две недели, кажется, ничего не ели, не пили, боролись с волнами, и стража уже хотела поубивать узников, и корабельщики собирались разбежаться, — в общем, там такое было. На грани жизни и смерти. И Господь открыл Павлу, что никто не погибнет: Ангел Божий был послан сообщить, что души всех бывших на корабле сохранятся ради Павла, потому что Павел должен быть у кесаря. И Павел возвестил волю Божию людям, успокоил их: Бог, Которому я служу, открыл мне, что мы не погибнем. И после этого он взял хлеб, преломил его, возблагодарил Бога и стал есть. И дал им пищи, чтобы они укрепили тела и сердца свои, потому что они не ели уже много дней (см.: Деян. 27, 14−37). И вот, Блаженнейший Митрополит Владимир обращает в своей проповеди внимание на следующее: корабль — это традиционный образ Церкви, бушующее море — образ мятежа жизненного, который кораблю угрожает, а преломление хлеба — напоминание о Евхаристии. Посреди бушующего моря, на корабле, которому угрожает опасность, Павел преломляет хлеб. Это некий образ того, что должен делать священник на корабле Церкви, посреди этих бурных волн: совершать Евхаристию. Нужно служить службу Божию! Священник, стоящий у Престола, не нуждается больше ни в чем: тут ему Афон, тут ему Иерусалим, тут ему пустой Гроб Господень, в котором Воскресение совершилось, тут всё. Вот эта христоцентричность и евхаристоцентричность священнического служения должна вернуться к нам в полной мере даже посреди бури и угрозы потопления. Это и есть, если угодно, сидение у ног Иисусовых, одна из форм его. Всё остальное — печатание книг, потом их распространение, детская самодеятельность, паломнические поездки, скаутские лагеря, живопись заключенных и молебны в доме престарелых — всё это хорошо тогда, когда главное сохраняется, когда евхаристическая природа Церкви и молитвенно-проповедническое евхаристическое служение пастыря занимают должное место в сознании самого пастыря и всех верующих людей. Надо, попросту, голову сделать головой, а ноги — ногами. И всё будет на месте. Вот я и считаю, что посреди всех бурных волн на корабле Церкви надо преломлять хлеб, потому что ради кого-то святого на этом корабле души плывущих сохранятся. Нужно преломлять хлеб, благодарить Бога и укреплять сердца путешествующих.
Беседовала Оксана Гаркавенко
