 |
| Седмицa.Ru | Епископ Григорий (Грабе) | 18.11.2011 |
Пятьдесят лет тому назад, без четверти двенадцать ночи, 
перед самым исходом дня Благовещения Пресвятой Богородицы, в Москве, в частной клинике Бакуниной, скончался Святейший Тихон, Патриарх Московский и всея Руси. Русская Церковь осиротела, но сам Патриарх освободился от безпримерных страданий, какие он безропотно переносил в течение семи с половиной лет. Они начались с первого дня его патриаршего служения.
Когда через несколько дней после октябрьского переворота Всероссийский Собор прекратил прения по вопросу о восстановлении Патриаршества и приступил к избранию Патриарха, то уже никто из кандидатов не мог сомневаться, что будущее сулит избраннику не столько почестей и радостей, сколько тяжелых испытаний и страданий.
История знает много возглавителей Поместных Церквей, страдавших от гонений или находившихся в затруднительных условиях. Они бывали исповедниками Истины, даже мучениками, они имели перед собой разные сложные вопросы, требовавшие для своего решения особой мудрости и твердости. Но смело можно сказать, что ни один из этих иерархов не имел перед собою такого могучего и такого лукавого врага, как тот, с которым пришлось бороться Патриарху Тихону. Он был избран в предвидении борьбы, но самое богатое воображение не могло себе представить тех условий, в которых пришлось проходить свое служение именно Патриарху Тихону.
Самая мотивировка предложения на Соборе прекратить прения и немедленно приступить к избранию Патриарха уже указывала на то, что наступает период гонений на Церковь и что Она не может вступать в него, не имея во главе духовного вождя — Патриарха.
О том, что вести об исходе жребия все три кандидата ожидали не столько как радости, сколько как приговора — говорил нам первый из них, Блаженнейший Митрополит Антоний (Храповицкий). Таково же было чувство и у новоизбранного Патриарха Тихона, хотя он и не проявлял никаких внешних признаков волнения. Он вообще был человеком исключительной выдержки и в предвидении испытаний отдавал себя в руки Божии. И в данном случае, в то время как члены Собора собирались для того, чтобы путем жребия определилось, кому Господь судил принять на себя тяжкий крест Патриаршего служения, Митрополит Тихон лег отдыхать. Что это спокойствие совсем не означало непонимания грозящих избраннику трудностей и бед, видно из тех слов, с какими новоизбранный Патриарх обратился к делегации Собора, пришедшей возвестить ему о его избрании. Отслужив положенный для этого случая краткий молебен, и в немногих словах выразив благодарность за избрание, Патриарх сказал следующее: «Ваша весть об избрании меня в Патриархи является для меня тем свитком, на котором было написано: „плач и стон и горе“, и каковой свиток должен был съесть пророк Иезекииль (11, 10; III, 1). Сколько и мне придется глотать слез и испускать стонов в предстоящем мне патриаршем служении, и особенно в настоящую тяжелую годину…» И далее: «Отныне на меня возлагается попечение о всех церквах Российских и предстоит умирание за них во вся дни. А к сим кто доволен, даже и из креплих меня…» О предстоящих трудностях, о тяжести служения, возлагаемого на него избранием, говорил Патриарх Тихон и после своей интронизации, когда Митрополит Киевский Владимир вручал ему жезл Святителя Петра, Митрополита Московского.
Из трех кандидатов в Патриархи Митрополит Московский Тихон получил наименьшее число голосов. Он был менее известен, чем фактический духовный вождь на Всероссийском Соборе, тогдашний Архиепископ Харьковский Антоний, почитаемый уже всем православным мiром как великий богослов. Более известен был и Архиепископ Новгородский Арсений, второй кандидат в Патриархи. Но, указывая через жребий на Митрополита Тихона, Небесный Глава Церкви Христос, как сердцеведец знал, что за скромной внешностью у него таились именно те свойства, какие более всего нужны были для возглавителя Церкви в наступавшие дни великих испытаний.
Скромность и тихость были его главными чертами характера. До избрания на патриарший престол он не выделялся яркостью своей личности. Но у него было сильное чувство долга и ответственности. Как это часто бывает в жизни, за скромной внешностью скрывались героические свойства души. При этом он обладал железной выдержкой и осторожностью. Простота обращения, скромность и доброжелательное отношение к людям привлекали сердца к Патриарху. Во всех епархиях, где он совершал свое служение, паства скоро привязывалась к нему и расставалась с ним с большим сожалением. Когда он заявлял, что за свои решения он сам принимает всю ответственность, которая не должна ложиться на исполнителей, то в этом не было ни капли позы. Никогда он не возлагал ответственности за свои решения на своих советников. Как говорили мне и Митрополит Антоний, и очень близкий к Патриарху Митрополит Анастасий, он умел распределять свое время и принимать многих, приходивших к нему. Если он для того, чтобы принять больше лиц, ограничивал время приема каждого из них, то умел по окончании назначенного срока деликатно, но твердо напомнить собеседнику, хотя бы и епископу, что время истекает. Имея несомненный административный опыт, Патриарх в то же время не был рабом администрации. Он всегда оставался не формалистом, а живым и любящим архипастырем. Он умел делать замечания подчиненным, но в спокойной и не обидной форме.
