Ведущие союзники США в континентальной Европе, «локомотивы» Европейского Союза и символы европейской цивилизации заявили о категорическом несогласии с участием НАТО в военной акции Вашингтона против Ирака, осудили намерение Вашингтона нанести удары по Ираку без согласия Совета Безопасности ООН и потребовали продолжения инспекций ООН.
Ответ был неожиданно назидательным: «Франция и Германия — это еще не вся Европа. Это старая Европа». Так неуклюже, но с простодушной откровенностью отреагировал Дональд Рамсфельд на резкие высказывания Жака Ширака и Герхарда Шредера.
Блокирование решения Совета НАТО о помощи Турции, которое, правда, нетрудно оказалось обойти через Комитет по военному планированию, куда Франция не входит, стало ответом «старой» Европы, которая к тому же напомнила о своем культурном превосходстве. Даже склонный в своей левацкой молодости к хиппованию Йошка Фишер ощутил принадлежность к великой европейской культуре.
Итак, первое десятилетие однополярного мира в самом западном мире увенчали невиданные антиамериканские демонстрации по всей Европе и более всего в странах-союзницах США; кризис в НАТО — небывалый не столько по масштабам, сколько по предмету расхождения — принципиальному вопросу, ради которого НАТО создавалась, и обмен беспрецедентно скептическими историческими оценками между Вашингтоном, Парижем и Берлином.
Некоторые поспешили поставить диагноз о расколе НАТО и расколе Европы, о глубоком кризисе отношений США и Европы. Для такого вывода пока еще нет оснований, поскольку Европа еще не доказала, что имеет и силу, и интерес не просто фрондировать по одному из вопросов, затрагивающих ее интересы, но задуматься об альтернативе единоличному управлению США миром и ею самой.
Антиамериканизм в европейском сознании растет, проявляя черты не эмоционального, но сознательного разочарования и даже отторжения, о чем свидетельствуют публикации серьезных работ с беспощадной оценкой историко-культурной и политической сущности США как исторического явления. Однако на официальном уровне в последнюю неделю кризис имеет признаки обоюдного желания взять его под контроль. Франция, Германия и Бельгия после достижения компромисса в НАТО признали, что применение силы против Ирака возможно, хотя «лишь как последнее средство». Йошка Фишер уклонился от однозначного ответа на вопрос, исключает ли Германия войну даже «как последнее средство», отделавшись репликой: «Мы не хотим такого исхода» («Ди Вельт»).
Последние сообщения говорят и об обратной связи — некотором снижении военного рвения Лондона, который готов оттянуть крайний срок решения по докладу инспекторов, можно полагать, и ради поиска некоей более приемлемой формулы. Однако не стоит обольщаться: США и Британия, хотя и замедлили продвижение к цели по пути, на котором столкнулись с препятствиями, не изменили своей позиции. Джордж Буш заявил, что предстоящее решение по докладу инспекции — это проверка и «последний шанс для ООН», показав, что все действующие субъекты мировой политики, включая универсальную организацию, оцениваются по критерию их согласия с американской интерпретацией и пригодности служить инструментом американской стратегии. 20 февраля министр обороны США Рамсфельд объявил о полной военно-стратегической готовности начать войну, как только поступит приказ президента.
Для трезвой оценки ретроспективы и перспективы новых явлений в западном мире надо проследить корни этих явлений и оценить характер противоречий — насколько они рождены обстоятельствами или предопределены давно идущими процессами. Важно верно определить, до какой степени и насколько осознанно Вашингтон намерен пренебрегать мнением и интересами Европы и подвергать ее негативным последствиям своих выгод, снижая ее роль и повышая ее зависимость.
Однако, самое интересное и важное для России, конечно, взвесить степень осознания своего нового положения и его причин, а также заинтересованности, готовности и способности «старой» Европы отлить выплеснувшееся недовольство в некую историческую и геополитическую стратегию, которая в перспективе могла бы предложить иную концепцию евроазиатского общежития.
В последние полвека стержнем и задачей планомерного выстраивания евро-атлантического единства было противопоставление западного мира России-СССР, прежде всего как военно-политических систем и конфигураций.
