ГОРЬКАЯ ПРАВДА О ЧЕЧЕНСКОМ СИНДРОМЕ ПРАВОЗАЩИТНИКОВ

Чудовищный террористический акт в Москве и, увы, неизбежная гибель многих заложников при освобождении, похоже, стала подлинным и критическим испытанием национального и гражданского сознания русского народа и всей России, которая уже отвыкла от долгожданного и спасительного проявления государственной воли.
«Hамеpено ли руководство быть последовательным и окончательно подавить уголовный террор без оглядки на морально изолгавшихся правозащитников и „мировую закулису“ или оно будет по-пpежнему pасточать усилия в поиске мнимого согласия с бандитами?» — спрашивают одни. «Прекратить преступную войну против собственных граждан!», или более того — «героических горцев, сражающихся против империи-угнетательницы!» — требуют другие. Ряды последних в течение второй половины 90-х годов заметно поредели. Но самые убежденные идут ва-банк, бросая вызов государству и общему возмущению последним варварским терактом. Неуклонное оздоровление общегражданского сознания обрекает их неизбежно на исторический суд. Они-то и оказывали самое непосредственное влияние на формирование общественного мнения в первой половине 90-х годов, осуществляя, пожалуй, беспримерную в истории кампанию по шельмованию собственного государства и армии. Как это ни покажется парадоксальным, именно «миротворцы» несут косвенную ответственность за случившееся.
В этом кажущемся противоречии следует разобраться, ибо оно затрагивает глубинные основы исторического мышления общества, от которого зависит его будущее. Существует прямая связь между либерально-пацифистскими призывами во время войны за территориальную целостность страны и переходом противника к террористическим актам против гражданского населения. И это не только потому, что крики о слабости и небоеспособности собственной армии, обличение якобы неправедных целей своей стороны с одновременным оправданием мотиваций противника, фальсификация исторических корней конфликта в пользу врага — все это заимствовано из классических пособий по пропаганде во время войны в стране-противнике.
И не только потому, что «миротворцы» на начальном этапе небезуспешно воспрепятствовали абсолютно необходимому вооруженному подавлению уголовного мятежа в зародыше. И даже не потому, что террористы фактически повторили их требования. Главная «заслуга» в том, что миротворцы и идеология несопротивления сделала общественное сознание таким, которое и порождает расчет применять терроризм как метод шантажа государства по коренным проблемам его исторического бытия.
В самых кровопролитных войнах прошлого любой противник максимально воздерживался от кровавых акций против гражданского населения, которые лишь препятствовали достижению стратегических целей. Причина — в боязни усилить сопротивление. Но терроризм сегодня как раз рассчитывает акцией против гражданского населения ослабить сопротивление. Столь разный результат одного и того же действия зависит от состояния общенационального самосознания.
Раньше общество ощущало себя единым сосражающимся национальным телом, переживающим за свое Отечество и за свою воюющую армию, не отделяя себя от нее, как нельзя отделить без боли свои руки, даже одетые в булатные рукавицы. Как ответила бы наша нация на требования о полной капитуляции Гитлеру под угрозой вырезать деревню? Кому бы пришло в голову обсуждать правомерность своих авиаударов по захваченному фашистами родному Курску на том основании, что там осталось собственное гражданское население? Противнику просто не было смысла совершать злодеяния против беззащитных граждан. В ответ лишь «ярость благородная вскипела бы как волна» с удесятеренной силой.
Самым губительным для нации стала десятилетняя проповедь совершенно ложной интерпретации «гражданского общества». Это понятие означает неполитическую сферу реализации частных интересов граждан, и она действительно важный фактор гармонического взаимодействия в обществе «Я» и «МЫ». Обывателю же внушали, что «прогрессивное и демократическое гражданское общество» — это не преемственно живущий организм с общими историческими переживаниями, а совокупность индивидов, объединенных отметкой в паспорте. В качестве мерила цивилизованности был провозглашен тезис «ubi bene — ibi patria» (где хорошо, там и отечество), а в качестве образцового демократа — «гражданин мира» (С. Ковалев), который в Совете Европы — этом либеральном 4-м Интернационале — демонстрировал, «как сладостно Отчизну ненавидеть» и участвовать в поражении собственного правительства в войне", как и завещал первый великий сокрушитель России В. Ульянов. В такой парадигме главной ценностью вдруг оказалось право на несопричастность к судьбе своего Отечества. Но именно такое «народонаселение», переставшее быть нацией, немедленно становится мишенью террористов, прямо рассчитывающих на шантаж государства.