Личность Патриарха Тихона развивалась без духовных кризисов. Он постепенно рос духовно с каждым новым годом своей жизни.
Когда мы смотрим на фотографии Патриарха Тихона, снятые в последние годы его жизни, он представляется очень старым. Мы видим сморщенное и измученное лицо глубокого старика. На самом деле он умер всего лишь шестидесяти лет от роду, но на лице его отразились страдания последних лет жизни.
Патриарх Тихон, в миру Василий Белавин, родился 19 января 1865 г. в Торопце, Псковской губернии. Отец его был священником. По обычаю того времени готовился к такой службе и Василий. Он прошел обучение в Духовном Училище, затем поступил в Псковскую Духовную Семинарию. Он замечен был там как скромный, благонравный студент, отличавшийся глубокой и искренней религиозностью. Он был всеми любим за свой добрый нрав, внимательность к людям и трудолюбие. Василий Белавин успевал в науках и очень охотно помогал в учении своим товарищам, обращавшимся к нему за разъяснениями и помощью в составлении разных письменных работ. При этом Белавин проявлял большое терпение и свойственный ему безобидный юмор.
В учебных заведениях, особенно закрытых, часто учащиеся дают друг другу прозвища. Получил таковое и Василий Белавин, но прозвище необычное. Товарищи прозвали его «патриархом», проявляя при этом свое уважение к его добрым духовным свойствам характера и к той серьезности, с которой он давал им советы.
Василий Белавин блестяще окончил Семинарию 19-ти лет, на год моложе нормы для поступления в Духовную Академию. Это не помешало ему поступить в Петербургскую Духовную Академию. Там он тоже приобрел общую любовь и уважение. Митрополит Антоний, тогда Архиепископ Харьковский, приветствуя Патриарха Тихона по случаю его избрания, сказал: «Ваше избрание нужно назвать по преимуществу делом Божественного Промысла по той причине, что оно было безсознательно предсказано друзьями юности, товарищами Вашими по Академии». Вспоминая далее, как товарищи Свт. Тихона Задонского кадили перед ним своими лаптями, как бы предсказывая его прославление, Митрополит Антоний продолжал: «Так и Ваши собственные товарищи по Академии прозвали Вас Патриархом, когда Вы были еще мiрянином и когда ни они, ни Вы сами не могли помышлять о действительном осуществлении такого наименования, данного Вам друзьями молодости за Ваш степенный, невозмутимый нрав и благочестивое настроение».
По окончании Духовной Академии в 1888 г. Василий Белавин был назначен преподавателем Псковской Духовной Семинарии. Только в декабре 1891 г. он был пострижен в монашество и рукоположен во иеромонахи с именем Тихона. В следующем году он был назначен инспектором Холмской Семинарии, и в том же году ректором сначала Холмской, а затем Казанской Духовной Семинарии. В этой должности он пробыл пять лет, а 19 октября 1897 г. был рукоположен во епископа Люблинского, викария Холмской епархии. Не прошло и года, как он был переведен в Америку, на Алеутскую епархию. На этой кафедре он пробыл почти девять лет. На этой же кафедре он в 1905 г. был возведен в сан Архиепископа. За время своего пребывания в Америке Преосвященный Тихон открыл много новых приходов. Епархия под его управлением в значительной мере укрепила свою организацию. Память о его усердных архипастырских трудах и его привлекательной личности живет в Америке и доныне.
25 января 1907 г. Преосвященный Тихон переводится в Ярославль. Перед тем он только один раз приезжал в Россию для участия в летней сессии Святейшего Синода. Там были замечены дарования молодого епископа, и вскоре его стали продвигать по службе уже на родине. Едва успела привязаться к нему паства Ярославской епархии, как его поменяли местами с Архиепископом Виленским Агафангелом.
Виленская кафедра была не из легких вследствие того, что в Литве было смешанное население и особенно много католиков. Перед лицом инославных надо было поддерживать внешний престиж русского архиепископа. Он выполнял это, сохраняя свойственную ему простоту и непритязательность. Но вот наступает Первая Всемiрная война. Виленская епархия оказывается в пределах театра военных действий. Больше половины ее территории, и в том числе самый стольный город ее Вильно, занимается неприятелем. Архиепископ Тихон эвакуируется в Москву, вывозя с собою св. мощи трех Виленских Мучеников и другие святыни. Но в Москве он задерживается недолго и возвращается в свободную от неприятеля часть своей епархии. У него было много забот о помощи своей пастве. Кроме того, он посещал передовые позиции, ободряя солдат. При этом попадал он и под неприятельский обстрел. В этот же период времени Архиепископ Тихон был назначен членом Синода и участвовал в его заседаниях, пока после революции Синод не был разогнан обер-прокурором Временного Правительства В.Н. Львовым.