Не будем лукавить: несмотря на провозглашенные «общеевропейский дом» и «единый мир», давление именно на некоммунистическую Россию не только не уменьшалось, но увеличивалось. Изначальный устав НАТО, созданный для холодной войны, носил признаки действительно оборонительного сообщества с четко очерченной зоной географического действия Договора (военная доктрина НАТО была наступательной). Вопреки псевдодемократической риторике все последние документы начала и конца 90-х годов, принятые в дополнение к уставу, придали НАТО куда более интервенциалистский характер. Географическая зона стала размытой, цели «экспорта» или «проецирования» стабильности, «защиты прав человека» и даже «западных ценностей» оправдывают даже без наличия угрозы членам альянса применение силы повсюду в форме гуманитарных интервенций или превентивных ударов, которые проводятся исключительно против стран, не желавших включаться в атлантический проект.
Россию оттесняли по тем самым геополитическим линиям, где империя Габсбургов, Ватикан и Речь Посполитая в течение трехсот лет надвигались на Россию и поствизантийское пространство. Напомним, что «Старая» Европа сама весьма способствовала формированию однополярного мира и праздновала утрату Россией своих позиций на Балтике и на Черном море. Российское великодержавие в конце ХХ века было объявлено угрозой и Европе, и идеалам прогресса: суверенитету, самоопределению, демократии, правам человека.
Россия самоустранилась, и в тот же миг именно эти основы были попраны, что нельзя не расценить как банкротство западноевропейского либерализма как философии и демократии как практики. Агрессия под надуманным предлогом против Югославии — суверенного государства, основателя ООН и участника Заключительного акта Хельсинки, — поддержанная Европой, знаменовала упадок целой эпохи европейской истории. Начавшийся передел мира имеет не только логичный геополитический проект, реализуемый военной силой, но и неизбежную перегруппировку сил. Зримым для всех это станет, очевидно, после приема в НАТО прибалтийских государств и размещения в них вооруженных сил НАТО. Именно с момента окончательной утраты Россией обретений Петра Великого, изменивших в XVIII столетии направление европейской истории, завершится эпоха, в которой Европа была центром всемирно-исторических событий.
Специфика в том, что в отличие от предыдущих веков, стратегические потери России не переходят к ее континентальным соперникам или соседям, сохраняя европейскую направленность исторического импульса и геополитического проекта. Возвращение Прибалтики, Венгрии, Чехии и Польши, Балкан в западный ареал вовсе не является реваншем «старой» Европы, даже если она действительно ощущала бы себя наследниками Габсбургов, Речи Посполитой или Бонапарта.
Все геополитические сдвиги встраиваются в совершенно иные конфигурации, и чем больше этих новых перемен, тем меньше эти конфигурации служат самой Европе. Они служат в эпоху технократического глобализма глобальному управлению и евразийскому проекту англосаксонского мира. Разница в исторических интересах этого мира по сравнению с европейским континентальным никогда еще за весь либеральный ХХ век не ощущалась более выпукло.
Старая Европа, похоже, только сейчас ощутила (но неизвестно, осознала ли), что одним из следствий этого передела стало неизбежное падение ее собственной роли в мире и как союзника Вашингтона. США вышли на такие рубежи, где «старая Европа» — уже не стержень интересов Вашингтона, а всего лишь обеспеченный тыл, в чем она убедилась слишком поздно, как и в том, что не российское великодержавие угрожает ее роли в мировой политики, а, наоборот, его отсутствие.
Тезис о «старой Европе» действительно отражает весьма принципиальные изменения в американском геополитическом мышлении и стратегии. Устремления США направлены в Евразию, на глобальное управление и структуризацию под американской эгидой куда более широкого региона. «Укрепление с помощью трансатлантического партнерства американского плацдарма на Евразийском континенте» нужно Вашингтону лишь для того, чтобы «растущая Европа» стала «реальным трамплином для продвижения в Евразию». Именно так сформулировал стратегические геополитические цели США Збигнев Бжезинский еще в начале 90-х годов в своей «шахматной доске». Но это почему-то не насторожило Европу.
В структурном переделе мира, приобретшем евразийские масштабы, обнажилось и реальное воплощение самой «идеологии глобализма», а также методы ее достижения. Ее философское воплощение приводит, среди прочего, к устранению всех великих культурных и национальных традиций человечества, без которых страны и цивилизации превращаются из субъекта в объект политики, утрачивают историческую инициативу. Ценность исторического наследия перестает играть роль по сравнению технократической целесообразностью, и гигантский киборг не видит разницы между Платоном, Шекспиром, Чайковским и микрочипом. Это почувствовали даже левые космополиты — социал-демократы Германии. Важно понять, насколько они осознали, что оказываются в стороне от управлением собственной историей.