Террористы, рассчитывая на успех своего кровавого дела, цинично не смущаются тем, что убьют «несопричастных», ведь они для них — лишь средство. Делается это в расчете именно на остальных «несопричастных» в обществе, чтобы те немедленно начали давление на государство… Мы наказаны за безумное безмолвие и равнодушие нашего мира по отношению к нашей армии и к борьбе за территориальную целостность страны — ценность, за которую во все времена воевали и ставили памятники героям. Столь ценимая свобода возможна только в государстве, которое способно себя защитить. «Лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день за них готов идти на бой».
К тому же, лишь для русских война в Чечне изображалась как непонятная и бессмысленная. Она же в глазах правозащитников, равнодушных к изгнанию дудаевским режимом ограбленных и униженных 300 тысяч русских еще до всяких действий российской армии, была героическим эпосом чеченцев, воюющих с ненавистной империей за свободу и счастье. Даже образ матери солдата бесстыдно эксплуатировался по двойным стандартам. Мать воина — это величественная и скорбная ипостась женщины в сугубо человеческой истории, в которой Вера, Отечество, Честь, Долг, Любовь — становились дороже земной физической жизни, и это поднимало инстинкт защиты своего дитя и самопожертвования до ответственности за всю нацию. Отсюда — Родина-мать. Тиражировались два полярных образа: русская мать якобы повсеместно требовала от сына отказаться от присяги, ибо «война преступна и бессмысленна», чеченка же, подобно гордой спартанке, провожавшей сына на бой с заповедью «со щитом или на щите», вручает меч для борьбы, иначе, как у Лермонтова: «Ты раб и трус, и мне не сын!».
Однако был ли изначально чеченский уголовный ренессанс явлением национального или религиозного характера? Социо-психологический портрет Дудаева и его риторика демонстрируют скорее образ латиноамериканского диктатора, а не выразителя национальных и религиозных чаяний. Красавчик Джохар позировал не в национальной одежде, а исключительно в парадном генеральском мундире Советской армии, и не поминал имя Аллаха всуе, возможно потому, что политрук о вере ему не рассказывал. У него в начале было менее ста человек, а склады незаконного оружия стали известны службе безопасности еще в 1992 году. Нелегитимный режим генерала Дудаева отражал чисто властно-экономический мафиозный, а не религиозный аспект, и ничто не угрожало всекавказским сопротивлением при своевременном подавлении.
Кто бывал на съездах народных депутатов в 1990—1993 годах, помнит, как лидеры Демократической России яростно бросились обличать «рецидив имперского создания», когда прозвучали голоса в пользу немедленного приведения в правовое поле дудаевского переворота. В этой первой «героической чеченской обороне», осуществленной духовными гуру постсоветских либералов-западников звучала до боли знакомая марксистско-большевистская нигилистическая интерпретация всей русской истории, и повторены все клише Маркса, Ленина и Троцкого о проклятой тюрьме народов, о России-угнетательнице, о том, что русскому народу не принадлежит ни пяди земли в огромном государстве, названном его именем, о праве на национально-освободительное движение.
Отсутствие национально-государственной воли, а не военная бесперспективность мешало безоговорочно утвердить суверенитет и территориальную целостность России, когда это еще не было сопряжено с тяжелыми потерями. Сегодняшняя ситуация и масштабы ее — следствия преступного попустительства и нерешительности властей в 90-е годы, сначала три с лишним года поощрявших создание уголовного заповедника на Севеpном Кавказе, затем столь же преступно прервав начавшую приносить победы первую военную кампанию.
Драмой России тогда было положение, что все критические для государства стратегические проблемы как внешней, так и внутренней политики оказались заложницами внутриполитической борьбы. Либералы-западники продемонстрировали свою извечную ненависть к историческому российскому великодержавию, а именно эти главные идеологи начала 90-х годов и были опорой тогдашнего президента Б.Ельцина. В этом же лагере оказались и коммунисты, обрушившиеся на решение о вводе армии в Чечню (которое они бы сами безусловно приняли, будучи у власти). Для них соображения победы над «проклятым режимом» как и в 1914 году оказались выше преемственных интересов России.
В 1995—1996 годах совершенно необходимые и правомерные, но запоздалые и нерешительные и непоследовательные силовые меры по восстановлению суверенитета России оказались преступным образом не доведенными до конца. И дело не в серьезнейших проблемах армии (хотя для ее намеренного разложения и уничтожения в общественном мнении было сделано все мыслимое и немыслимое). Оболганные, униженные, дурно укомплектованные и снабженные российские войска сумели выполнить свой долг перед Родиной. прошедшему Грозный, Ведено и Самашки pусскому солдату нечего стыдиться, сколько бы над ним не глумились пpофессиональные «гуманисты», готовые поддержать все, что во вред исторической России.