Этот же Львов удалил с кафедры Московского Митрополита Макария. По введенным Временным Правительством правилам, новый Митрополит должен был быть выбран в епархии. Таковым избирается Архиепископ Тихон, успевший полюбиться церковной Москве за время своего беженского пребывания там. Это было связано для него и с некоторой скорбью, ибо Митрополит Макарий протестовал против своего устранения и долгое время не хотел признавать законности этого акта.
Но вот подходит время Всероссийского Церковного Собора. Хлопоты по его организации и размещению его членов в значительной мере легли на плечи нового Московского Митрополита. Организация была проведена прекрасно. Не удивительно, что Митрополит Тихон был избран Председателем Всероссийского Собора почти единогласно — 407 голосов против только 33-х.
Председательствовать на Соборе было не так легко. Если большинство выборных членов Собора являли собой верных чад Церкви, то было и довольно большое число членов Собора, преимущественно по назначению Временного Правительства, которые по настроению своему были обновленцами и старались внести революцию в ограду Церкви.
Собору предшествовало немало разных съездов и собраний, на которых громко раздавались их голоса, поддерживаемые служебным аппаратом Синода. Как всегда бывает при революционных движениях, все говорили о правах и мало вспоминали об обязанностях. Такие люди старались в заседания Собора внести дух революционных собраний. Они твердо надеялись через Собор осуществить в Русской Церкви реформацию. И, конечно, более всего они боялись восстановления Патриаршества. Формально, в обширной повестке Собора и программе, охватывавших все стороны церковной жизни, о Патриаршестве не было сказано ни слова. Вопрос этот в Отделе о Высшем Церковном Управлении был поднят впервые мирянами. Даже не все епископы поначалу сочувствовали Патриаршеству.
Отдел Собора о Высшем Церковном Управлении привлек особое внимание. В нем участвовало более двухсот членов, в том числе много профессоров. Однако были там и простые крестьяне. Противники Патриаршества вели там ожесточенную борьбу. Вождем их был будущий идеолог обновленчества проф. Титлинов. Но сколько они ни старались, идея Патриаршества все более настойчиво росла в умах членов Собора.
Когда произошел коммунистический переворот, члены Собора с особой ясностью увидели, что Церковь не может существовать в новых условиях без возглавления Ее вождем. Заседания происходили в то время, когда шла стрельба по улицам Москвы. Многие епископы и члены Собора приходили на собрания, несмотря на свист пуль. Но яркие противники Патриаршества, видимо, были менее храбрыми, и их оказалось немного, когда подано было заявление о прекращении прений и немедленном избрании Патриарха.
Однако кворум был налицо. Председательствовал Митрополит Тихон. Он вел заседание с обычным для него спокойствием, но вместе с тем с твердостью и решительно противодействовал попыткам остановить избрание Патриарха.
Но вот совершилось это великое дело. Смиренный Тихон, смиренный не только по официальной подписи, но и по существу, становится Патриархом. Я говорил уже о том, как это избрание было им принято. Но к этому надо добавить, что Патриарх Тихон ощутил себя не только каноническим возглавителем Русского епископата, но и вождем Русского народа. Его и выбрали в этом качестве. Желание иметь такого вождя при наступлении гонения на Церковь и при наличии всех преступлений советской власти явствует из многочисленных выступлений членов Всероссийского Собора, ратовавших за восстановление Патриаршества. С падением православного Царства Святая Русь была обезглавлена. Теперь возглавил ее Патриарх Тихон, и он живо чувствовал историческую ответственность, которая легла на его плечи.
Новоизбранный Патриарх слышал много выражений радости по поводу его избрания и изъявления преданности. Все это его укрепляло и утешало. Но, с другой стороны, интронизация в поврежденном бомбардировкой Успенском соборе, занятие Кремля красными войсками и встреча патриаршего шествия вокруг Кремля с демонстрацией коммунистов, — напоминали о наступившем порабощении России. Принимая от Митрополита Владимiра жезл Свт. Митрополита Петра, Патриарх высказывал вызываемую внешними событиями горечь. «Патриаршество, — говорил он, — восстанавливается на Руси в грозные дни, среди огня и орудий смертоносной пальбы». Он обращал к Богу скорбные слова: «Господи, Сыны Российские оставили завет Твой, разрушили Твои жертвенники, стреляли по храмовым и кремлевским святыням, избивали священников Твоих». Но Патриарх чувствовал тогда, что и эти преступники подлежат его попечению, как благостного пастыря. Он продолжал: «И Господь как бы говорит мне так: иди, разыщи тех, ради коих еще стоит и держится Русская Земля. Но не оставляй и заблудших овец, обреченных на погибель, на заклание, — овец поистине жалких. Паси их, и для сего возьми жезл сей, жезл благоволения. С ним овцу потерявшуюся отыщи, угнетенную возврати, пораженную — перевяжи, больную укрепи, разжиревшую и буйную — истреби, паси их по правде».