Но и это также опрометчиво поддержали в начале 90-х лево-либеральные силы Европы, воспитанные в духе универсалистских клише еще в своей розовой (по левизне) политической юности. США не намерены делиться «глобальным управлением». Малые государства из пока ничейного мира, которые не могут обороняться, продолжают существовать только из-за терпимого отношения к ним сильного.
В такой стратегии важнее «новая Европа» — не ее «мнение», которого не спрашивают, а ее расположение: от Балтики до Черного моря. Это и есть подступ к «евразийскому эллипсу» с точками по северной кривой: Средиземное море — Проливы — Черное море — Закавказье — Прикаспий — российская Средняя Азия — Афганистан, и по южной кривой: Израиль — Стамбул — Ирак — Иран — Пакистан — Афганистан.
Однако хочет ли Европа искать альтернативу и есть ли у нее философия и реальные силы и возможности для противостояния Америке и хочет ли она этого противостояния?
* * *
Кроме основной цели — контроля США через атлантические структуры над Восточной Европой, затем западными и южными частями СССР — расширение НАТО имело и по-прежнему имеет антиевропейский аспект. К нему в начале 90 годов проявляла чувствительность Франция, а в последние годы и определенная часть антиглобалистской консервативной немецкой элиты. Неслучайно в начале 90-х в Европе всплывали идеи реанимации Западноевропейского союза (ЗЕС) — последнее проявление самоидентификации Западной Европы как отдельной от США геополитической и исторической величины. Эти рудименты европейского сознания не вписывались ни в американские планы, ни в доктрину «единого мира», и превращение НАТО под эгидой США в военно-политический каркас ойкумены от Атлантики до Урала было ускорено. Именно соединенное расширение ЕС и НАТО способствует атлантизации европейского процесса, который мог бы иметь куда более автономный облик с потенциальным усилением политической роли объединенной Германии, не всегда совпадающий с англосаксонскими планами.
Сопротивление Маастрихту было преодолено, нежелательные рудименты западноевропейского сознания во всех их робких проявлениях были подавлены и стратегия превращения НАТО в военно-политическую эгиду европейских процессов для предупреждения самостоятельности Европы была ускорена. Некоторые эксперты вообще полагают, что при осуществлении агрессии против Югославии, которую Европа поддержала, одной из целей США был подрыв не только инвестиционной привлекательности Европы, но и в перспективе — динамизма самой ее экономики, созданием на ее территории и на территории снабжения ее ресурсами очага глобальной напряженности.
Корни сегодняшних процессов уходят достаточно далеко в прошлое. Стратегическое решение США «остаться» навсегда в Европе и «не повторять ошибок, совершенных после Первой мировой войны», когда США на время вернулись к «изоляционизму» было впервые официально озвучено государственным секретарем Д. Бирнсом в обращении к германскому населению 6 августа 1946 года. Однако цель — инкорпорировать роль, интересы и потенциал Западной Европы в свою глобальную стратегию, составной частью которой стало поощрение и европейской интеграции, и «единой Европы», — вырабатывалась гораздо раньше. Секретные меморандумы Совета по внешним сношениям говорят о том, что те круги, которые занимались панорамным стратегическим планированием не только внешней политики, но и места США в грядущем периоде мировой истории, еще в начале войны постулировали заинтересованность США в «интеграции» Европы и в универсалистских структурах, которые США должны контролировать и направлять.
Уже в 60−70-е годы пробиваются на поверхность всходы целенаправленной работы всего ХХ века по консолидации и созданию наднациональных механизмов контроля над общемировым развитием, в которых стратегия отдельных стран была бы незаметно подчинена поставленным целям. Задача эта связана с панорамными расчетами ведущих сил Запада, которые они вели с начала века в отношении своего политического и экономического будущего. В межвоенный период были испробованы первые международные политические и финансовые учреждения — Лига Наций и Банк международных расчетов, который был создан планом Юнга якобы для решения репарационного вопроса, но успешно институционализировал ведущую роль в европейской политике американского финансового капитала.
