 |
| Православие.Ru | Владимир Мельник | 23.07.2001 |
Общеизвестен некрасовский поэтический афоризм: «Дело прочно, когда под ним струится кровь». Кровь жертвенная. Тема самопожертвования, жертвенного подвижничества, тема покаяния в неумении принести жертву, — глубинно залегающий духовный стержень поэзии Некрасова.
Отсюда становится понятно, что именно из максимализма духовных устремлений православно мыслящего Некрасова зарождается у него тяга к воспеванию революционного подвижничества как одной из наиболее ярких разновидностей подвижничества вообще. Для Некрасова самопожертвование таких людей, как Белинский, Добролюбов, Чернышевский, таких деятелей, как декабристы и т. п. было, несомненно, окружено ореолом христианской жертвенности. В основе такого взгляда на общественно значимый подвиг могли для Некрасова лежать слова Иисуса Христа: «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих» (Иоанн, гл. 15, ст. 13).
Опираясь на этот постулат, автор «Кому на Руси жить хорошо» выстраивает в своих произведениях целый мир, проникнутый высокой художественной мыслью о героической жертве. Этот мир поразительно напоминает мир евангельский. Подвижники-революционеры (Добролюбов, декабристы, вымышленный Гриша Добросклонов и др.) — это горстка апостолов, возвещающих новую правду старому миру. Этот мир гонит их, подтверждая слова Христа: «Они будут отдавать вас в судилища и царям…» (Матф., гл. 10, ст. 17 — 18). Отражая зарождения психологии «народного заступника» или «слуги народа», Некрасов вызывает ассоциацию с евангельским заветом Христа: «Кто хочет между вами быть большим, да будет вам слугою; и кто хочет между вами быть первым, да будет вам рабом; так как Сын Человеческий не для того пришел, чтобы Ему служили, но чтобы послужить и отдать душу Свою для искупления многих» (Матф., гл. 20, ст. 26−28). Так, например, Гриша Добросклонов о своем служении народу мыслит исключительно в евангельских категориях. Учась в семинарии, он «певал» о вахлачине «голосом молитвенным». В самой песне Гриши Добросклонова отражается евангельское мировидение, и прежде всего учение Христа о двух возможных путях жизни человеческой:
Средь мира дольного Для сердца вольного Есть два пути………………………. Одна просторная Дорого — торная. Страстей раба, По ней громадная, К соблазну жадная Идет толпа………………………. Другая — тесная, Дорога честная…
Это почти пересказ Евангелия от Матфея: «Входите тесными вратами; потому что широки врата и пространен путь, ведущие в погибель, и многие идут ими; потому что тесны врата и узок путь, ведущие в жизнь и немногие находят их» (гл. 7, ст. 13−14).
Евангельское, концентрированно выражающее идею слово у Некрасова как бы разбавлено публицистикой, но, тем не менее, идеологический стержень песни Григория Добросклонова вырастает из православного учения; отсюда насыщение текста выражениями типа: «страстей раба», «к соблазну жадная», «блага бренные», «души пленные полны греха» и т. п.
Однако этот евангельский мир в творчестве Некрасова вольно или невольно, но часто оказывается как бы перевернутым. Дело в том, что подвижники Некрасова, приносящие свою душу в жертву «за други своя», действуют не во имя Христа. Это жертва не смирения, но бунта. Это принципиально меняет дело. Традиционно православное мировоззрение Некрасова, сохраняя весь привычный набор ценностей лишь внешне, по существу зачастую оказывается в противоречии с евангельским духом. Евангелие призывает к Божией любви, а ненавидеть учит лишь грех. Формула же Некрасова": «То сердце не научится любить, которое устало ненавидеть» — вся по духу своему чисто мирская, устанавливающая не Божью, а человеческую справедливость и правду. В Евангелии поэт не воспринял главного — духа смирения, но прочитал его как учение о построении царства правды и справедливости на земле. Христос же сказал: «Царство Мое не от мира сего» (Ин., гл. 18. Ст. 36).