Это сознание своей архипастырской ответственности за весь Русский народ, за всю Святую и грешную Русь — объясняет первые шаги Патриарха Тихона, когда он в грозном Послании обличал Народных Комиссаров и предавал их анафеме за их злодеяния («Властью, данной нам от Бога, запрещаем вам приступать к Тайнам Христовым. Анафематствуем вас., заклинаем верующих чад Православной Церкви с таковыми извергами рода человеческого вступать в какое-либо общение» — прим. Ред. «ЦВ».).
В этом замечательном Послании есть нечто очень важное и характерное для Патриарха. Он был избран еще совсем недавно. Вести о комунистических злодеяниях начали поступать, пока члены Всероссийского Собора еще не разъехались на Рождественские вакации. Настроения их были хорошо известны Патриарху, и у него не могло быть сомнений в том, что они поддержат всякий его протест или обличение Народных Комиссаров. Однако Патриарх не стал ждать возвращения членов Собора. Накануне его собрания он опубликовал свое знаменитое обличительное Послание, которое было прочитано Собору Митрополитом Кириллом в закрытом заседании. Патриарх этим показал, что ответственность за Послание и риск возможных репрессий он берет лично на себя. Собор это понял и оценил по достоинству. Он поддержал Патриарха тем, что со своей стороны тоже издал послание в том же духе.
Такую жертвенную готовность принимать на себя удары гонителей проявил Патриарх и в связи с изъятием церковных ценностей. Когда судили защитников Церкви за противодействие декрету Народных Комиссаров, Патриарх заявил, что за поступки их отвечает он и никто другой, ибо они исполняли его указания.
С каждым днем росло притеснение Церкви, и Патриарх получал все новые печальные вести о замученных священнослужителях и разграбленных святынях. Церковь отвечала на это крестными ходами и организацией объединений приходов. Когда в январе 1918 г. в Петрограде была объявлена реквизиция помещений Александро-Невской Лавры, и состоялось большое народное собрание, то оно вынесло постановление: «Разъяснить всем православным не только в храмах, но и на рынках и площадях и везде, где можно, что Церковь Православная терпит открытое гонение». Решено было напечатать листовки для широкой раздачи всем слоям населения, призывая верующих объединиться для защиты Веры и своих святынь. В других городах принимались подобные же меры. Иногда они достигали цели. Это был отклик на Послание Патриарха 6/19 января. В нем он призывал верующих: «Если нужно будет пострадать за дело Христово, зовем вас, возлюбленные чада Церкви, зовем вас на эти страдания вместе с собою». Обращаясь к архипастырям и пастырям, Патриарх писал: «Не медля ни одного часа в вашем духовном делании, с пламенной ревностью зовите чад ваших на защиту попираемых ныне прав Церкви Православной, немедленно устройте духовные союзы, зовите не нуждою, а доброю волею становиться в ряды духовных борцов, которые силе внешней противопоставят силу своего святого воодушевления…»
По мере роста давления на Церковь, последняя усиливала свое противодействие. По истечении года существования Советской власти, Патриарх обратился к Народным Комиссарам с новым обличительным Посланием, помеченным 26 октября 1918 г. В нем Патриарх перечислял преступления Советской власти. Он говорил о том, что большевики разделили весь народ на враждующие станы, любовь Христову заменили ненавистью и вместо мира, искусственно разожгли классовую вражду. «Никто, — писал Патриарх, — не чувствует себя в безопасности, все живут под постоянным страхом обыска, грабежа, выселения, ареста, расстрела». Далее Патриарх говорит о преследовании Церкви. «Мы знаем, — наконец писал он, — что наши обличения вызовут у вас только злобу и негодование, и что вы будете искать в них лишь повода для обвинения нас в противлении власти; но, чем выше будет подниматься столп злобы вашей, тем вернейшим будет то свидетельством справедливости наших обличений». Патриарх призывал Комиссаров отпраздновать годовщину своего пребывания у власти освобождением заключенных, прекращением кровопролития, насилия, разорения, стеснения веры…
Тут Патриарх опять выступил как духовный глава Русского народа, он печаловался за него, за все бедствия, которые принес коммунизм на нашу землю.
Когда Патриарх прочитал свое Послание на соединенном заседании Синода и Высшего Церковного Совета, многие отговаривали его от его опубликования, указывая на опасность, которая угрожала бы Патриарху. Патриарх все это выслушал очень внимательно, но остался при своем.
В Москве особенно боялись за Патриарха. Прихожане назначили дежурство при его покоях с тем, чтобы поднять тревогу во всех церквах, если Патриарха придут арестовывать.
При виде собирания церковных сил для противодействия гонению, коммунисты повели атаку с другой стороны. К жестоким гонениям под предлогом изъятия церковных ценностей якобы для помощи голодающим, прибавился раскол.
