В преддверии религиозной свободы

Дискуссия о религиозной жизни в СССР в 1970—1980-е гг. развернулась на презентации книги воспоминаний Т. Щипковой

Москва, 7 ноября, Благовест-инфо. Презентация книги Татьяны Щипковой «Женский портрет в тюремном интерьере. Записки православной» стала поводом для дискуссии о жизни христиан в СССР в 1970—1980-е гг. 4 ноября, в день открытия выставки «Православная Русь», в ЦВЗ «Манеж» на презентацию собрались те, кто хорошо помнит это время, кто знал автора представленной книги, сам был участником тайных христианских кружков и семинаров этого периода.

Татьяна Николаевна Щипкова (1930−2009) — лингвист, кандидат филологических наук, преподаватель иностранных языков, была осуждена на три года колонии (1980−1983 гг). за проповедь православия в студенческой среде. В книге воспоминаний, написанной по «свежим следам» — в 1985—1987 гг., нет разоблачений политической системы. Это взгляд православного человека на трудную судьбу своих соотечественниц, обреченных на годы унижения уссурийской «исправительной» колонии.

Презентацию вел сын Т.Н.Щипковой — известный православный журналист, директор Православного правозащитного центра «Территория Церкви» Александр Щипков, который, рассказав о биографии автора книги, привел слова одного из первых ее читателей — Патриарха Кирилла: «Нам иногда кажется, что подвиг исповедничества — это то, что принадлежит прошлому, поскольку нас сегодня окружает совершенно другая реальность, не требующая никаких особых усилий, чтобы исповедовать Христа. Нам кажется, что эта реальность исповедничества — где-то позади в прошлом. На самом деле исповедничество веры, подвиг свидетельства всегда будет».

Эти слова резонировали со многими высказываниями участников презентации, в частности, с полемическими соображениями А. Щипкова о роли Церкви в современном обществе.

Руководитель Синодального отдела по взаимоотношениям Церкви и общества, протоиерей Всеволод Чаплин обратил внимание на то, что в 1970—1980- е гг. в Церковь пришла не только интеллигенция и не только из диссидентских побуждений. «Живая вера людей была не просто и не всегда диссидентством, противостоянием безбожному государству, но всегда — жизнью Духа, интеллектуальным и художественным творчеством», — сказал о. Всеволод, вспомнив православные общины, сложившиеся в те годы вокруг таких известных пастырей, как оо. Дмитрий Дудко, Всеволод Шпиллер, Александр Мень, митрополит Никодим (Ротов). Если об этих представителях духовенства уже многие знают, то «большая часть пласта наследия этого времени остается неизвестной», отметил О.Всеволод. Однако в последнее время эта страница истории Церкви стала приоткрываться: на презентации вспоминали недавний фильм А. Архангельского "Жара", вышедшие этой осенью книги о. Тихона (Шевкунова) "Несвятые святые" и Олеси Николаевой "Чудесные истории".

По словам о. Всеволода, осмысление опыта христиан 70−80-х гг. помогает в решении актуальных сегодня вопросов: должен ли христианин приспосабливаться к доминирующим в обществе настроениям? Должен ли он всегда оппонировать окружающей реальности? Известно, что многие из участников христианского подполья позднесоветского периода стали впоследствии священниками, активными церковно-общественными деятелями, тогда как другие «ушли на глубокую диссидентскую кухню», полагая, что «работать над массовой, позитивной задачей стыдно», продолжил глава Синодального отдела. Эти последние до сих пор готовы делить общество на тех, кто «имеют право быть в Церкви и быть совестью нации», и всех остальных, с чем о. Всеволод категорически не согласен.

О деятельности подпольного христианского семинара, в котором принимала участие Т. Щипкова, вспоминал на встрече один из его организаторов, Александр Огородников, также отсидевший в лагерях. Он с сожалением отметил, что на родине далеко не всегда востребован опыт христиан-«семидесятников»: «Я, например, почему-то вытолкнут. Меня приглашают только на Западе, а здесь чья-то рука всегда вычеркивает мое имя из списков всех конференций…»

Возродить подобные семинары в наши дни призвал соратник А. Огородникова и В. Пореша, священник Владимир Соколов. Как вспоминал он и другие участники встречи — о. Петр Коломейцев, Валерий Борщев, Ирина Языкова, эти неформальные собрания христиан отличались атмосферой сопричастности, искренней любви, взаимопонимания, поисков «нового образа жизни, соответствующего вере». «Мы все ждали ареста, но при этом было ощущение полноты жизни», — сказал В.Борщев.