В тот момент трагедия заключалась в отсутствии политической воли и ответственности власти и ее окружения, заинтересованного, похоже, не столько в восстановлении полноты pоссийского сувеpенитета, как в сокрытии следов своего сотpудничества с дудаевским режимом. В Буденновске свершилось падение ответственной национально-госудаpственной воли. Армия была паpализована самим правительством, которое вместо окончательной ликвидации бандитских очагов пpиступило к пеpеговоpам с теppоpистами под вездесущим контpолем миpовых сил в лице ОБСЕ. Басаев и его убийцы остались безнаказанными, уголовники вместо кары превратились в легитимную сторону переговоров по вопросам целостности России и ее суверенного права размещать свои вооруженные силы на всей территории страны. В результате антиармейской и антигосударственной истерии правозащитников и основных СМИ обществу навязывалась иллюзия, что политическая капитуляция, вывод войск из Чечни, и тем более признание ее независимости приведут к миpу.
На деле, как и всегда бывает в подобных случаях, такое «миротворчество» предало жертвы, уже понесенные армией, обессмыслило достигнутые немалые успехи, и выдало на растерзание террористам как русский и другие народы Кавказа, как и прежде всего лояльную часть самого чеченского народа, который был попросту оккупирован собственными бандформированиями и давно готовыми к десанту из международных центров разноплеменных идеологов, наемников и инструкторов.
Вместо разоружения бандитских отрядов началась вооруженная охота на русских солдат (едва ли не безнаказанная в силу безбрежной, с открытой датой президентской амнистии); террористические акции перекинулись в Дагестан, бросая вызов народам, связавшим свои исторические судьбы с Россией и осознанно сохраняющих ей верность. И хотя дагестанцы преподали московским «обще человекам» урок подлинного гражданского самосознания, налицо был крах российской государственности, которая не способна защитить ни русских, ни народы, связавшие свои судьбы с Россией и осознанно сохраняющие ей верность. Пока пацифистская пропаганда расслабляла общество, Чечня из обычного уголовного гнезда превращалась в инструмент мирового проекта террористов.
В Центральной Азии, на Кавказе и на Балканах были задействованы новые тайные операции на базе пакистанских военных и разведывательных структур. Ваххабитские миссионеры из Саудовской Аравии были внедрены в мусульманские республики. Й. Бодански, руководитель рабочей группы Конгресса США по терроризму и нетрадиционным методам войны признал, что нынешняя стадия чеченского конфликта как инструмента международной террористической сети была запланирована на секретном саммите организации Хезболлах Интернэшнл в 1996 году в Могадишо (Сомали), участником которого были высокопоставленные чины пакистанской разведки, которая к этому времени сыграла ключевую роль в организации банд Шамиля Басаева и Хаттаба, обучавшихся в пакистанских и афганских лагерях в 1994—1995 гг.
В 1994 году пакистанская Межведомственная разведка организовала для Басаева и его командиров интенсивный курс исламской идеологии и боеподготовки в афганском лагере Амир Муавиа, созданном еще в начале 1980-х годов ЦРУ и МВР для Афганистана, после чего Басаева перевели в пакистанский лагерь Марказ-Давар для спецподготовки. В Пакистане Басаев встречался с тогдашними министром обороны А.Ш. Мирани, министром внутренних дел Н. Бабаром и главой отделения МВР по поддержке исламских движений Дж. Ашрафом. Басаеву было поручено возглавить нападения на федеральные силы РФ в первой чеченской кампании в 1995 году. В Афганистане Ш. Басаев установил прочную связь с уроженцем Саудовской Аравии моджахедом-ветераном Аль-Хаттабом. После возвращения Басаева в Грозный в начале 1995 года Хаттаб был приглашен создать базу подготовки боевиков в Чечне.
Попустительство чеченскому уголовному мятежу и его ложная интерпретация позволили ему обрести такие внутренние и международные параметры, которые сделали его инструментом международного терроризма.
Тема эта имеет много измерений и аспектов, не связанных с Россией и ее внутренними проблемами, хотя и имеющих отношение к краху биполярного мира и кризису международного права. Это предмет отдельного анализа. Но фактом является то, что после советского генерала Дудаева новые уголовные чеченские авторитеты и их боевики, профессионально подготовленные в афганских и пакистанских лагерях, уже были поставлены не внутренними силами, а извне, из единой кузницы идеологических кадров и профессиональных террористов.
Этот отряд действия на местах получал финансы и оружие не для того, чтобы затем пасти овец в независимой и изолированной нищей Ичкерии. Их цель — через кровавые междоусобицы втянуть весь Кавказ в войну против России, отторгнуть его, Ставрополье и Краснодарский край, который неслучайно именуется в их картах как «исламская республика Адыгея», выйти к Черному морю.
Порой кажется, что Запад, который твердит лишь о правах человека и о политическом решении чеченской проблемы, не видит, что в Чечне действует хорошо отрежиссированный сценарий, разработанный далеко от российских границ, и что России угрожает отторжение огромной территории, что дает ей право защищать свою территориальную целостность, подавляя уголовный мятеж.