Сразу после переворота в марте 1917 г. в Петрограде образовалась группа революционных священников. Они поставили себе целью произвести в Церкви реформацию и свести на нет власть епископов. Они имели большое влияние в Предсоборном Совете и в самом Синоде. Поэтому они рассчитывали, что Всероссийский Собор отразит в себе господствовавшие в России и врывавшиеся в Церковь революционные настроения. Они подготовляли материал для Собора и никак не допускали мысли о возможности восстановления Патриаршества. Но ни в одной епархии не были избраны членами Собора участники этой группы. В составе ее были лишь те члены, которые состояли в Предсобоном Совещании и Синоде. Этого было далеко не достаточно для того, чтобы повести за собою Собор, ибо избирали туда преимущественно людей консервативного духа. Очень ценными членами Собора оказались выборные от приходов крестьяне. Окончательное решение Собора восстановить Патриаршество и провал попытки свести на нет власть епископов были очень сильным ударом по сторонникам реформации. Проф. Титлинов, ожесточенно боровшийся на Соборе против Патриаршества и канонического положения епископов понял, что ему надо покинуть Собор. Он на время почувствовал свое безсилие в борьбе с православными членами Собора и иерархией. Но он и его сторонники не сложили оружия. Они замолкли только на время.
Как только оформилось столкновение между Патриархом, всей Церковью и гражданской властью, обновленцы ободрились. Они заручились поддержкой Советской власти и приступили к организации революции в Церкви. Несомненно, что в мероприятиях правительства и обновленцев было одно общее руководство.
Митрополита Вениамина привлекают к суду за противодействие изъятию церковных святынь. За то же самое привлекают к суду Патриарха и, наконец, берут его под стражу.
Патриарх арестован, членов Синода уже нет в Москве. Церковь лишена административного аппарата. Патриарх передает права на управление Митрополиту Агафангелу, а Канцелярию поручает принять явившейся к нему делегации. При Синодальном Секретаре Нумерове она должна передать ему все, когда он приедет. Полномочия самые ограниченные. Никакого управления им не поручается. Но Советская власть им помогает тем, что не допускает в Москву Заместителя Патриарха, а обновленческие делегаты трактуют свое положение как имущие власть, как якобы переданную им самим Патриархом. Вскоре был арестован и Митрополит Агафангел.
Между тем обновленцы явочным порядком образовали Высшее Церковное Управление и требуют, чтобы все им подчинились. Митрополит Вениамин, будучи еще на свободе, немедленно отлучил бунтовщиков от Церкви, но это их не остановило. Поддержанные гражданской властью, они рассылают своих уполномоченных по всем епархиям. Они являются к архиереям в сопровождении чинов Чека и местных Советов. Если им оказывается сопротивление, епископа и его сотрудников арестовывают и высылают. Захватывая власть, обновленцы или живоцерковники стараются внести свои реформы во все стороны церковной жизни. Во главе всех догматов они ставят сотрудничество с коммунизмом. Быть верным Патриарху, или, как стали называть его верных чад, тихоновцем, равносильно признанию человека контрреволюционером. Безчисленны исповедники и мученики, пострадавшие за Веру по доносам и интригам обновленцев (а позже и по доносам сергиан — прим. Ред. «ЦВ»).
А между тем, Патриарх продолжает находиться под арестом. Он знает о развале в Церкви. Знает, что уже много епископов убито или изгнано, а многие изменили ему, не выдерживая этого давления. Он слышит, что целые епархии под контролем обновленцев, что даже такие видные иерархи как Митрополит Сергий, перешли к ним. Его осведомление под строгим контролем тюремщиков. Допускают ли они до его сведения сообщения о противодействии обновленчеству со стороны верных чад Церкви? И кто возглавляет их? Ведь и Митрополит Агафангел тоже уже под стражей.
Патриарх видит, что верующие обезглавлены, что безпрепятственно распространяется ересь. Как остановить этот развал? Положение могло казаться ему даже хуже действительности.
Когда большая часть страны занята неприятелем, стараются спасти хоть остающуюся часть. Патриарх видит, что он в данных условиях не может сохранить за собою всех тех функций, какие принял на себя как Патриарх. У него нет силы сохранить свое положение православного народного вождя для всего Русского народа и оградить Церковь от волков, даже не заботящихся о том, чтобы скрыть себя в овечьей шкуре. И ради сохранения самого главного он отказывается от борьбы с коммунистической политикой. Он решил, что главная задача сейчас вернуть Русской Церкви Главу, дать верующим видимое знамя, объединяющее их в защите Православия.
Между тем, Заграничная Церковь подняла на ноги иностранцев, хлопоча о защите Патриарха. Английское Правительство, Правительства Франции, Соединенных Штатов, Чехословакии и др. посылают протесты в Москву. Держать Патриарха в тюрьме делается политической проблемой, чего сам Патриарх, конечно, не мог знать. Тогда Советская власть идет с ним на компромисс, и он сам уступает в одном, чтобы сохранить за собою остальное. Он просит освобождения, заявляя одновременно, что прекращает свою борьбу с Советской властью. Он не обещается быть ее слугой, он заявляет только, что он Советской власти более не враг и изъявляет сожаление о прошлом (это заявление Патриарха Тихона принципиально отличается от позднейшей Декларации о лояльности митр. Сергия — это был личный компромисс Святейшего Патриарха, которого он, в отличие от Сергия, не требовал более ни от кого другого из членов Церкви, и тем более от всей полноты Русской Церкви — прим. Ред. «ЦВ»).