Христианское движение 1970−80-е гг. уже становится историей, и его нужно подробно фиксировать и изучать без промедления, пока живы его участники и свидетели, призвал сотрудник Синодальной богословской комиссии Александр Кырлежев, который начал свой христианский путь и был знаком с автором книги именно в эти годы. По его словам, тогда Церковь, в отличие от сегодняшних дней, представлялась «параллельной вселенной».

«Параллельная духовность, как в ваше время, существует и сейчас», — откликнулся представитель следующего поколения, ректор Саранского духовного училища о. Александр Пелин. Он имел в виду евангельские кружки, группы чтения Священного Писания, которые и сейчас существуют не столько при церквах, сколько на квартирах. О. Александр говорил о том, что в сегодняшней церкви «общинной жизни очень не хватает», что «ситуация деконсолидации в стране сильно бьет и по Церкви». Речь шла не о том, что «официальная церковная община» должна заменить собой неформальные объединения христиан, но о сосуществовании разных форм православной общинности.

Подлинная приходская жизнь, общинная солидарность становится особенно важной и «бесконечно дорогой» именно сейчас, когда очевидна тенденция «ухода в частную жизнь с ощущением фальшивости общественной жизни», заметил настоятель храма вмч. Татианы при МГУ, протоиерей Максим Козлов.

По словам декана факультета журналистики МГИМО Ярослава Скворцова, книга Т.Н.Щипковой, опыт её соратников по религиозному движению 1970−1980-х гг. побуждает к размышлениям о том, что значит быть христианином в современной России.

Юлия Зайцева

http://www.blagovest-info.ru/index.php?ss=2&s=4&id=43 850&print=1

---

Выступление Александра Щипкова на презентации книги
Манеж. Выставка «Православная Русь»
Religare («Религия и СМИ»), religare.ru

Дорогие друзья!

Наша встреча посвящена выходу в свет книги Татьяны Щипковой «Женский портрет в тюремном интерьере. Записки православной».

Я хотел бы выразить глубокую благодарность Святейшему Патриарху Кириллу, который первым прочитал эту книгу ещё в рукописи и снабдил её своим предисловием-напутствием. Я благодарю также отца Тихона Шевкунова и Владимира Легойду, которые организовали эту презентацию. Отдельно хочу поблагодарить митрополита Климента и членов Коллегии по рецензированию и экспертной оценке, которые внимательно прочитали книгу, обсудили её и присвоили гриф «Одобрено Издательским советом». Благодаря этому книга, которая пролежала в столе четверть века, теперь продается в храмах и может дойти до православного читателя.

Меня зовут Александр Щипков. Я являюсь директором Православного правозащитного центра «Территория Церкви», о деятельности которого вы можете узнать внизу на цокольном этаже, на стенде портала «Религия и СМИ». Там же можно купить книгу «Женский портрет в тюремном интерьере».

Наша встреча отличается от традиционных презентаций. Автор скончался в 2009 году и больше нуждается в нашей молитвенной поддержке, чем в оценке литературных достоинств произведения. Поэтому мы решили провести презентацию в форме дискуссии о религиозной жизни в СССР, поговорить о той эпохе, к которой принадлежала сама Татьяна Щипкова. Этот разговор логично открывает выставку, посвященную двадцатилетию церковной свободы.

Несколько слов о регламенте.

Мы работаем до 15:00. Я расскажу об авторе и самой книге. А также (для начала дискуссии) расскажу о том, чем нынешнее положение церкви отличается (на мой взгляд) от прошлого.

После этого предоставлю слово участникам православного религиозного движения семидесятых годов прошлого века. Затем в режиме свободной дискуссии вы сможете обменяться мнениями и задать друг другу вопросы. Присутствующих журналистов прошу активно включаться в разговор.

+ + +

Татьяна Николаевна Щипкова родилась в 1930 году. Жила в Ленинграде. Вскоре после блокады поступила в Ленинградский университет. Закончила романо-германское отделение. В Институте языкознания академии наук СССР защитила кандидатскую диссертацию по лингвистике. В юности она не была религиозна, но дома хранилось наследство от деда-священника — иконы и Евангелие. Сферой её научных интересов была грамматика старорумынского и старофранцузского языков. Свои исследования она проводила на основе страрорумынских и старофранцузских переводов Псалтыри. Таким образом, будучи лингвистом, она скрупулёзно работала над библейскими текстами и очень хорошо их знала, причем на разных языках.