Однако Запад все это прекрасно понимает, как и тот факт, что во время дудаевского правления в Чечне были нарушены все без исключения положения известных Международных пактов по правам человека ООН, что не российская армия, а боевики являются варварми, освободившими себя не только от минимальной этики войны, но и от всякой человеческой этики вообще. Причиной фактического поощрения чеченских террористов под удобным предлогом прав человека является именно вполне позитивное отношение западных партнеров России к перспективе дальнейшего ее ослабления и утраты геополитических позиций.
Пора признать, что дилемма «Россия и Европа» все так же не изжита именно совокупным Западом, который так и не избавился от своего нигилизма к русской истории, чувства неуверенности перед ее громадностью и раздраженностью ее потенциальной самодостаточностью и необычайной устойчивостью в испытаниях, которые было бы не под силу перенести ни одному другому государству. И хотя Россия своим сопротивлением переделу мира и поствизантийского пространства в пользу радикальных параисламистских стратегий, защищает собой Европу, хотя решительность российского руководства в отношении теракта в Москве безусловно обессмыслила многие потенциальные теракты против западных стран, «Европа в отношении России», все также как и во времена Пушкина, — «столь же невежественна, как неблагодарна».
Трезво оценивая двойные стандарты и нелояльность западных партнеров России и не ожидая от них снисхождения, не следует забывать, что условия для вмешательства во внутренние дела России и менторства по вопросам самоопределения и межнациональных отношений, то есть ползучей интернационализации чеченской темы созданы были именно российскими политиками.
Правозащитная тема громогласно звучала из уст отнюдь не абстрактных гуманистов в российской политике. Иначе бы они отреагировали на уголовную анкету дудаевского режима еще до ввода российской армии. Все было нацелено на интернационализацию конфликта. До определенного момента западные лидеры сдержанно высказывались о чеченской проблеме как о внутреннем деле России, которая, как и другие государства, имеет право подавлять мятежи. Таков основополагающий принцип международного права — уважение территориальной целостности государств.
Но российские журналисты и правозащитники неслучайно направили весь свой профессиональный и политический талант на обличение зверств российской армии, хотя были равнодушны к русским девочкам, изнасилованным в станице Асиновская, тысячах русских рабов в подвалах чеченских «борцов» за свободу. Наконец Европа отреагировала и провозгласила: массовое нарушение прав человека, во время военных действий — прав гражданского населения рассматривается как основание для осуществление права на самоопределение через отделение. И неважно, что демонстрированные на экранах целые семьи, вооруженные от женщин до детей, часто по простоте откровенно признавались перед камерой, что «готовили это оружие целых три года». Вооруженные люди, соучаствующие в военных действиях по международному праву считаются «комбатантами» — «сражающимися и не относятся к мирному населению. Обратим внимание на двойной стандарт: США утверждают, что боевики талибана, содержавшиеся в чудовищных условиях физического и морального издевательства на базе Гуантанамо — то есть с очевидным нарушением прав человека, — не имеют право на применение к ним положений Женевских конвенций.
Пора признать: в России изначально не было никакой гражданской войны. В России изначально имеет место уголовный мятеж, ставший инструментом сложного международного давления для возвращения Кавказа в орбиту мировой геополитики, и потворствующая ему внутренняя партия мятежа. Последняя наряду с колоссальными финансовыми ресурсами вплоть до 2000 года пользовалась полной поддержкой определенных средств массовой информации. Только им принадлежало право публично интерпретировать события. Они же в течение десяти лет совершали последовательное разложение нравственных, культурных и государственных устоев нации, вели немыслимую ни в одной стране кампанию по шельмованию армии и исторической российской государственности. Законные действия по защите территориальной целостности и суверенитета России они объявляли «гражданской и братоубийственной войной», оспаривая саму правомерность подавления уголовного очага и уравнивая бандитов и солдат, защищающих неделимость Отечества.
Трагические события в Москве окончательно подтвердили: с убийцами недопустимы и невозможны никакие политические переговоры. С бандитами возможен лишь один язык — язык твердой государственной воли, жестоко карающей любое посягательство на основы государства и коренные права его граждан. Понятно, что именно с этим сейчас будут, как никогда, солидарны и лояльные к государству чеченцы, которых террористы вырежут в первую очередь. Поэтому сегодня есть уникальный шанс: одновременно решительно уничтожить уголовный мятеж террористов и дать импульс многотрудному процессу воссоздания в Чечне порядка.
Однако трагедия ничему не научила идеологов самоуничтожения России и не побудила их к гражданской ответственности. Но хотелось бы надеяться, что эта драма и горе научило остальных. Задача восстановление разрушенного национального самосознания, необходимого для самосохранения любой нации, — это не объект публицистических эмоций: глубокая болезнь национального организма нуждается в беспощадном диагнозе и излечении.