Патриарх освобожден. Многие думают, что большевики рассчитывали, что подписанное им заявление оттолкнет от него верующих. Может быть, это и так. Может быть, они сами верили, что за Патриархом шли главным образом как за врагом их власти. Если так, то они ошиблись. От Патриарха не отшатнулись, а многие отошедшие вернулись в лоно Церкви.
Однако, симпатии коммунистов, конечно, оставались на стороне обновленцев, а не тихоновцев. Постепенно, правда, последним становилось чуть-чуть легче, и они стали отвоевывать некоторые позиции от живоцерковников.
Жестокое гонение не прекращалось в течение всего остатка жизни Патриарха. Его хотели сделать таким же послушным рабом, каким стал впоследствии Митрополит Сергий, но он оставался на страже Православия.
Никогда еще, во все времена своей истории, Церковь не имела перед собою такого жестокого и лукавого врага. Патриарх буквально заболевал от каждой встречи с Тучковым, который вел советскую церковную политику. Патриарх не боялся мученичества. Самая мучительная смерть, вероятно, была бы для него легче, чем постоянная забота о ссылаемых епископах, священниках и верных мiрянах. Тот развал, который происходил во время его заключения, с другой стороны, казалось, указывал на необходимость делать все возможное вне измены основным началам Церкви и Ее внутренней свободы, чтобы не повторилось недавнее положение, при котором овцы оказались оставленными на милость волков. Эти овцы, конечно, знали, что пастырь их не покидал и был отделен от них помимо своей воли. И они проявляли свод любовь к нему при каждом возможном случае.
Служение Патриарха в какой-либо церкви наполняло ее молящимися до отказа. Пока он был в силах посещать уездные города, его там встречали толпы верующих.
В отношении управления Патриарх, в сущности, был совершенно безсилен. Он говорил о своем положении: «Лучше сидеть в тюрьме, я ведь только считаюсь на свободе, а ничего делать не могу. Я посылаю архиерея на юг, а он попадает на север, посылаю на запад, а его привозят на восток».
Иногда Патриарх кое в чем уступал, надеясь, что его уступка не имеет принципиального значения. Но ему бывало трудно судить об этом при советской системе ложного осведомления. Вот, например, Тучков требует от него введения нового календаря. Патриарх против, он не желает уступать. Но с одной стороны употребляются угрозы, а с другой сообщают, что все Православные Церкви уже приняли этот календарь. Что он мог сказать против такого аргумента? Все же Патриарх нарочито поручает огласить своей пастве нежеланный указ кому-то со слабым голосом. Но потом Митрополит Анастасий из Константинополя посылает ему телеграмму с сообщением, что не все Церкви приняли новый календарь, а Тучков, толкнув Патриарха на непопулярное решение, уже больше этим не интересуется. В данном случае крайняя слабость административного аппарата пошла на пользу, ибо помешала распространению соблазна.
В распоряжении Управления не было типографии. Б. Председатель Епархиального Совета при Патриархе Тихоне протопресвитер В. Виноградов так определяет тактику Тучкова: «Отношение Тучкова к Патриаршему Управлению, это было нечто вроде кошки с мышкой. С одной стороны, он дает постоянно чувствовать Патриаршему Управлению то, что оно и без того хорошо чувствовало и сознавало, а именно, что оно — нелегальная организация, не имеющая в Советской России права на существование, и потому в любой момент ГПУ при малейшем неудовольствии может это Управление закрыть и всех его членов переарестовать, а с другой стороны, тот же Тучков ультимативно предъявляет к нему требования о проведении в церковную жизнь различных мероприятий и при том таких, проведение которых равносильно было бы актам сознательного саморазвала, самоуничтожения. Каждое такое требование сопровождалось обещанием дарования легализации в случае исполнения, и угрозами разгона, уничтожения органа церковного управления и ареста всех его членов — в случае неисполнения».
Такими требованиями, например, было требование о поминовении властей, введение нового стиля и др. Реформа была нужна только для замешательства в Церкви. С одной стороны не давали ордера типографии напечатать указ, и Тучков говорил, что это его не интересует: «Ну, уж вы там как знаете… дело ваше». Поместили в газетах распоряжение о введении нового стиля, когда оно было уже отменено, а затем там же напечатали Патриаршее послание с сообщением, что Патриарх нового стиля не отменял, но что на местах с разрешения местных советских властей можно Рождество Христово праздновать по старому стилю. О. Виноградов дает к этому интересное и важное пояснение: «Какого происхождения был этот документ, мне не удалось выяснить, т.к. он через Патриаршее Управление вовсе не проходил, никому он не рассылался и дальше советских газет не пошел; ни оригинала его, ни копии не имелось и, главное, никакого применения в церковной жизни он не имел». О. Виноградов далее сообщает, что Советами была сделана еще попытка провести новый стиль, для чего состоялось совещание у комиссара Смидовича. Но представитель Патриарха на этот раз ему не уступил, и реформа осталась отмененной.