В 1961 году её пригласили преподавать в Смоленский педагогический институт и, таким образом, жизнь нашей семьи навсегда переплелась с тремя городами — Ленинградом, Смоленском и Москвой. Именно в Москве мы встретились с выдающимся священником отцом Дмитрием Дудко.

В начале семидесятых у Татьяны Щипковой произошли серьезные мировоззренческие перемены. Она приняла бытие Божие и долгое время оставалась наедине со своей верой, наедине со своим новым состоянием. Преподавателю педагогического института, то есть работнику идеологического фронта, говорить вслух о своей вере было невозможно. Да и не с кем. Много позже выяснилось, что подобные процессы протекали в душах разных людей в Смоленске, в том числе и преподавателей, но каждый до поры переживал это самостоятельно.

Татьяна Николаевна читала спецкурсы по теоретической грамматике, истории языка, преподавала латынь. Она была одним из ведущих специалистов кафедры французского языка. Попутно на своих учебных лекциях она всегда оставляла время и рассказывала студентам о Евангелии, о влиянии христианства на культуру и историю, о том, что Христос — не выдумка, а реальная личность и почему Бог нужно писать с большой буквы. Постепенно вокруг нее сложился круг учеников, с которыми у себя дома она могла говорить о вере уже абсолютно свободно.

Одновременно с этим в Москве она познакомилась с кругом прихожан отца Дмитрия Дудко и другими православными из Ленинграда, Минска, Уфы, Казани, Твери, Витебска и других городов. К середине 70-х выяснилось, что в Церковь начала открыто ходить молодежь. Сейчас принято считать, что в те годы это в основном были интеллектуалы. Это не совсем так. Мы общались с огромным количеством людей, среди которых были представители самых разных слоёв — художники, спортсмены, православные бродяги, отказавшиеся от советских паспортов (в 19 веке таких называли странниками), были рабочие. В книге есть фотография участников семинара. Один из них — Коля Хованский, слепой рабочий из Витебска. Он работал на производстве для слепых. Да и сам я, после исключения из вуза, был рабочим до 91-го года.

В 1978 году в смоленской квартире Татьяны Николаевны собрались православные христиане и попытались напечатать самиздатский православный журнал «Община», редактором которого был Александр Огородников. Эта попытка была пресечена властями. Татьяну Щипкову уволили из института и лишили степени кандидата филологических наук. В 1979 году против неё было сфабриковано нелепое уголовное дело: её обвинили в умышленном избиении двадцатилетнего дружинника, который вместе с милицией принимал участие в обыске одной из московских квартир, где находилась Татьяна Щипкова. Дружинник силой пытался вырвать у Татьяны Николаевны из рук её записную книжку. Она сопротивлялась. Рассвирепевший дружинник, оказавшийся впоследствии мастером спорта по борьбе, применил болевой приём, забрал книжку. Суд назначили в Ленинском райсуде города Москвы на 8 января 1980 года. Рождественскую ночь Татьяна Николаевна провела с друзьями в храме Адриана и Наталии, причастилась и утром отправилась на суд. Сопротивление представителю власти было оценено в три года лагерей по второй части 206-ой статьи (заранее спланированное злостное хулиганство).

В уссурийском лагере, на самой границе с Китаем, Татьяна Николаевна работала на швейном производстве, в закройном цехе. А вечерами в бараке занималась воспитанием и образованием уголовниц, большая часть которых состояла из молодых девушек (воровок, проституток, наркоманок). Она учила их французскому языку, разбирала романы Достоевского, по памяти составляла рукописные сборники любовной лирики, знакомя с Лермонтовым, Ахматовой, Кольцовым, Пастернаком. И конечно рассказывала о Христе и о Церкви, записывала молитвы. Эта несанкционированная лагерная «школа» просуществовала три года.

После освобождения в 1983 году последовал жесткий запрет на жительство в родном Ленинграде. У неё не было паспорта, прописки, работы. Ей грозил новый срок за тунеядство. Больше года Татьяна Николаевна жила на нелегальном положении, её арестовывали, отпускали, она скрывалась по разным квартирам. Затем с помощью наших друзей священников мы спрятали её на псковщине. Псковщина с её Печерским монастырем, была в те годы особым местом, где находили приют многое православные люди. Это время хорошо описано в книге отца Тихона Шевкунова «Несвятые святые». Молодой лейтенант, участковый псковского села, сын одной православной прихожанки, рискуя служебной карьерой, помог Татьяне Щипковой сделать паспорт. Она смогла вернуться в Ленинград и поселилась на канале Грибоедова неподалёку от кафедрального Никольского собора. В том же 84-ом году архиепископ Выборгский Кирилл, проповеди которого мы ходили слушать в Духовную академию, был сослан в глубинку, в провинциальный Смоленск, откуда мы сами были вынуждены уехать.