Правда, порою Некрасову, восхищавшемуся вообще всякой жертвой, всяким подвижничеством, свойственно не выходить за рамки евангельского мировидения. Как, например, в стихотворении «Влас» или в поэме «Княгиня Волконская» (там, где речь идет о подвиге жен декабристов). Это чутко уловил Ф.М. Достоевский, назвавший стихотворение «Влас» «великим» (Достоевский Ф.М. Полн.собр.соч. В 30-ти томах. Т. 26 Л., 1984. С. 119.) и сказавший по поводу этого стихотворения: «Так хорошо, что точно и не Вы писали» (Там же. Т. 21. Л., 1980. С. 33.).
Как бы то ни было, не остается никакого сомнения в том, что Некрасов как поэт нацелен на воспевание подвига, жертвы, покаяния (как одного из видов подвига). Сюжетика многих некрасовских стихотворений оказывается проникнутой житийным пафосом. Судьба человека предстает как житие подвижника. Однако, в связи с отмеченными противоречиями миросозерцания поэта, «жития», представленные в его произведениях, совершенно неоднородны. Думается, что тему эту невозможно подробно рассмотреть в рамках одной статьи, поэтому в настоящей работе мы наметим лишь черты типологии тех «житийных» сюжетов, которые встречаются чаще всего в поэзии Некрасова.
Первый и, может быть, наиболее характерный тип «житий» дают у Некрасова те герои, которых условно можно обозначить в рамках православной терминологии, как «кающиеся грешники». Это, по сути дела, персонажи, наиболее близкие Некрасову по религиозному его миросозерцанию: он, прежде всего, ощущал себя человеком грешным, но кающимся в своих грехах, желающим искупить их пред лицом Бога и людей. Это герои, которые однажды смогли резко переменить свою жизнь, свой образ мыслей, совершить жертвенный подвиг.
Прежде всего, здесь следует назвать стихотворение «Влас» (1855). Уже в третьей строфе стихотворения звучат слова: «великий грешник». Далее перечисляются грехи, которые, по признанию Церкви, «вопиют к Небу» об отмщении («второе с нищего сдерет… брал с родного, брал с убогого»). В итоге Власу в бреду во время смертной болезни дано было увидеть ад, — что, как и во многих описанных в житийной литературе случаях, привело к полному духовному перерождению:
Роздал Влас свое имение, Сам остался бос и гол И сбирать на построение Храма Божьего пошел.
Перед нами, несомненно, поэтический вариант жития, в котором основа: грех — покаяние через тяжелую, близкую к смерти болезнь, — духовное воскресение.
Стоит обратить особое внимание на тот факт, что Некрасову мало выдержать в стихотворении эту в общем понятную схему. Для него очень важно показать аскезу жертвенности, а не только самое стремление к жертве. Отсюда упоминание о тридцати годах скитаний, о питании через подаяние, строгое соблюдение обета, звон железных вериг. Власа в конце стихотворения окружает ореол не только покаяния, но и добровольного мученичества. Стихотворение «Влас» дает образец чисто православного «кающегося грешника». Причем этот грешник — «разбойник», человек, разорявший других людей.
Примерно в то же время было написано и стихотворение «В больнице» (1855), в котором встречается образ «старого вора». Встретив в образе больничной сиделки свою первую светлую и чистую любовь, «старый вор» «вдруг зарыдал»:
Круто старик изменился: Плачет да молится целые дни, Перед врачами смирился.
Житийная схема «грех — покаяние — воскресение» осложнена здесь чисто психологическим мотивом очищения через встречу с первой любовью (мотив абсолютно невозможный в житии).
Пожалуй, наиболее характерный пример жития кающегося грешника дан в «Легенде о двух великих грешниках» в поэме «Кому на Руси жить хорошо». Если «Влас» отчасти тяготеет к духовному стиху, то «Легенда» в свою очередь также тяготеет к фольклорным источникам (См.: Гин М.М. Спор о великом грешнике // Русский фольклор. Материалы и исследования. Т. 7.М. — Л., 1962.). Характерность «Легенды» заключается в сугубо некрасовском решении вопроса о возможности совершить убийство «по совести», убийство как спасительный для души подвиг. В принципе же «житие» Кудеяра-атамана, а затем инока Питирима выдержано в духе указанной схемы: «грех — покаяние — воскресение». Во всяком случае, именно ее заложил в основу жизнеописания кающегося «благоразумного разбойника» сам поэт.