Когда кошка играет с пойманной мышкой, она то отпускает ее немного, то опять ловит, пока не доведет ее до изнеможения. Так действовал с Патриархом и Тучков. Все это надо иметь в виду при суждении о посланиях Патриарха Тихона после его освобождения.
Каждый такой опубликованный акт есть плод торга с Тучковым. Но если внимательно рассмотреть его, там нигде Патриарх по существу не идет дальше негативного заявления, что он не враг Советской власти. 18 июня 1923 г. Патриарх писал: «Я, конечно, не выдавал себя за такого поклонника Советской власти, какими объявляют себя обновленцы, но зато я и не такой враг ее, каким они меня выставляют». Правда, в воззвании 1-го июня 1923 г. есть чисто советские выражения: «враги трудового народа», «монархисты и белогвардейцы», слова, чуждые Патриарху и очевидно внесенные туда из тучковского проекта, но все-таки Патриарх остался верен позиции только «не врага» Советского правительства (в частных беседах Патриарх часто говорил: «да, я написал, что отныне я советской власти не враг, но я не написал, что я ей друг» — прим. Ред. «ЦВ»). Угроза тем, что если заграничные иерархи не прекратят дальнейшую контрреволюционную деятельность, то «придется их звать для ответа перед церковным судом и просить власть о разрешении им прибыть сюда», т. е. в Москву, как будто шла навстречу желанию Советов. Однако она была и отказом от заочного суда, чего требовали большевики и что позднее исполнил Митрополит Сергий.
Еще ранее, находясь под домашним арестом, на заседании Синода в помещении, оцепленном войсками, Патриарх согласился на указ об упразднении Высшего Церковного Управления Заграницей, но это был явный акт насилия. Советский историк обновленчества Шишкин пишет, что Патриарх не хотел выступать против постановлений Первого Карловацкого Собора и сделал это только под давлением гражданской власти. Однако, в послании от 2/15 марта 1931 г. Митрополит Антоний писал, что позднее, в 1923−24 гг. Патриарх утвердил постановление того же заграничного Высшего Церковного Управления о выделении Харбинской епархии (указы Патриарха Тихона о роспуске РПЦЗ всегда понимались Зарубежной Русской Церковью как вынужденные и вышедшие из плена; для советской Московской патриархии они всегда были основным «каноническим» аргументом в полемике против РПЦЗ. Между тем добросовестное их прочтение свидетельствует не о слабости, а о мудрости Святейшего Патриарха: во всех указах РПЦЗ подвергалась прещениям не за церковные, а за контрреволюционные (т.е. политические) преступления; а по решению Поместного Собора 1917−1918 гг. любые церковные прещения, наложенные за политические убеждения или действия, не могут считаться действительными. Патриарх дал богоборцам то, чего они желали: указ против ненавистной им Зарубежной Церкви, самой же РПЦЗ дал понять, что его указы, вышедшие из плена, не могут быть исполнены архиереями, находящимися на свободе — прим. Ред. «ЦВ»).
Патриарх ни за что не хотел быть пешкой в руках Советской власти. Но эта его борьба за духовную свободу Церкви стоила ему неимоверных усилий.
Патриарх все время старался быть на виду у народа. Он посещал храмы, служил в разных приходах. Но душевные страдания, причиняемые безконечными интригами обновленцев и требованиями Тучкова, быстро подрывали его силы. Крепкое от природы здоровье все больше поддавалось переживаемым тяжелым испытаниям. Сердце не выдерживало постоянного напряжения. Припадки сердечной болезни усиливались и учащались. 12 января 1925 г. врачи решили поместить Патриарха в больницу. На следующий день он был принят в частную больницу Е. Бакуниной. У него нашли застаревшее воспаление почек, общий склероз и грудную жабу. Ему был прописан полный покой, но именно это обезпечить для него было труднее всего. Его постоянно посещали по служебным и личным делам. На другой же день по поступлению в клинику к Патриарху явился начальник церковного отдела ГПУ Тучков.
Патриарху в больнице скоро полегчало, и он опять стал выезжать на службы в разные церкви, но он уже продолжал трудиться через силу. На уговоры врачей ограничить свой труд Патриарх отвечал отказом. Особенно тяготили его посещения Тучкова и следователя ГПУ. Они систематически подрывали его здоровье.
В день Благовещения 1925 г. здоровье Патриарха ухудшилось. Незадолго перед тем ему вырвали 2 зуба, что вызвало опухоль десен, перешедшую на горло. Врачи, однако, не находили еще ничего угрожающего для жизни. Несмотря на болезненное состояние, Патриарх в этот день вынужден был поехать на заседание Синода. Дело в том, что Тучков настойчиво и срочно требовал издания послания, которое изменяло бы прежнюю позицию Патриарха. Позиция его, как «не врага» Советской власти, Тучкова не удовлетворяла. Он требовал заявления о полной лояльности и сотрудничестве, подобно тому, каковое позднее сделал Митрополит Сергий. Выработанный на заседании Синода проект Митрополит Петр должен был отвезти для согласования к Тучкову.