Тут, на канале Грибоедова в течение двух лет с 1985 по 1987 годы Татьяна Николаевна писала свои записки о лагере. Она не разоблачала политическую систему, она не оправдывала воровок и убийц, с которыми жила бок о бок три года. Она описывала женщин, которые нуждаются в любви и помощи и надеялась, что когда-нибудь власть задумается о том, что сложившаяся в Советском Союзе пенитенциарная система занимается не «перевоспитанием и исправлением» преступниц, а их расчеловечиванием.

Заниматься просветительской деятельностью и проповедью она продолжила и после выхода из тюрьмы. В то время не было компьютеров и ксероксов. У нее не было даже пишущей машинки. Ночами она сидела за столом и часами под копирку переписывала самые необходимые человеку молитвы — Отче Наш, Верую, Богородицу, Ефрема Сирина, Оптинских старцев. Сшивала нитками эти самодельные молитвословы и субботними вечерами раздавала их возле храма женщинам, случайно или по какой беде, робко подходящим к Никольскому собору. После 1991 года она стала преподавать в гуманитарных классах при Институте богословия и философии в Петербурге. Написала четырёхтомный учебник французского языка, перевела несколько религиозных произведений Леона Блуа, в том числе знаменитый роман «Бедная женщина».

Умерла Татьяна Щипкова в Москве, летом 2009 года. Похоронена на городском кладбище в маленьком русском городе Тарусе.

http://www.religare.ru/2_90 184.html

---

Молитва в коридоре суда
Отрывок из книги Татьяны Щипковой «Женский портрет в тюремном интерьере. Записки православной»
«Фома», православный журнал для сомневающихся — www.foma.ru

В 1964 или 1965 году, нарушая учебный план, я начала рассказывать студентам на уроках латинского языка о великой культуре античности, у меня и в мыслях не было бунтовать против идеологического диктата. Всё, чего я хотела, — это дать моим студентам, юношам и девушкам из смоленских сел, немного больше сведений из истории культуры. Мне казалось нелепым, что они должны делать грамматический разбор латинского предложения с именем Цицерона, в то время как они не знают, кто такой Цицерон и чем он знаменит.

Заведующий кафедрой скоро узнал о моей дерзости, но промолчал: человек образованный, он понимал необходимость того, что я делала, но предоставил мне самой пожинать возможные горькие плоды моего несанкционированного усердия.

В первый же год, дойдя в своих лекциях до рубежа между двумя эрами, я остановилась в недоумении: как же быть с христианством? Нельзя же обойти его молчанием. А если говорить о нем, то как? В то время я не верила в Бога, но воинствующий атеизм был мне отвратителен, я видела в нем воинствующее невежество. Христианство было для меня большой культурной и нравственной ценностью, с этих позиций я и начала свои получасовые лекции. Мое отношение к этой теме, при всей его умеренности, резко отличалось от тех злобных и бессмысленных ругательств, которыми сопровождали любое упоминание о христианстве преподаватели марксистских дисциплин. Была еще одна немаловажная разница между нами: в те времена позиция лектора считалась недостаточно атеистической, если он признавал Иисуса Христа не мифическим персонажем, а исторической личностью. У меня же историчность Христа не вызывала сомнений, и эту точку зрения я излагала студентам.

До сих пор не понимаю, как за многие годы этих нелегальных чтений никто на меня не донес. В середине 60-х годов была уволена наша молодая коллега, преподавательница английского языка, за то, что она позволила своей матери окрестить своего ребенка. Я помню это собрание. Я слушала выступления коллег, разоблачавших безыдейность провинившейся и ее преступное пособничество международной реакции, слушала, сочувствуя бедной женщине, помнится, мне и в голову не пришло встать и выступить в ее защиту. А ведь мой собственный ребенок тоже был тайно крещен: я сделала это отчасти из противоречия идеологическому императиву, но отчасти из смутной, но стойкой уверенности, что так надо. Коллеге не повезло, на нее кто-то донес — что ж поделаешь, такова жизнь. Вероятно, с такими мыслями я слушала собрание. Официально женщину уволили не за то, что ребенок был окрещен. Такой статьи в нашем лицемерном кодексе не было никогда. У нас была, и до сих пор, несомненно, практикуется смягченная форма увольнения — «по собственному желанию».