Помимо жития раскаявшегося «благоразумного разбойника», в некрасовском творчестве встречается и иной тип жития, жития подвижника, положившего «душу за други своя». Причем подвижничество это носит ярко выраженный общественный, а порою и революционный характер. Одним из наиболее ярких образцов такого «жития» является стихотворение «Памяти Добролюбова» (1864). Оно содержит в себе черты жития «преподобного» святого. Через все стихотворение проходит мысль о «суровости» Добролюбова. Причем эта суровость — именно агиографического плана: перед нами образ самоотречения во имя истины, образ святой аскезы. Не случайно Некрасов в первой же строке дает выражение: «Ты в молодые годы…» В преподобническом житии, как известно, обязательно упоминание о том, что аскетические наклонности, высшую жертвенность святой проявлял именно с малых лет (См.: Кусков В.В. Литература высоких нравственных идеалов // Древнерусские предания (XI-XVI вв.) М., 1982. С. 7.). Так, например, известно, что св. преп. Сергий Радонежский с первых же дней жизни по средам и пятницам не принимал материнского молока. Борьба со страстями — главное жизненное дело преподобных святых, она изображается во множестве житий как основа святой жизни. Отсюда у Некрасова: «Умел рассудку страсти подчинять». Такая степень аскезы утверждалась в жизни святого только благодаря сознательному отречению от житейских благ. Как сказано в Первом послании св. Иоанна Богослова, «не любите мира, ни яже в мире… яко все, еже в мире, похоть плотская и похоть очима и гордость житейская…» (2, 15−16). Все это как бы присутствует в стихотворении «Памяти Добролюбова»:
Сознательно мирские наслажденья Ты отвергал, ты чистоту хранил, Ты жажде сердца не дал утоленья…
В стихотворении встречается и обычная для жития преподобного мысль о «памяти смертной» («но более учил ты умирать»), и вообще характерная церковная лексика: «светильник» («Светильник тела есть око» — Матф., II, 34), «светлый рай», «перлы», «венец». Подвижническая аскеза Добролюбова изображается Некрасовым в акцентируемой параллели с житиями святых. Правда, и здесь Некрасова мало волнует, что, как и в «Легенде о двух великих грешниках», формула «положить душу за други своя» понимается не в христианском, смиренном, а в революционно-бунтарском духе. Все черты «жития» Добролюбова в некрасовском стихотворении лишь внешне совпадают с житиями святых, ибо отвержение мирских наслаждений и пр. здесь совсем не связано с именем Христа.
Аналогично построено в «Кому на Руси жить хорошо» и «житие» Гриши Добросклонова. Таким образом, можно заключить, что перед нами «лже-житие». При этом мы не пытаемся ответить пока на вопрос, каким образом и почему в творчестве Некрасова достигается такая подмена.
Наконец, в творчестве поэта есть еще один тип жития, встречающегося в русской агиографии, возможно, всего один раз. Это житие избранного Богом невинного отрока. Речь идет об образе пастушка по прозвищу Волчок в стихотворении «Деревенские новости» (1860). Значительность этого образа выясняется хотя бы их того, что из 141 строки стихотворения ему посвящено 49 строк, т. е. более трети стихотворения! Смерть пастушка, несомненно, главная новость из всех перечисленных в произведении.
Эта смерть подается деревенскими жителями как совершенно необычная, явно отмеченная Богом. Во-первых, от ветра необычно гудели колокола: «Колокола-то, колокола // Словно о Пасхе гудели!» Во-вторых, в смерти мальчика явно проявился Божий Промысел:
И уцелел бы, да вишь Крикнул дурак ему Ванька: — Что ты под деревом сидишь? Хуже под древом-то…Встань-ка! — Он не перечил — пошел, Сел под рогожей на кочку, Ну, а Господь и навел Гром в эту самую точку!
Интересно, что «дурак Ванька» дал правильный совет, но мальчика все равно убило громом, — и это наводит на мысль о Божием Промысле. Промыслительная смерть не очевидно связана с богоугодным «житием» Волчка. Но из рассказов о его жизни можно заключить, что главной чертой его характера было то, что мальчик был как бы «не от мира сего»:
Любо! Встает с петухами, Песни начнет распевать, Весь уберется цветами…
Цветы здесь не просто деталь бытовой игры. Они — составная часть венка, или, в житийном плане — «венца», получаемого от Бога избранными. Финал сюжета совершенно житийный:
Угомонился Волчок — Спит себе. Кровь на рубашке, В левой ручонке рожок, А на шляпенке венок Из васильков да из кашки!