После Ялты и Потсдама Запад потратил огромные ресурсы для компенсации нового соотношения сил. История плана Маршалла, интеграционных механизмов от Рима до Маастрихта, военного блока НАТО — хрестоматийна. Новым в этом процессе было не создание альянсов, которые с давних времен являются формой мировой политики. Новым был их тип и уровень, ибо они не просто ограничивали в силу обстоятельств, а качественно необратимо размывали национальный политический и экономический суверенитет. Одним из первых «европейских сообществ» стало «Европейское объединение угля и стали» — сырья не только войны, но и всей экономики. Была создана военно-политическая матрица, которая задала экономическую структуру, потребности развития стран, обеспечила рост американского ВПК и транснациональных корпораций, которые стали силой, оказывающей решающее воздействие на правительства, на мировую политику и экономику. Одно из следствий — стратегическая зависимость Запада от внешних энергоресурсов. Эти регионы стали зонами стратегических интересов США, за которые они готовы воевать.
Запад под эгидой США выстраивался как единое геополитическое, экономическое, военное и культурное консолидированное целое. Идеи единой Европы и постепенное превращение Европы в некое супер-государство с наднациональными институтами управления были составной частью геополитической стратегии США и либерального проекта истории. Американское политическое сознание постепенно отождествляет себя с Западом в целом. В области религиозно-философского побуждения исторических субъектов в таком ассимилированном сознании утверждается мотив не просто сильнейшего, а тождества мира и себя, где остальные — провинция, не имеющая права на историческую инициативу.
Одновременно США становятся надцивилизационной технократической системой, для которой остальной мир — это гигантское предприятие, нуждающееся в оптимизации. Они же становятся и заложниками этой системы. Но и Европейский Союз как любое детище рано или поздно обретает импульс к самостоятельному развитию и выходит за рамки первоначальных задач. Так и евро, который, по некоторым оценкам, изначально придумывали в США с прицелом переложить на Европу часть бремени бумажных денег, вряд ли служит теперь американским целям.
Европа на себе ощутила, что та глобальная структура, которую Вашингтон пытается строить, помимо того, что чревата тяжелыми последствиями политического и экономического характера для Старого Света, вообще не может обрести характер устойчивой системы. Если для ее удержания и замены региональных конфигураций биполярного мира приходится каждые год-полтора назначать «изгоя» — «жертву отпущения» и убивать тысячи людей, — значит, этот новый мир не превращается в систему международных отношений, признаком которой является состояние саморегулирующегося равновесия, способность к самовоспроизводству.
Сегодняшнее неравновесие и судорожность управления чреваты хаосом. Самыми опасными последствиями будет неизбежное намерение и готовность обрести ядерное оружие десятками стран, в которых технически и технологически это уже возможно, а также терроризм и война всех против всех.
Важной задачей становится восстановление критического уровня многополярности, в котором глобализация может развиваться конструктивно, а задачи модернизации России и ее естественного взаимодействия с окружающим миром будут решаться не в ультимативном контексте. При этом США — это объективная реальность и важность рабочих отношений с ними повышается.
Европа еще не проявила в полной мере осознание своего положения в глобальном управлении. Вряд ли стоит прогнозировать многое, к тому же возможностей не так много. Все атлантические побережья находятся под прочным стратегическим контролем по канонам еще старой британской геополитики конца XIX века, и вряд ли можно рассчитывать на значимое изменение геополитических конфигураций между Россией и старой Европой. Слишком многое упущено, и прежде всего Германией. Однако шансов на тактические прорывы сейчас как никогда много. Это заслуживает отдельного анализа.
В этот период наблюдения и оценки, нелишне предложить совсем иную культурно-историческую парадигму взаимодействия. Как никогда удобен и важен момент для корректировки негативного образа России, созданного в глазах Европы и ею самой, и российскими либералами. Новые вызовы ставят совершенно по-новому «дилемму Россия и Европа». Пусть «новая» Европа в своей «детской болезни державности» наиграется, как в куклы, в клише «полуазиатской Московщины и цивилизованного Запада» — эта эйфория естественна. Пусть шумят на российского слона Литва, Чехия, Польша. Но пора серьезно задуматься с обеих сторон об отношениях России с Германией и Францией.
Несмотря на многовековое противопоставление великая романо-германская и русская православная культура имеют единую основу — апостольско-христианскую, которая и оказалась перед одним историческим вызовом, и именно сотрудничество России и старой Европы может дать им обеим мощный и столь необходимый исторический и политический импульс. Неслучайно Жак Ле Гофф, ведущий историк школы «Анналов» видит задачу, которую «ныне предстоит осуществить европейцам Востока и Запада», — «в объединении обеих половин, вышедших из общего братского наследия единой цивилизации, уважающей порожденные историей различия».