Непримиримая ненависть к христианству и к религии вообще всегда удивляла меня. Я чувствовала здесь какую-то тайну. Казалось бы, чем мешает построению светлого коммунистического будущего религия, исповедующая добро, тем более что верующих, как нас уверяли, с каждым годом становится все меньше и меньше, и скоро их не станет совсем. Воинствующее безбожие партийной идеологии толкало меня к поискам в этом направлении.

В конце 60-х годов я получила по наследству от бабушки Новый Завет. Это чтение обозначило новый этап моей духовной жизни. По своей привычке приносить все самое интересное в студенческую аудиторию я стала приносить Новый Завет на свои внепрограммные лекции и читать, а позднее диктовать студентам отрывки из Нагорной проповеди. Евангелие зазвучало вслух, и, возможно, это убыстрило мои собственные шаги по пути, которым я давно уже шла. Потребовалось еще немного времени, чтобы я осознала себя верующей.

В начале 70-х годов я с тоской озиралась вокруг, ища братьев по духу, а находила только единомышленников в отрицании системы. Много позже я узнала, что в те же самые годы примерно тот же путь прошли неподалеку от меня еще, по меньшей мере, три человека. Это были студенты нашего института; они не были близки и не делились друг с другом своими проблемами. До поры до времени мы ничего не знали о духовных исканиях друг друга.

В 1974 году я узнала, что несколько молодых православных христиан Москвы и Ленинграда организовали семинар, и я стала ездить на их собрания. Жизнь изменилась круто: в ней появилось главное, и оно было подпольным. Мы собирались на частных квартирах то у одного из друзей, то у другого. Была общая молитва, постепенно сложился даже свой молит¬венный канон. Живой огонь веры грел душу и питал мысль. Состав семинара был подвижен, но ядро его составляли несколько человек: это были молодые люди лет двадцати пяти — тридцати из разных социальных слоев, порвавшие с советской системой если не образом жизни, то внутренне. Семинар как форма собраний был задуман Александром Огородниковым и Владимиром Порешем. Огородников был исключен из трех высших учебных заведений, формально он был рабочим, но по сути это был деклассированный инакомыслящий — социальный тип, очень распространенный у нас в последние двадцать пять лет. Пореш работал в Библиотеке Академии наук в Ленинграде, в отделе истории книги. Вскоре к ним присоединились Владимир Бурцев, в то время рабочий московского Метростроя, Владимир Соколов, актер кино, Виктор Попков, профессиональный спортсмен, оставивший спорт ради христианской деятельности. Принимали участие в семинаре и совсем молодые люди, среди которых был и мой сын Александр, студент нашего Смоленского педагогического института.

Религиозно-философский семинар. Ленинград. 1977 год.
Слева направо: Николай Хованский, Виктор Райш (в настоящее время священник), Александр Щипков, Александр Огородников, Всеволод Корсаков, Сергей Бусов, Николай Епишев (в настоящее время священник), Андрей Бондаренко (в настоящее время священник). На переднем плане Владимир Пореш.

Помню, как удивительно мне было видеть эту толпу молодых молящихся мужчин. Мы привыкли за долгие десятилетия, что в церковь ходят пожилые женщины, и я подумала тогда, что эти юноши — вестники глубоких и серьезных перемен. Семинарские доклады и занятия посвящались истории православной Церкви, творениям святых отцов Церкви, русской религиозной философии — всему, что было у нас отнято и что стало насущно необходимым.

Переступив порог очередного пристанища, мы чувствовали себя в мире свободы, творчества и любви. Мы были плохие конспираторы, более того, мы не хотели конспирации: мы не занимались политикой, не выступали против власти, не призывали к ее свержению и не хотели вести себя в своем отечестве, как в чужой стране. Поэтому, когда у Александра Огородникова появился свой дом в деревне, адрес этого дома, нашего постоянного в те годы приюта, сообщался всем. Не раз он был сообщен по «нехорошим голосам», то есть по западному радио. В деревню Редкино Калининской области ста¬ли приезжать молодые люди из разных мест, в том числе из отдаленных маленьких городков России.

Наши собрания не могли остаться тайной для КГБ.