Конечно, перед нами не смерть, а успение. Тем более, что последний поступок Волчка — это послушание, столь высоко ценимое в православии. Некрасов пополняет разновидности житий сюжетом о Богоизбранном младенце. Как уже говорилось, в русской агиографии есть один исключительный святой — Богоизбранный младенец Артемий Веркольский. Скорее всего с его житием был знаком Некрасов. Главные параллели между св. Артемием и некрасовским Волчком сводятся к следующему: Во-первых, житие Артемия отмечено проявлениями кротости и «ангельского нрава» (Акафисты русским святым. Т. I. СПб., 1995. С. 362.). Эта черта есть и у Волчка, ангельский нрав которого проявляется в том, что, встав по утру, он «песни начнет распевать, Весь уберется цветами». То же можно сказать и о кротости: «Он не перечил, пошел…». О святом 16 в. говорится, что он, будучи маленьким ребенком, помогал отцу и матери в крестьянском хозяйстве (Там же. С. 373.). Уже это должно было привлечь внимание Некрасова, который не только подчеркивает это обстоятельство в своем сюжете, но и по-некрасовски поэтизирует его:
Крепко нам жаль мальчугана: Этакой клоп, а отбил Этто у волка барана!
Далее о св. Артемии Веркольском говорится: «по неисповедимым судьбам промысла Божия отроку Артемию не суждено было достигнуть зрелого возраста. Однажды (ему минуло всего двенадцать лет) он работал с отцом в поле. Внезапно небо покрылось темными тучами, засверкали молнии и началась гроза с проливным дождем. Над местом, где находился Артемий, раздался сильнейший удар грома, и отрок упал, предав дух свой Господу» (Там же.).
Все это прямо напоминает смерть накрасовского героя. Следует обратить особое внимание на то, что святость, Богоизбранность жития Артемия была явлена окружающим не при жизни, а лишь после смерти отрока. В сознании людей он, несомненно, мало чем мог отличаться от других детей, — разве что подчеркнутой кротостью, послушанием своим родителям. Ведь, как сказано в жизнеописании, «жители решили, что это (убиение молнией — В.М.) знак суда Божия и, по существовавшему тогда обычаю, тело не погребли, а положили в лесу. Отец накрыл его ветками и сучьями и поставил над ним деревянный срубец» (Там же.). Можно догадываться, что при жизни мальчика Артемия на него вряд ли смотрели как на святого. На первый план выходит мотив не столько святости по образу жизни, подвигам и заслугам, сколько Богоизбранности.
Это весьма важно уяснить при анализе стихотворения «Деревенские новости». Образ Волчка также строится на неподчеркнутой, неакцентированной святости и, напротив, на явно акцентированной Богоизбранности отрока.
Думается, Некрасов в своем стихотворении не просто описывает необычный бытовой случай, который действительно мог иметь место, но осмысливает его в контексте житийной литературы, к которой он, видимо, тяготел (См.: Криволапов В.Н. О литературном источнике «Соленой» песни Н.А. Некрасова // Русская литература. 1994. N 4. С. 179−181; Ашукин Н. Библиотека Некрасова // Лит. Наследство. М., 1949. Т. 53−54. С. 359−432.), проецирует его на известное житие святого, вышедшего из любимой поэтом среды крестьянских детей.
В настоящее время вопрос о степени знакомства Некрасова с житийной литературой практически не разработан. Однако самое его творчество показывает, что поэт был хорошо знаком с агиографическим каноном, хорошо представлял себе типы житий, существовавших в отечественной традиции. Помимо указанных трех типов, проявившихся в поэзии Некрасова, легко можно предположить и четвертый, тип жития святой праведницы-жены (как, например, в поэме «Русские женщины»).
Перечисленные типы «житий» не составляют, вероятно, в творчестве Некрасова окончательно оформившейся системы. Дальнейшее изучение данной проблемы, несомненно, перспективно и еще приведет к интересным открытиям.