Никто этого сейчас точно не знает но, по-видимому, Митрополит Петр вернулся к Патриарху в клинику с отзывом или требованиями Тучкова в связи с проектом. Надо полагать, что эти требования по обычаю сопровождались угрозами. Никто не знает содержания разговора между Митрополитом и Патриархом. Известно только, что разговор с Митрополитом Петром был очень горячим, и врач пошел, чтобы его остановить. Действительно, Патриарх был истощен. Вскоре у него начался припадок. Ему впрыснули морфий, и он лег спать.
Около 12-ти часов ночи прислужник заметил ухудшение и вызвал доктора, но уже ничего нельзя было сделать. Без четверти 12 Патриарх открыл глаза и спросил: «Который час?» Ему ответили. Тогда он трижды перекрестился, произнося «Слава Тебе Боже», и испустил дух.
Патриарх скончался во время своей последней схватки с врагами Церкви. Нынешняя Московская патриархия представляет опубликованный после его кончины документ, называемый ею его «Завещанием» как подлинное выражение его воли. Но так ли это? Действительно ли он скончался в момент поражения, сделав последнюю уступку, каковой требовали от него враги? Сдался ли он перед смертью?
Можно смело утверждать, что это не так, что Патриарх физически не выдержал напряжения, но он умер, не уступив врагам Церкви.
Против этого утверждения нам представляют напечатанное в «Известиях» обращение, называемое «завещанием». Говорят, что оно было доставлено в редакцию двумя Митрополитами.
По милости Божией, у нас имеется очень веское свидетельство, опровергающее это утверждение.
Вопрос этот, сам по себе, заслуживает особого исследования. Я посвятил ему много страниц в своей книге «Правда о Русской Церкви на Родине и за Рубежом». Главным, но очень важным свидетелем является уже упомянутый мною протопресвитер Василий Виноградов.
Независимо от него мы знаем, что в день кончины Патриарха обсуждался вопрос послания, которого требовал Тучков. По-видимому, именно о нем был последний разговор между Патриархом и Митрополитом Петром. Комната, в которой умер Патриарх, была сразу же опечатана Тучковым. Только через несколько дней Тучков дает двум Митрополитам отвезти в газету якобы завещание Святейшего.
Но о. В. Виноградов, со слов лица, бывшего вблизи комнаты Святейшего Патриарха, передает, что во время разговора с Митр. Петром слышались слова Патриарха: «Я этого не могу». Затем, очень важно обратить внимание, что на состоявшемся Совещании собравшихся архиереев пресловутое «завещание» НЕ оглашалось. О. Виноградов прав, подчеркивая, что Тучков, разрешивший Совещание, непременно потребовал бы его оглашения, если бы оно было действительно подписано Патриархом. Больше того, Митрополит Петр, в своем первом послании в качестве Местоблюстителя, не только не упомянул о завещании, но и написал его совсем в другом духе.
Обращает на себя внимание и то, что т.н. «завещание» начинается с заявления, что Патриарх его пишет «оправившись от болезни», а мы знаем, что напротив, состояние здоровья у Патриарха в последние дни было очень плохим, и в самый день якобы подписания документа оно было особенно плохо, был консилиум врачей и Патриарх скончался. Наименование послания завещанием никак не соответствует содержанию этого документа, говорящего о возвращении выздоровевшего автора к активной работе. Вот только несколько соображений. Протопресвитер В. Виноградов, сопоставляя много данных, приходит к логическому выводу: подписи Патриарха под предложенным ему текстом послания не было. «Но, — пишет он, — Тучков был человеком, способным для достижения цели не останавливаться перед обманом; как он поступил с уже отмененным посланием о новом стиле, как он поступил с неутвержденным проектом Высшего Церковного Управления, так он решает поступить и в данном случае: он решается неподписанный Патриархом проект объявить подписанным» (следует добавить, что подлинника этого «завещания» в архивах до сего дня не обнаружено, что является лучшим доказательством его подложности — прим. Ред. «ЦВ»).
Итак, в последнем своем сражении с врагами Церкви Патриарх остался непобежденным. Он не омрачил своего облика борца за чистоту Церкви. Одержав духовную победу, Патриарх отдал Богу свою исстрадавшуюся душу. Не напрасно так оплакивала его вся Русская Церковь и все другие Православные Церкви, о чем свидетельствовали многочисленные изъявления сочувствий, полученные Митрополитом Антонием (Храповицким) от всех Патриархов и ряда глав инославных исповеданий.
На вдохновенной иконе «Всех Святых в Земле Российской Просиявших» не напрасно лик новых Священномучеников возглавляется изображением Патриарха Тихона. Верится, что, перенеся столько страданий на земле в своем великом и тяжком подвиге, Патриарх Тихон действительно присоединился к лику великих подвижников Русской Земли.
1975 г