Думаю, что именно наше пренебрежение конспирацией, спокойная свобода как принцип жизни и беспрепятственный — с нашей стороны — доступ к нам всех, кто того хотел, так рассердили нашу тайную полицию. Кроме того, мы, судя по всему, были первыми. Позднее подобные семинары появятся во множестве, они будут осторожнее и более академичны. У нас же был по сути не семинар, а община, то есть не молитвенное собрание, а форма жизни. С течением времени мы все чаще замечали за собой слежку: обернешься неожиданно на улице и видишь уже примелькавшуюся физиономию.

Весной 1978 года в нашу смоленскую квартиру пришли с обыском. Это была кульминация, после которой быстро наступила развязка. Во время обыска у нас нашли самиздатский журнал «Община», который выпускали Пореш и Огородников, и много религиозной литературы. Две недели спустя началась организованная травля: были пущены по городу слухи о том, что в педагогическом институте раскрыта банда «сектантов-шпионов», которую возглавляла преподавательница иностранного языка, связанная с западной разведкой. Люди испугались, бывшие коллеги и студенты боялись здороваться со мной и переходили на другую сторону улицы, чтобы избежать встречи. На факультете одно за другим проходили собрания, на которых нас клеймили как врагов марксистского учения и проводников чуждой идеологии.

Меня уволили, сына и его жену Любу исключили из института. Шел 1978 год. Осенью арестовали Огородникова, летом 1979-го — Пореша. В самом конце 1979 года и в первые дни 1980-го последовали следующие аресты: в тюрьме оказались Владимир Бурцев, Виктор Попков и я. Политические обвинения были предъявлены только Огородникову и Порешу, остальные были арестованы по различным уголовным статьям.

В феврале 1979 года мы собрались на семинар в Москве, в квартире одного из знакомых. Туда пришла группа сотрудников милиции и дружинников, с обыском.

Моя несдержанность (дружинник грубо сдавил мне руку, чтобы я разжала пальцы и отдала ему блокнот; я взмахнула рукой, чтобы дать ему пощечину, но лишь мазнула по подбородку) дала им возможность обвинить меня в хулиганстве. Два месяца они размышляли, давать ли ход делу; 7 апреля, в день Благовещения, мне предъявили обвинение по статье 206, части первой, но не арестовали меня, а лишь взяли подписку о невыезде. Начались допросы. Первый мой следователь был коммунист-фанатик; он смотрел на меня с ненавистью, от ярости у него ходили желваки на щеках. Он расспрашивал меня о молодых девушках, посещавших наш семинар, и повторял злобно: «Всё мог бы простить, но девчонок не прощу. Вы их вовлекли в эту вашу липкую паутину. Лучше бы они стали воровками».

«Липкая паутина» была ходячая метафора, клише, обозначавшее религию; оно употреблялось во всех курсах по атеизму, в антирелигиозных брошюрах и статьях.

Суд был назначен на 26 декабря 1979 года. Видно, я всё-таки сильно волновалась, потому что ночью у меня был приступ глаукомы, меня привезли в глазную клинику, и несколько часов врачи спасали мой правый глаз с помощью капель и пиявок. Утром я явилась на суд с повязкой на голове. Процедура и арест были отложены на две недели, до 8 января.

7 января — православное Рождество. Была очень морозная, очень ясная, дивная рождественская ночь, полная звезд и сверкающего снега. Я провела ее в московской церкви Адриана и Наталии, что на Ярославском шоссе, с друзьями за рождественским столом. Исповедалась, причастилась и чувствовала себя готовой. Ехала на суд с вещами, понимая, что назад уже не вернусь. Мои молодые друзья пришли, но не были допущены в зал суда, который был заполнен исключительно мужчинами от тридцати до пятидесяти, с военной выправкой, хоть и в штатском. Впрочем, многие смотрели доброжелательно: кто-то открыл мне дверцу загородки для подсудимых, кто-то передал друзьям, стоявшим за дверью, мои часы (часы в тюрьме запрещены).

Когда был произнесен приговор (три года лагерей общего режима), меня повели специальной лестницей в камеру предварительного заключения, а друзья пели в это время в коридоре «Отче наш».

Начался первый день из трех лет.

Первая Пасха после освобождения. Возле Никольского собора. Ленинград. 1983 год

Фото из книги Татьяны Щипковой «Женский портрет в тюремном интерьере. Записки Православной»

http://www.foma.ru/article/index.php?news=6093